Возмездие Света (СИ) - Горбачев Андрей А.

— Жди в комнате, не вздумай выходить отсюда! — шёпотом сообщил он мне. Чем-то его голос казался мне знакомым. — Ты понял меня, Алан? — спросил он, вцепившись в моё плечо.

Я лишь качнул головой и подумал: «Сегодняшняя ночь ужасов больше ничем не сможет меня удивить». Я сел на Янину кровать, а тот, кто помог мне, всучил в мои руки рисунки, висящие на стенах.

— Смотри… смотри только на них, не оглядывайся по сторонам, от этого зависит твоя жизнь, — прошептал мне незнакомец.

«Какая разница», — подумал я, уставившись на свой акварельный портрет, когда-то казавшийся мне неудачным. Я вспомнил, как мелкая тогда ещё Яна его старательно рисовала, поглядывая на меня, позирующего в стороне. Наверное, этот детский рисунок неуклюжего юноши в школьном костюме, с едва узнаваемыми чертами лица, несущего два рюкзака, свой чёрный и розовый Янин, навсегда будет стоять у меня пред глазами, и я буду помнить его до конца своих дней.

Мужчина, пришедший мне на помощь, исчез. Жуткая тишина окружала меня, я ждал час, другой, потом где-то неподалеку, на тёмных улицах Седьмого раздался громкий, жуткий вой, переходящий в обрывающееся шипение. А где-то вдалеке мигнул яркий свет.

Под утро пришли разные люди, они унесли обломки двери и что-то ещё. На улице я слышал безутешный плач, зажглись фонари, город просыпался от ужаса ночи и постепенно заполнялся повседневными звуками. Я ждал, но никто не трогал меня. Рисунок предо мной был безвозвратно испорчен, то может быть случилось от слёз, но я не помнил, чтобы плакал. Казалось, в тот день какая-то часть меня умерла.

***

… Неумолимое время послушно текло, осыпаясь частицами пепла в бездну под нами… Странная штука — жизнь… А жил ли я в этот момент, когда вспоминал Алана? В мгновение, растянувшееся в бесконечность… Не прощу… себя никогда. Но всё же… «Спасибо тебе… что сохранила его память для меня…».

Глава 5

Прошёл долгий год…

Я так и не участвовал в Испытании, а мои друзья Николай и Антон уехали жить в Первый город, и я больше ничего не слышал о них. Они лишь зашли однажды, мы молча посидели и затем они попрощались со мною. «Солнышко» же в итоге снесли, но построили новый приют, в самом центре Седьмого, неподалёку от Сада — её любимого места. Большую часть времени я сидел дома, уставившись в стену глазами, или пытался иногда рисовать. Лан подарил мне красивые акварельные краски, это всё-таки он появился тогда, в тот самый страшный день. И сам Лан остался, уже вот целый год прошёл, и всё это время мой старший брат был с нами, а мать души в нём не чаяла, ведь думала, что навсегда потеряла его.

Но он уйдет, мы чувствовали это по тому, как нервно Лан спал, с громким вскриком просыпаясь ночами, как долго сидел в дальней комнате, перешёптываясь с Ланой — они были вместе с нею всегда. Мы так и не поняли, когда и откуда появилась она — примерно его возраста женщина, чуть ниже его ростом, с длинными белоснежными волосами, с необычайно красивыми, и в то же время какими-то нечеловеческими чертами лица, почти как у эльфов, которых рисуют лишь в старых детских книгах, которые я читал с Яной в библиотеке. Она была одета в белое, длинное и тяжёлое на вид платье с серебристыми вышивками, а также резными металлическими нашивками на груди и плечах, и такой же плащ, который она никогда не снимала. Я чувствовал, что они сторонились всех нас, скрывая свои секреты.

И также, как и она, брат никогда не показывался без необычного чёрного плаща с капюшоном, всегда и везде, даже дома носил он его, накинув капюшон и скрыв голову. Хотя нет, капюшон Лан снимал, как минимум за обедом. А вот правую руку, я видел однажды, он её вечно держал в каких-то плотных бинтах и скрывал в длиннющем рукаве.

Год назад, когда брат узнал все подробности произошедшего, то не стал говорить мне совсем ничего, просто находился со мной рядом, обняв неповрежденной, левой рукой. Я помню, мы просидели с ним вместе в Яниной комнате, на её навсегда опустевшей кровати, и почти целые сутки пробыли там. И его Лана как тень всегда оставалась рядом, молча, но заботливо, почти как моя мать, трепала меня по макушке, обнимая нас с Ланом. Останков Яны они так и не нашли, хотя скорее всего умолчали о чём-то. Её пустую могилу мы вырыли за нашим домом и единственное, что мы положили туда, были Янины рисунки.

Недавно я попытаться пообщаться с ними. Например, о Золотом городе, я чаще начал думать о нём в последнее время, и даже пытался нарисовать его акварелью. Город звал и манил меня, и я никак не мог успокоиться. Но Лан и Лана молчали, лишь грустно улыбались, глядя на мои неуклюжие акварельные наброски. Брат предложил дорисовать на одном из них высокую башню, идущую до небес, а Лана помогла вывести большой узорчатый купол на самом верху и огромную, пустую площадку.

— Что это? — спросил я их, но они лишь молча пожали плечами.

— Лан, а что насчёт Солнца, как оно выглядит? — на что он с усмешкой дорисовал кружок с лучиками, как делают первоклашки.

— Мне кажется, врёшь ты всё! — сегодня был первый день, когда начал клеиться наш разговор.

— Я обязательно попаду туда, увижу всё и спрошу, за что мы живем тут, в этой дыре! Почему мы бедствуем в этих пещерах, когда кто-то живёт там, как боги? — давил я на них.

А парочка лишь грустно улыбнулась, глядя друг другу в глаза. Я почти никогда не слышал, чтобы они разговаривали бы между собой, хотя понимали друг друга они с полувзгляда. Это их взаимопонимание казалось мне настоящим чудом, я даже немного позавидовал им, ведь было б так здорово, если мы с Яной тоже могли так понимать друг друга. «Яна…», — вспомнил я.

— Алан, ты… знаешь? Да, я уверен, ты уже понимаешь, что в этом году мы вынуждены будем уйти. Ты почти поправился и… нас ждут там… дела.

— Ты не можешь рассказать мне совсем ничего?

— Нет, братик, для этого ты должен пройти Испытание и… — он замолчал, так как Лана прикрыла ему рот ладошкой.

— Но лучше — не делай этого, Алан! — сказала она. — Со временем ты, возможно, сможешь забыть… обо всём и начнёшь жить… заново. Я знаю, как тебе больно, — ответила она и крепко обняла нас с братом.

Я лишь с грустью кивнул, соглашаясь и понимая, ожидая прихода вечера. И когда все легли спать и наступила глубокая тихая ночь, я вновь вспомнил о Яне и бесшумно пробрался на кухню, затем вылез через окно, прихватив лишь старый чёрный рюкзак с запасом еды и воды.

«Мне нужно узнать правду, за что… почему умерла Яна», — решил я, медленно шагая по знакомым, но теперь совсем уж чужим улицам Седьмого, к северному кварталу. Я шёл к грави-лифту.

Мне удалось пробрался в пустое здание охраны, к пульту управления лифтом и, по наитию я ввёл, как и раньше, старый пароль — «вознесение» и вздрогнул от этого слова, преследующего меня. А кабинка лифта со ржавым скрипом медленно распахнулась, словно приглашая меня в дорогу, и я, не мешкая, в неё заскочил.

Лифт медленно натужено полз вверх. Подняв голову, я видел сквозь решётку подъёмной кабины лишь тёмное серое марево над собою, с которого сыпалась мельчайшая пыль, похожая на пепел, и падали редкие мутные капли воды, оставляя грязные разводы на моем лице, осунувшееся отражение которого я видел в древнем, потёртом зеркале на стене кабины.

Экран подъёмного устройства тускло мерцал в темноте, отсчитывая то ли пройденную дистанцию, то ли возможные места остановок лифта — я не знал точно. Но я не вмешивался в его работу, доверив свою судьбу инженерам древнейшего в Седьмом городе устройства, не считая, конечно же, ветки метро.

В первый момент, когда я вошёл в кабину, на дисплее светилась огромная цифра «минус 9891», а сейчас она медленно ползла к далёкой нулевой отметке. Я потерял счёт времени, но успел уже два раза немного перекусить запасами еды, которые я взял с собой, запихав их в старый школьный рюкзак некогда чёрного цвета, сейчас лишь грязный, потёртый и помятый. При виде его я вспомнил свой портрет, нарисованный Яной, который я держал пред собой, ожидая Лана в тот страшный день. Но в настоящий момент я был равнодушен к происходящему и совсем не боялся ни тьмы, ни пустоты бездонной лифтовой шахты подо мной. Мне казалось, что я живу уже в долг, что прежний Алан умер в тот день вместе с Яной и лишь моё бездушное тело едет сейчас куда-то наверх в поиске справедливости.