Девушка, которая взрывала воздушные замки - Стиг Ларссон

Она немного помолчала, задумчиво глядя на собравшихся.

— Еще одно. Я перехожу в другую газету. Конечно, в практическом отношении «СМП» и «Миллениум» не конкуренты, но я не хочу знать о содержании следующего номера ни на йоту больше, чем уже знаю. Начиная с этого момента, вы все будете решать с Малин.

— Что нам делать с историей Саландер? — поинтересовался Хенри Кортес.

— Обсудите это с Микаэлем. Мне кое-что известно о Саландер, но я не буду использовать этот материал. В «СМП» он не попадет.

Внезапно Эрика испытала невероятное облегчение.

— Это все, — сказала она, объявила собрание оконченным, встала и без дальнейших комментариев пошла обратно к себе в кабинет.

Сотрудники «Миллениума» остались сидеть в полном молчании. Только через час Малин Эрикссон постучала в дверь кабинета Эрики.

— Послушай-ка.

— Да? — спросила Эрика.

— Сотрудники хотят кое-что сказать.

— Что?

— Тут, в общей комнате.

Эрика встала и подошла к двери. Ее ждали торт и кофе.

— Я подумал, что мы еще успеем организовать тебе настоящие проводы, — сказал Кристер Мальм. — Но пока придется обойтись кофе с тортом.

Впервые за этот день Эрика Бергер улыбнулась.

Глава

03

К семи часам вечера, когда Соня Мудиг и Маркус Эрландер посетили Александра Залаченко, тот уже восемь часов как очнулся. Он перенес длительную операцию, во время которой ему привели в порядок скулу и зафиксировали ее титановыми винтами. Его голова была так основательно забинтована, что виднелся только левый глаз. Врач объяснил ему, что удар топора раздробил скулу, повредил лобную кость, а также отсек большую часть мяса с правой стороны лица и сместил глазницу. Раны причиняли Залаченко сильную боль. Несмотря на значительные дозы обезболивающего, он все-таки сохранял относительно ясную голову и мог разговаривать. Однако полицейским велели его не переутомлять.

— Добрый вечер, господин Залаченко, — поздоровалась Соня Мудиг. Она представилась и представила коллегу Эрландера.

— Меня зовут Карл Аксель Бодин, — с трудом процедил сквозь сжатые зубы Залаченко. Голос у него был спокойный.

— Я точно знаю, кто вы. Я прочла ваш послужной список в СЭПО.

Это было не совсем правдой, поскольку они пока не получили от СЭПО ни единой бумаги о Залаченко.

— То было давно, — сказал Залаченко. — Теперь я Карл Аксель Бодин.

— Как вы себя чувствуете? — продолжила Мудиг. — Вы в состоянии разговаривать?

— Я хочу заявить о совершении преступления. Моя дочь пыталась меня убить.

— Нам это известно. Со временем будет проведено расследование, — заверил Эрландер. — А сейчас нам надо поговорить о более важных вещах.

— Что может быть важнее покушения на убийство?

— Мы хотим получить от вас сведения о трех убийствах в Стокгольме и минимум трех убийствах в Нюкварне, а также об одном похищении.

— Мне об этом ничего не известно. Кого там убили?

— Господин Бодин, у нас есть веские основания полагать, что в этих деяниях виновен ваш компаньон — тридцатисемилетний Рональд Нидерман, — сказал Эрландер. — Этой ночью Нидерман еще убил полицейского из Тролльхеттана.

Соню Мудиг несколько удивило, что Эрландер пошел навстречу Залаченко и обратился к нему по фамилии Бодин. Залаченко чуть-чуть повернул голову, чтобы видеть Эрландера. Его голос немного смягчился.

— Какое… печальное известие. Мне ничего не известно о делах Нидермана. Я никаких полицейских не убивал. Меня самого этой ночью пытались убить.

— Рональд Нидерман в настоящее время находится в розыске. Имеете ли вы представление о том, где он может скрываться?

— Я не знаю, в каких кругах он вращается. Я… — Залаченко несколько секунд поколебался, и его голос стал доверительным. — Должен признаться… между нами говоря… что Нидерман меня временами беспокоил.

Эрландер наклонился поближе.

— Что вы имеете в виду?

— Я обнаружил, что он способен на жестокость. По правде говоря, я его боюсь.

— Вы хотите сказать, что ощущали угрозу со стороны Нидермана? — спросил Эрландер.

— Именно. Я — старик и не могу себя защитить.

— Вы можете объяснить, в каких отношениях состояли с Нидерманом?

— Я инвалид. — Залаченко показал на ногу. — Моя дочь пытается меня убить уже во второй раз. Я нанял Нидермана в качестве помощника много лет назад. Думал, что он сможет меня защитить… а он, по сути дела, стал распоряжаться моей жизнью. Он делает, что ему заблагорассудится, а я ему и слова сказать не могу.

— В чем же он вам помогает? — вмешалась в разговор Соня Мудиг. — Делает то, с чем вам не справиться самому?

Единственным свободным от повязок глазом Залаченко окинул Соню Мудиг долгим взглядом.

— Насколько я поняла, десять лет назад она бросила в вашу машину зажигательную бомбу, — сказала Соня Мудиг. — Вы можете объяснить, что ее на это толкнуло?

— Спросите об этом у моей дочери. Она сумасшедшая.

Его голос вновь зазвучал враждебно.

— Вы хотите сказать, что не представляете, по какой причине Лисбет Саландер напала на вас в тысяча девятьсот девяносто первом году?

— Моя дочь сумасшедшая. На этот счет имеются документы.

Соня Мудиг наклонила голову набок. Она отметила, что на ее вопросы Залаченко отвечал значительно более агрессивно и враждебно. Эрландер это явно тоже заметил. О'кей… Good сор, bad сор.[5] Соня Мудиг повысила голос.

— Как по-вашему, ее действия могли быть как-то связаны с тем, что вы избили ее мать настолько серьезно, что у той образовались неизлечимые повреждения головного мозга?

Залаченко посмотрел на Соню Мудиг с абсолютным спокойствием.

— Это пустая болтовня. Ее мать была шлюхой. Вероятно, ее поколотил кто-нибудь из клиентов. Я просто случайно к ним заглянул.

Соня Мудиг подняла брови.

— Значит, вы ни в чем не виноваты?

— Разумеется.

— Залаченко… я хочу убедиться, правильно ли я вас поняла. Вы отрицаете, что избивали свою тогдашнюю подругу Агнету Софию Саландер, мать Лисбет Саландер, несмотря на то что этот случай послужил предметом обстоятельного и засекреченного расследования, проведенного Гуннаром Бьёрком — вашим тогдашним куратором из СЭПО.

— Я никогда не был ни за что осужден. Мне даже не предъявлялось никаких обвинений. Я не могу отвечать за то, что нафантазировал в своих отчетах какой-то болван из Службы безопасности. Если бы меня в чем-то подозревали, то, по крайней мере, вызывали бы для допроса.

Соня Мудиг просто лишилась дара речи. На скрытом повязкой лице Залаченко, похоже, появилась улыбка.

— Итак, я хочу подать заявление на свою дочь. Она пыталась меня убить.

Соня Мудиг вздохнула.

— Я, кажется, начинаю понимать, почему Лисбет Саландер ощущает потребность всадить вам топор в голову.

Эрландер кашлянул.

— Простите, господин Бодин… может быть, мы вернемся к тому, что вам известно о Рональде Нидермане?

Инспектору Яну Бублански Соня Мудиг позвонила из коридора, в котором находилась палата Залаченко.

— Ничего, — сказала она.

— Ничего? — переспросил Бублански.

— Он подал в полицию заявление на Лисбет Саландер, обвинив ее в жестоком избиении и попытке убийства. Он утверждает, что не имеет никакого отношения к убийствам в Стокгольме.

— А как он объясняет то, что Лисбет Саландер была закопана на его участке в Госсеберге?

— Говорит, что был простужен и почти весь день проспал. Если в Саландер стреляли в Госсеберге, то это, должно быть, дело рук Рональда Нидермана.

— Ладно. Что мы имеем?

— В нее стреляли из браунинга двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Пистолет мы нашли. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.

— Ага. Иными словами, он знает, что мы обнаружим на пистолете его отпечатки пальцев.

— Именно. Но говорит, что в последний раз видел пистолет, когда тот лежал в ящике письменного стола.

— Значит, вероятно, распрекрасный Рональд Нидерман взял оружие, пока Залаченко спал, и выстрелил в Саландер. Можем ли мы доказать обратное?

Прежде чем ответить, Соня Мудиг несколько секунд подумала.

— Он прекрасно разбирается в шведском законодательстве и методах полиции. Абсолютно ни в чем не признается и жертвует Нидерманом как пешкой. Даже не знаю, что мы сможем доказать. Я попросила Эрландера отправить его одежду экспертам и проверить на наличие следов пороха, но он, вероятно, станет утверждать, что два дня назад тренировался в стрельбе.

Лисбет Саландер ощутила запах миндаля и этанола. Казалось, будто у нее во рту спирт, и она попробовала сглотнуть, но язык не подчинялся — похоже, он полностью утратил чувствительность. Лисбет попыталась открыть глаза, но не смогла. Откуда-то издалека до нее доносился голос, вроде бы обращавшийся к ней, но разобрать слова ей не удавалось. Потом она услышала этот голос совершенно отчетливо.