Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

Кое-что, конечно, из этого знал и старший лейтенант Новик. Знал, что завелась такая «царица» и что бороться с нею следовало «несмотря и невзирая». А уж про славную чекистскую традицию выжигать, вытаптывать и искоренять до энного колена, знал и подавно. Кое-что ему рассказала Настя, которая наслушалась и в госпитале, и от соседки.

— Но ведь прямых доказательств его причастности… — начал было Саша, и сам осёкся, махнул рукой: «Кому они нужны, те доказательства…»

— Он даже не знает, за что, — вздохнула Настя, досказав мужу последнее, что он не знал по роду своей службы: о княжеском происхождении мальчика со взглядом затравленного зверька. — За что арестовали мать, учительницу русского языка, других родственников, которые укрывали его по очереди?..

Настя недоумённо повела плечом.

— А его, вот, до сих пор каким-то чудом удавалось спасать. А то был бы сейчас в каком-нибудь голодном детдоме для ДВН [6] за Уралом…

— До сих пор? — хмуро переспросил Новик.

— Пока кто-нибудь не узнает, кто он такой, и не выдаст… — Настя, стараясь не смотреть мужу в глаза, вдруг спохватилась, что скомкала только что выглаженный платок, и бросилась к утюгу.

Саша и сам проводил её смущённым взглядом, краснея отчего-то и злясь. И чем старательнее Настя раздувала безнадёжно остывший старинный угольный утюг, тем больше душила эта постыдная злость. Он видел, как её подмывает переспросить, чтобы увериться…

— Я не скажу, — буркнул Саша вполголоса. — Я не воюю с детьми.

Настя выдернула косынку из-под чугунного утюга и, давясь по-бабьи невольным всхлипом, уткнулась в неё раскрасневшимся лицом.

— Ну что ты. — Едва не опрокинув гладильную доску, Саша метнулся к жене, обнял её сзади за плечи. — Ну неужели ты сомневалась?

— Ни капельки! — отчаянно замотала головой Настя, рискуя растрепать едва укрощённый чёрный вихрь волос. — Ни на секундочку. Поэтому и рассказала.

— Ну, ты ладно… — улыбнулся Саша, зарывшись лицом в её волосы и по привычке шумно потянув носом.

Любил он этот непередаваемый запах, который ни угаром скверно топившейся печи не вытравить, ни хозяйственным мылом, частенько заменявшим что-либо более изящное в парфюмерном смысле…

Любил. «Как лошадь сено» — не раз комментировала Настя.

— Ты-то ладно, — вырвавшись из душистого плена, повторил старший лейтенант. — А вот бабушка Стела как решилась тебе рассказать?

— Не знаю, с какой стати, — искоса и чуть игриво глянула на мужа Настя. — Но бабушка Стела считает нас порядочными людьми.

— Действительно, — пожал плечами Саша. — Безосновательное, ничем не подтверждённое убеждение. Или чем-то всё-таки подтверждённое? — Не выпуская из объятий жену, он внимательно осмотрелся вокруг, повёл носом. — Например, четвертушкой халвы, которую я тебе вчера привёз из Ашкоя?

— Конечно, нет! — картинно возмутилась Настя, вырываясь. Впрочем, вырвавшись, уточнила: — И если хочешь знать, Мамука халвы у меня не взял, насупился букой и ни в какую. Наверное, из-за этих твоих солдафонских галифе, — добавила она с улыбкой.

— Ну он же не знает, что без галифе я просто душка… — скромно потупившись, возразил Новик.

Настя прыснула и продолжила только минуту спустя, успокоившись:

— Пришлось отнести халву бабушке Стеле. Она расчувствовалась и всё такое… И ещё, — Настя внимательно посмотрела на мужа, накручивая на палец выбившийся таки из чёрного узла локон. — Бабушка Стела очень долго мялась, но потом попросила, вернее, только спросила попросить, вернее, попросила спросить… — жена замялась в свою очередь, и Саша, понятливо кивнув, закончил за неё:

— …не могу ли я как-то помочь?

Настя кивнула.

— Но как?..

Задумавшись, Саша отошёл к окну, снова отдёрнул нитяную шторку и поискал глазами порыжелую некрашеную веранду бабушки Стелы. Прилизанная чёрная головешка, как обычно, темнела в прорезях резьбы. Мальчишка жмурился, подставив смуглое личико утреннему, скудному ещё, солнышку, словно кенарь в клетке, попавший в случайный лучик на подоконнике…

— Как, как… — отчего-то раздражаясь сам на себя, проворчал лейтенант. — Как-нибудь, да…

Он осененно хлопнул себя ладонью по высокому лбу аристократической лепки:

— Нужен грузин! Всего-навсего грузин, один из наших разведчиков с родословной, потерявшейся в Кахетии со времён Дарвина. Они — отличные парни. Кто-нибудь из них с радостью найдёт и примет своего пропавшего племянника…

Саша вдруг осёкся. Несколько секунд, замерев у окна в напряжённой позе, он молчал и, только обернувшись, закончил озабоченным тоном:

— Грузин — это потом…

Саша схватил с валика софы Настину сумку, с которой она обычно ходила в госпиталь, и бесцеремонно повесил на шею жены.

— А сейчас нужно, чтобы ты как можно быстрее отвела Мамуку на площадь перед управой. Там сейчас Плетнёв из отряда. Они… — Саша мельком глянул на ящик настенных часов, — …через 15 минут повезут на базу парашютное снаряжение. Скажи Плетнёву, чтобы по дороге оставил мальчика у тетушки Матэ в Ашкое.

«Плетнёву — у тетушки Матэ…» — повторил лейтенант назидательно, как шифровку.

Настя закивала головой согласно, и тут же отрицательно.

— Он со мной не пойдёт, он даже халву не взял!..

— Надо будет, бери с собой и всю халву, и бабу Стелу, она старуха бодрая, добежите, — глухо отозвался Саша из-под гимнастёрки, которую стягивал через голову. Старую гимнастёрку, порыжелую. Гражданский гардероб его ограничивался сборным костюмом.

— А ты?! — всполошилась Настя уже возле дверей.

Она ни разу не переспросила мужа: «А что, собственно, случилось?»

Это и так было ясно…

По тарахтенью мотора, такому неожиданному для захолустного затишья двора, по коротким, невнятным, но отчего-то вполне понятным командам и железному грохоту лестниц, ведущих на общие веранды, под сапогами. Бойцы охраны тыла в порыжелых, но не слишком трёпаных гимнастёрках разбегались по витиеватым наружным лесенкам дома с проворством и целеустремленностью тараканов, хорошо знающих своё воровское дело. Словно их на минуту впустили в дверку буфета со словами:

— Найдёте кусок рафинада — ваш!

И заскрипели трухлявые половицы, застонало рифлёное железо ступенек, заколотили приклады трехлинеек по мелькающим голенищам…

Командовал ими капитан в фуражке с малиновым околышем. Азартно барабанил пальцами по фанерной крыше полуторки, озираясь на цыпочках на подножке кабины. «Где тут у нас кв. № 3? С подлым предателем дела и учения, проживающим без прописки?» — читалось в его злобно-озабоченном взгляде, вдруг зацепившемся за дрогнувшую шторку.

— А я их задержу… — отпрянул от окна Саша.

— Как, господи?.. — испугалась Настя.

— Ну ты же жена разведчика, ты знаешь, — сбросив гимнастёрку на пол и сунув босые ноги в шлепанцы, Саша зачем-то распахнул застеклённые дверки деревенской работы буфета. — Мы, армейские, «тыловиков» терпеть не можем.

Новик выхватил из-за скромного фарфора бутылку с газетной пробкой.

— Особенно… — выплюнул пробку старший лейтенант Новик, — …когда выпьем. Твоё здоровье…

Хроники «осиного гнезда»

25 июня 1942 г.

— Вижу крейсер, курс норд-норд вест, скорость предположительно 25, — прокричал в микрофон всё тот же «глазастый» Шнейдер-Пангс.

В голосе его, хоть и искажённом аппаратурой, слышалась радость.

Оно и неудивительно: после первой удачи три последующих выхода к Севастополю оказались безрезультатными. Да ещё в прошлый раз, уже на рассвете, когда пришло время возвращаться на базу, откуда-то появились два русских истребителя («ЛАГГ» — опознал, неизвестно насколько точно, Кюнцель, командир «28‑го»). Пришлось отстреливаться и резко маневрировать, уклоняясь от пулемётных очередей. Гремели спаренные «эрликоны» всех трёх катеров; одному из русских пробили крыло, но самолёты, — возможно, расстреляв боезапас, — ушли на восток. Потерь у катерников не было, только пять пуль прошили полубак «40‑го», никого не ранив и ничего серьёзно не повредив, но всё же столкновение оставило неприятный осадок. Хотелось реванша, хотелось показать, что где-где, а в море они — истинные короли.

Крейсер увидели и все остальные. Да и как было не увидеть: приняв их за свой эскорт, с него принялись семафорить.

— Атакуем! — приказал Кюнцель (на этот раз он командовал соединением).

Шнельботы пошли на сближение. Расстояние стремительно сокращалось (катера шли наперерез и выжимали уже почти полные сорок узлов), а посреди едва различимого во тьме летней ночи крейсера всё мигал и мигал сигнальный прожектор. Но, когда до дистанции неотвратимого торпедного удара оставалось не больше тридцати секунд хода, семафор погас, и тут же вспыхнули пламенем полтора десятка дульных срезов орудийных стволов.