Вас пригласили - Шаши Мартынова

– Ничего и не надо произносить, Ирма. Меда Райва, не забудь прийти к ужину – не усни среди гиацинтов хотя бы сегодня. – Насмешка Герцога впервые на моей памяти вдруг прозвучала как ласка. И он говорил ей «ты»[16].

– Да, дорогой… медар.

Свирель этого голоса еще звучала у меня в ушах, а мы уже брели стемневшим садом назад, к тяжелым входным дверям.

– На приготовления к ужину у вас четыреста мгновений ока. Это праздник в вашу честь, дорогая меда. Проявите же разок вашу любимую благовоспитанность – попытайтесь не опаздывать.

«Всё, Герцог, теперь можете сыпать каустик, сколько заблагорассудится, – подумалось мне. – Друзьям можно. Они без зла».

Глава 11

Когда я вернулась из сада, в моей комнате уже было натоплено, а на стуле рядом, разогретая каминным пламенем, ожидала новая темно-синяя туника – но особенная, не такая, как прежде: по ночной синеве разбегались мельчайшие серебряные искры. Чудесный тяжелый атлас изумительно играл в складках, а при движении матово посверкивал. Та же заботливая рука уложила широкими петлями на каминную полку шнурок для волос, а также поместила крошечный флакон с неведомым холодным, как осенний камень, благовонием.

За дни, проведенные в «покоях», я приучилась отсчитывать время по стуку сердца, когда ему легко, по вдохам и выдохам. Поэтому, закрыв за собой дверь и заскользив по лестнице вниз, я знала, что у меня еще есть с дюжину мгновений в запасе. У зеркала напротив входа в залу я оглядела себя – в который раз. Волосы умащены, туго переплетены и собраны в жгут на затылке, лицо румяно, глаза блестят. Что ж, даже без двухслойного батиста и вуалей я достойна присутствовать на праздничном ужине. В мою честь.

– Меда Ирма прелестна нынче вечером, спору нет! – Я едва не подпрыгнула от неожиданности. За моей спиной и сбоку, не отражаясь в зеркале, стоял Шальмо.

– Вы напугали меня, фион Шальмо, – не оборачиваясь, проговорила я. С испугом и досадой удалось совладать почти сразу. Почти.

Шальмо шагнул ко мне и теперь дышал мне в затылок. Я глянула в глаза его отражению.

– Медар Шальмо, Ирма. Мы здесь все одно. Урок первый сегодняшнего вечера:

на острие меж выдохом и вдохом, когда есть только это, только вдруг, вам будет просто избежать подвоха, не оборачиваясь, видеть все вокруг.

Улавливаете?

Выбрать подходящий ответ – от сдержанного и прохладного: «Да, медар Шальмо, благодарю вас», – до надменно-раздраженного: «Я не назначала вас в наставники, медар», – я не успела: Шальмо метнул в меня еще одно лезвие взгляда и исчез за дверями залы. Мог бы дать мне ответить. Фу. Мне осталось лишь последовать за ним.

Зала сияла огнями. Немые чопорные кресла ожидали гостей, и лишь Янеша с Лиданом о чем-то оживленно беседовали, стоя у камина. Краткий миг и… О нет, медар Шальмо, дудки! Я заметила его краем глаза – он стоял за створкой двери и молниеносно выбросил вперед руку:

– Позволите проводить вас, Ирма?

К моему злорадному удовлетворению, Шальмо тут же заметил, что на сей раз трюк не удался – я предупредила собственную оторопь и, закусив губу, чтобы не выдать детского торжества, присела в жеманном книксене:

– Разумеется, медар Шальмо, благодарю вас за неожиданную любезность.

Я видела, что слово «неожиданную» вернуло Шальмо его же копье, брошенное мгновенье назад, однако он сощурился – чтобы не дать мне оценить полноту моего реванша, наверняка.

Я лишь вложила свою ладонь в его сухую и шершавую лапу, и мы приблизились к паре у камина.

Где-то в глубине замка бухнул гонг, и – словно на гребне этой пенной ноты – в гостиную вплыли, галдя и смеясь, остальные ученики. Вся компания сияла и переливалась серебром и ночной синью и была чудо как хороша в сиянии свечей. Они гомонили, как лесные птицы, и каждый стремился подойти ко мне поближе, и каждый толкал перед собой незримое открытое сердце. Еще сегодня утром мы не были знакомы, а теперь над нами уже сияло общее ночное солнце. Я с восторженным интересом разглядывала моих новых приятелей. Ни в одной из дам не было ни грана чопорности, правила хорошего тона, которым я когда-то следовала чуть ли не во сне, здесь заменили на странную радостную ребячливость. Мужчины позволяли себе класть руки на плечи дамам и даже ерошить им волосы – ничуть не оскорбительно, тепло и просто, как обращаются с… любимыми женами! Я попробовала разобраться, кто кому пара, но скоро отказалась от этой мысли: все были равно милы со всеми и (Рид милосердный!) обоюдно фамильярны.

– Привыкайте, меда Ирма. – Над моей головой зазвенел мальчишеский голос Лидана.

– Да, дорогая, стоит изменить пару-другую светских договоренностей, как голова начинает чувствовать себя лишней. – Алис положила мне руку на одно плечо, почти тут же на второе опустилась ладонь Анбе. Нет, не поспела я еще привыкнуть к такой стремительности родства, но моя растерянность развеселила всех, а Янеша и Анбе, резвясь совсем в открытую, нарочно придвинулись еще ближе.

– Фион герцог Коннер Эган! – Голос дворецкого перекрыл наш гомон, и все взгляды обратились ко входу в залу.

В темной раме дверей сияла и переливалась иссиня-черная тень. Вот она вплыла в зал, и блеск свечей разбрызгал фейерверк золотых искр, сыпавшихся при каждом движении его маэля[17]. Одеяние Герцога только этим и отличалось от нашего – как золото от серебра. У высокого резного кресла во главе стола Герцог замер и обнажил голову.

– Когда приходит ответ на приглашение, мирозданье наблюдает вспышку смысла. – Слова падали по одному и, казалось, разлетались на мириады стеклянных брызг. – Меда Ирма, дочь Трора, ваше место здесь. – Герцог указал мне на пятое по счету кресло справа от себя.

Я словно примерзла к полу. Мысли беззвучно рассыпались и раскатились по углам, я позабыла дышать, а воздух горячо зазвенел. Герцог не отрываясь смотрел мне в глаза. Но вот чья-то рука тихонько подтолкнула меня в спину.

– Иди же! – Переливчатый шепот сделал за меня вдох и выдох. Не чуя под собой ног, я сделала пару шагов к пятому креслу, с оглушительным скрежетом отодвинула его, упала между подлокотников, и безмолвное внимание обступивших стол знакомых незнакомцев затянуло меня водоворотом.

– Последние слова вслух сказаны.

Один краткий жест Герцога – и все ученики молча заняли свои места за столом. Пять женщин справа от Герцога и четверо мужчин – слева. Слуги подступили в молчании и стали наполнять тарелки снедью. Все принялись ужинать – без всякой спешки, обмениваясь лишь улыбками, взглядами и короткими жестами.

Что тут вообще происходит? Над праздничной трапезой висела почти храмовая тишина: постукивало столовое серебро, звякали бокалы да шелестели рукава. Я растерянно озиралась, и кусок не то что не лез мне в горло – я не могла даже взять в руку вилку! Остальные же, напротив, самозабвенно вкушали, наслаждаясь яствами и обществом друг друга.

С неслышным шелестом сыпался песок в пасао на камине – и ничто больше не нарушало живой шевелящейся тишины. Мне становилось все более не по себе, но мои соседи по столу, похоже, не обращали на мое беспокойство никакого внимания. Фраза Герцога о «последних словах вслух» запечатала мне уста, но когда не стало сил терпеть, я отважилась тихонько подергать за рукав сидевшую рядом со мной Ануджну:

– Меда Ануджна, что происходит?

Я задала этот вопрос едва слышным шепотом, но показалось, будто прокричала его в аэнао[18] в разгар службы. Все немедленно замерли и уставились на меня. Все мои мысли, как рыбы в первую ледяную ночь, вмерзли в окостеневшую воду обратившихся на меня взоров, и в этой неподвижности я услышала мягкий, но внятный голос Герцога: «Другого легче всего услышать в тишине. Мы разговариваем молча. Пробуйте».

Я непонимающе перевела взгляд на медара Эгана. Не прерывая трапезы, он смотрел мне прямо в глаза. И я снова услышала… вернее – увидела картинку, нарисованную его голосом: ребенок, девочка, в которой я с изумлением узнала себя, стоит среди поля по грудь в траве, прикрыв глаза, и сосредоточенно ловит звоны кузнечиков. За картинкой последовали слова: «Как – не существенно. Просто попробуйте». У меня не получится! Я не верю… «Ваше неверие значения не имеет. Достаточно того, что верят в вас», – прозвучало в ответ.

Оставалось лишь разрешить себе на время сойти с ума и допустить хотя бы в фантазии своей, что можно слышать чужие мысли. Заглушить недоверчивое хмыканье рассудка мне вдруг помогли приглушенные, неясные голоса: словно ко мне навстречу через густой лес шла дружеская компания, пытаясь меня разглядеть за деревьями, окликая, призывая. Как масло и вода, мир расслоился на видимое и неслышимое. Бессловесные губы, неподвижные взгляды, глазастые стены в зеркалах, серебро, стекло. А за деревьями – небо, в листве – птицы, и они говорят. Со мной. Что. Они. Говорят? «Пустое, Ирма, пустое. Поешь, просто поешь».