Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима) - Стивен Кинг

Она сердито смотрела на ребенка. Во что это он вывозил руки? И на стене... Откуда это могло взяться и что это такое?

Ей было семнадцать лет, и замуж за Ройса Макдугласа она вышла на шестом месяце беременности. Не удивительно, что тогда замужество казалось благословением - почти таким же, какое давал отец Кэллахен. Теперь оно казалось кучей дерьма.

Именно того, в котором Рэнди, как она с отчаяньем убедилась, вывозил руки, стену и волосы.

Она стояла с бутылочкой в руке, тупо глядя перед собой.

Так вот для чего она оставила школу, друзей, надежду стать манекенщицей. Для этого дрянного трейлера, для мужа, который весь день на фабрике, а весь вечер пьет или играет в карты, для ребенка, точь-в-точь похожего на отца.

Тот вопил во весь голос.

- Заткнись! - вдруг заорала она и швырнула в него пластиковой бутылочкой. Бутылочка опрокинула его на спину, и вопли Рэнди сделались невыносимыми. Он лежал, задыхаясь, в кроватке, лицо его стало пурпурным.

- Прости, - прошептала она. - Иисус, Мария и Иосиф. Мне жаль! Ты в порядке, Рэнди? Сейчас мамочка тебя почистит.

Когда она вернулась с мокрой тряпкой, оба глаза Рэнди заплыли и под ними наливался синяк. Но он взял бутылочку и беззубо улыбнулся, когда она вытирала ему лицо.

"Скажу Рою, что он упал с пеленального столика, - подумала Сэнди. Он поверит. О Боже, пусть он поверит".

6:45.

Большинство рабочего населения Салема Лота направлялось на работу. Майк Райсон принадлежал к немногим, которые работали в городе. Он числился садовником, но работал на трех городских кладбищах. Летом дела хватало, но зимой ему делать было нечего - так, во всяком случае, считали многие. Зимой он помогал гробовщику.

Насвистывая, он свернул с Бернс-роуд, уже готовясь выйти из машины и отпереть кладбищенские ворота... и вдруг резко нажал на тормоза.

С железных ворот вниз головой свисало тело собаки, и земля под ним размокла от крови.

Майк выскочил из машины и подбежал к воротам. Он натянул рукавицы и поднял собачью голову - та поддалась с ужасающей бескостной легкостью, и он увидел остекленевшие глаза Пурингтоновой дворняги Дока. Собака висела на остриях ограды, как овечья туша у мясника. Мухи, еще медлительные в утреннем холодке, собирались вокруг.

Борясь с тошнотой, Майк снял собаку с ворот. Кладбищенский вандализм не был для него новостью, но такого он еще не видел. Обычно ограничивались опрокидыванием надгробий, выцарапыванием кощунственных надписей и развешиванием бумажных скелетов. Но если это убийство - дело детишек, они настоящие мерзавцы. Вин умрет от горя.

Он подумал, не следует ли сразу отвезти собаку в город Перкинсу Джиллеспи, но решил, что это подождет. Он может отвезти беднягу Дока в обеденное время: не похоже, чтобы ему сегодня захотелось есть.

Он отпер ворота. Придется еще мыть их. Вряд ли удастся сегодня попасть на другое кладбище. Он припарковал машину за воротами, больше не насвистывая. День померк.

8:00.

Желтые школьные автобусы собирали детей, ожидавших на улице с завтраками в корзинках. Чарли Родс объезжал Восточный Салем и верхнюю часть Джойнтер-авеню.

В его автобусе ездили самые послушные дети во всем городе, да и во всем районе - если на то пошло. Никаких воплей, никакой игры в лошадей, никакого дерганья за косички в автобусе N_6. Все сидят спокойно и ведут себя как следует, а не то - шагают две мили до школы пешком и рассказывают директору, почему.

Он прекрасно знал, что дети о нем думают и как о нем говорят. И прекрасно. У него в автобусе не будет никаких глупостей. Это он оставляет бесхребетным учителям.

Директор набрался мужества спросить, не "погорячился" ли он, когда заставил маленького Дархэма три дня ходить в школу пешком только за то, что он чуть громче разговаривал. Чарли только взглянул на него, и директор - молокосос, четыре года, как из колледжа, - сразу отвел глаза. Управляющий автобусным объединением Дэйв Фэльсен - старый товарищ по Корее. Они с Чарли понимают друг друга. Они понимают, что творится в стране. Они понимают, что мальчишки, которые "чуть громче разговаривали" в 1958-м, это мальчишки, которые писали на знамя в 1968-м.

Он взглянул в зеркало и увидел, как Мэри Кэйт Григсон передает записку своему маленькому приятелю Бренту Тенни. Конечно - "маленькому приятелю". Они сейчас трахают друг друга с шестого класса.

Он аккуратно остановил автобус. Мэри Кэйт и Брент подняли глаза, полные отчаяния.

- Сильно поговорить захотелось? - осведомился он в зеркало. Начинайте.

Он открыл двери и дождался, когда они выбрались к черту из автобуса.

9:00.

Хорек Крэйг выкатился из постели - буквально. Солнце слепило. В голове гудело. Этажом выше тот писака уже начал стучать. Боже, это же надо иметь мозгов меньше, чем у белки, чтобы так долбить, долбить, долбить целый день.

Не так-то и грандиозно было похмелье. Он сидел у Делла до закрытия, но всего лишь с двумя долларами, а когда они кончились, не сумел настрелять много угощений. "На свалку пора", - подумал он, одеваясь.

Он достал из шкафчика завтрак: бутылку теплого пива, чтобы выпить на месте, и пачку овсянки из правительственных дотаций - вниз, на кухню. Крэйг терпеть не мог овсянки, но сегодня он пообещал вдове помочь, и она уж наверное чего-нибудь подбросит.

Все это было отголоском тех дней, когда он делил с Евой Миллер постель. Муж Евы погиб на лесопилке в 1959-м - это был бы забавный случай, не будь он так ужасен. В пятьдесят первом Ральф Миллер, президент кооператива, сделал для фабрики то, что не догадались сделать пожарные отряды к западу от Джойнтер-авеню, - организовал встречный пал. Семь лет после этого он не подходил к машинам - чтобы, поскользнувшись в луже, свалиться в дробилку на глазах у заезжих толстосумов, которых он водил по фабрике, уговаривая вложить в нее деньги. Нечего и говорить, что все рухнуло вместе с ним. Фабрика, спасенная им в пятьдесят первом, была ликвидирована в шестидесятом.

Хорек взглянул в свое рябое зеркало и пригладил седые волосы - все еще красивые и привлекательные для его шестидесяти семи лет. Это единственное, что устояло в нем перед алкоголем. Набросив рубашку цвета хаки, он отправился вниз.

Вдова налетела на него как стервятник, чуть только он ступил в солнечную кухню.

- Послушай, Хорек, ты бы не натер мне перила после завтрака? Ты не занят?

Оба они придерживались великодушной выдумки, что он делает ей одолжение, а не расплачивается за четырнадцатидолларовую комнатку наверху.

- Конечно, Ева.

- И этот ковер в гостиной...

- ...Надо перевернуть. Да, я помню.

- Голова болит? - она спросила это деловым тоном, без единой нотки жалости, но он чувствовал эти нотки там, в глубине.