Таинственный Босх: кошмары Средневековья в картинах художника - Бюттнер Нильс

Все, что изображено на картине Босха «Святой Христофор», может быть истолковано в той же манере, в которой толковали тогда текст Библии — то есть с огромным преувеличением. Эта средневековая практика основывается на идее, что каждое слово, будь то vox или significans, имеет только один смысл: обозначенную вещь. Считалось, что значения слов произошли от людей — так Адам впервые назвал эти вещи. С другой стороны, согласно Фоме Аквинскому и его «Сумме теологии» (i, qu. 1, a. 10), вещь сама по себе — будь то res или significatum — имеет много значений. Вещи приобретали смысл с помощью Господа, потому что он написал книгу сотворения мира. Основываясь на этой позиции, западная теология развила доктрину двойственного или множественного смысла библейского текста, которая достигла своей кульминации в принципах Четырех смыслов Священного писания: «Письмо — учение о поступках, аллегория — о помыслах, мораль — о том, что сделано, анагогия — о том, что будет сделано».[135]

Согласно доктрине Четырех смыслов Священного писания, которой придерживался Святой Августин, один из Отцов христианской церкви, в историческом смысле слово определяет вещь в каждом конкретном случае, латинский термин res означает и саму вещь, и сложившиеся вокруг условия. Второе, аллегорическое значение происходит из этих условий, включающих в том числе и богословскую историю. Третий уровень — моральное, тропологическое значение, от греческого tropos — поворот или путь — концентрируется на значении вещи для каждой конкретной души в мире. И наконец, четвертый уровень, или анагогия от греческого anago — подъем, — основывается на посылах потустороннего мира. Такая модель толкования была широко распространена во времена Босха и даже стала основой некоторых религиозных и священных текстов. Аллегория стала играть роль универсальной модели толкования — hermeneutica universalis. Сюда подходят и некоторые изображения Святого Христофора, к которому эта модель применялась автоматически: ее рекомендовали даже теологи-протестанты. Мартин Лютер увидел в этих достойных похвалы изображениях святого «пример и схожесть с христианской жизнью».[136] И именно изображение Святого Христофора приводилось в качестве примера правильного живописного нравоучения Филиппом Меланхтоном в 1531 году.[137]

Картина с изображением Святого Христофора — первое, что приходит в голову, когда нужно привести пример проповедника: святой несет Христа, чтобы показать его другим. Такой человек должен быть одарен невероятной духовной силой, поэтому его тело изображают крепким и сильным. И как проповедники Слова Божьего сталкиваются с опасностью, так и этот герой выходит из бурных волн моря.

Эта картина остроумно показывает сущность Христа и то, как должен выглядеть и что делать проповедник. Изображение Христофора есть во всех церквях, чтобы напоминать прихожанам о преследующих их опасностях.[138] Даже если католические теологи не были полностью согласны со всеми положениями этой доктрины, было достигнуто соглашение, что картины с изображением богословской истории и жизней святых должны иллюстрировать нормы морали, обращаться к зрителю и образовывать его. То же самое можно сказать и о картине, написанной примерно в 1495 году, с изображением святого, в честь которого был назван Босх (иллюстрация 23).[139] На ней Святой Иероним — это не что иное, как объект идолопоклонства, призывающий к почитанию. Жизнь великого учителя церкви, которого мы обязаны поблагодарить за классический латинский перевод Библии (Вульгату), — не была знакома образованным людям тех времен, а вот легенда о льве, которому Иероним вытащил из лапы шип, после чего тот стал ручным и преданным другом, широко известна. В отличие от традиционного образа, Босх изображает упавшего изможденного святого, бережно держащего в руках распятие. Пейзаж с открытой перспективой открывается темным однообразным передним планом, но постепенно переходит в зеленоватые тона, а на фоне мягких голубых холмов появляется ферма. Кардинальская шапка Иеронима лежит рядом с ним на земле, а красивое красное одеяние осталось на стволе погибшего дерева. Его молитвенник тоже в стороне, как и его друг-лев, показанный в левом углу картины крошечным и истощенным. Тут же гибнут странные растения и животные, но, кажется, отшельник не замечает этого, сосредоточившись на медитации. Он едва ли обращает внимание на ящерицу, а также маленьких птичек, или же сову, сидящую на ветке погибшего дерева, или же на спящую лису, свернувшуюся калачиком рядом с клюющим носом петухом.

Для зрителя, не знакомого с теологическими идеями и текстом, многое здесь кажется не от мира сего. Это происходит не от того, что Босх неправильно построил визуальное повествование или использует не те символы, а из-за осведомленности художника в темах и мотивах христианского искусства, которые сегодня известны не так широко. Человеку, хорошо знающему Библию, лиса напомнит эпизод в Евангелии от Матфея, где Иисус описывает свое место в этом мире: «Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Евангелие от Матфея 8:20). Для зрителя, знакомого с письмами Святого Иеронима, пейзаж Босха напоминает описание Иеронимом глуши, в которую он попал. В своем письме к Евстохии, где Иероним призывает всех последовать за Христом, он говорит о том времени, когда у него «не было друзей, кроме скорпионов и диких чудовищ… там я занимался ораторским искусством, там дом исправлений для моей несчастной плоти».[140] Именно ссылаясь на этот текст, Vaderboek утверждает, что Иероним оставался там круглые сутки, «лежа вниз лицом — не смея поднять глаза к небу».[141] Как и письма святого, картина Босха должна трактоваться как призыв следовать за Христом. Это основополагающее послание — путеводитель к прочтению деталей, которые на первый взгляд кажутся незаметными. Это относится к растениям-гибридам, частично полым, частично колючим; садовник, возможно, назвал бы это «буйством природы». Они воплощают в себе грехи и соблазны мира, существовавшие с момента его зарождения, которые Святой Иероним надеялся преодолеть посредством молитв и поста.

Во времена Босха, когда люди смотрели на картины как на аллегории, для каждого символа не существовало одного исключительно верного значения.

Евангелие может быть ключом к толкованию всех элементов изображения. Во времена Босха, когда люди смотрели на картины как на аллегории, для каждого символа не существовало одного исключительно верного значения. Таким образом, возможны различные способы толкования одной и той же картины. Единственное, что не вызывало вопросов у современников, — святые, пример поклонения Христу, не ассоциировались с еретичеством или иной таинственной доктриной.

Картины Босха с изображением святых побуждают следовать за Христом. Возьмем, к примеру, небольшой триптих с изображением распятой святой (см. иллюстрацию 12)[142]: эта работа вновь была создана по личному заказу донаторов, однако вскоре их фигуры на внутренних частях створок были закрашены. Поврежденная центральная панель тоже была переделана. Поэтому в 1771 году Антонио Мария Дзанетти и не был уверен, изображен ли на ней святой или святая. Даже сейчас историки искусства спорят о том, кто такая эта хорошо одетая женщина. Предполагали, что это Святая Юлия, хотя ее легенда никак не связана с распятием. Возможно, Босх изобразил Святую Вильгефортис, которую одинаково почитали и в Германии, и в Голландии, и которая также известна под именем Святой Анкамбер. По легенде она обратилась к Господу с просьбой изувечить ее, чтобы ей не пришлось выходить замуж. После того, как у нее выросла борода, отец прибил ее гвоздями к кресту, где она на протяжении трех дней читала проповеди, привлекшие множество людей, в том числе ее раскаявшегося родителя. Сюжеты, изображенные на внутренних створках, исчезнувшие вместе с фигурами дарителей, очень схожи с этой легендой. Там, где теперь изображен Святой Антоний, была еще одна сцена из жизни Святой Вильгефортис. Картина справа, которую сегодня невозможно истолковать и которая, как и «Искушение святого Антония», не имеет ничего общего с центральной панелью, изображала шторм, который Господь послал на неверующих, когда узнал, что они распяли святую.