Урбанистика. часть 2 - Вячеслав Глазычев

И в Москве, и в области сложился и всемерно поддерживается архаический «рынок продавца», что отодвигает переход к современному планированию и современным инструментам пространственного управления в неопределенное будущее.

Судя по проектным материалам, опубликованным крупными инвестиционными компаниями вроде «Ренова-строй групп», в реконструкции Екатеринбурга, Перми и нескольких других городов есть шанс избежать московских ошибок. И потому, что в этих случаях речь идет о формировании фактически новых городов рядом со старыми городами. И потому, что для разработки генеральных планов активно привлекаются зарубежные профессионалы, освоившие мировой опыт двух веков развития городского планирования, к великому сожалению, не освоенный в России в надлежащей степени. Тем не менее в реализации работ такого рода есть и значительный риск. Дело в том, что, быстро приспосабливаясь к особенностям местного рынка, до сих пор вполне безразличного к действительным запросам людей, зарубежные специалисты удивительно легко забывают о тех ограничениях, которые они готовы считать естественными на родине. Результат такого «обрусения» проектов чреват ошибками.

Ситуация выглядит так, что либо, критически усвоив этот опыт, нам удастся заново, почти с нулевой точки, сформировать собственную школу городского планирования, либо мы будем обречены на импорт решений, формируемых профессионалами, которым чужды и не очень понятны особенности российской истории и российской культуры. Следствием в этом случае неизбежно станет «колониальная» архитектура, наподобие той, что бурно развивается в настоящее время в Арабских Эмиратах, в Малайзии и в Китае. Этого бы не хотелось.

Словарь искусства градоформирования

Речь идет о вещах знакомых, обыденных, впитываемых с детства. По мере взросления и в зависимости от врожденного темперамента человек осваивает мир вокруг себя всеми чувствами. Уже семеро из каждых десяти новых российских граждан с момента выхода из дома имеют дело с городским обличьем этого мира – еще лежа в коляске, они разглядывают кроны деревьев городского сквера или бульвара, фасады домов, видимые в резком ракурсе, в перспективе, убегающей вверх. Еще на вожжах делают первые шаги по асфальтированному тротуару во дворе, затем считывают пространство, развертывающееся от песочницы к окрестным фасадам, между которыми так заманчиво просвечивает движение транспорта на улице. Здесь уже проступает существенная зависимость от планировочной модели. Одна такая модель – в зоне т. н. частного сектора, с его полудеревенской уличной сетью и маленькими домами с палисадниками, где быстро разучивают каждую щель в заборе и каждую ветвь дерева, нависающего над грунтовой дорожкой, исполняющей функцию тротуара. Другая – в старом гулком дворе, с трех сторон окруженном домами разной этажности, а с четвертой – стеной сараев, которые прилепились к брандмауэру, отделяющему двор от соседнего двора. Отсюда выход на переулок просматривается через узкую подворотню, переулок вливается в улицу, а улица через два-три квартала выходит на более широкую улицу или на площадь. Третья – в том неоформленном пространстве, что сложилось вокруг панельных домов эпохи т. н. свободной планировки, где очень трудно понять, где кончается «свое» и начинается «чужое».

Потом начинается освоение города, в сопровождении взрослых и без него, и в сознании постепенно формируется персональная карта городского пространства – с разрывами, лакунами, возникающими вследствие пользования городским транспортом. И вновь чрезвычайно много зависит от того, каков этот транспорт: вид из окна автомобиля, из окна троллейбуса (приподнятый горизонт, меняющий восприятие), через прозрачную стенку современного скоростного трамвая (пониженный горизонт, если сидишь), с палубы катера (резко пониженный горизонт, что совершенно перестраивает городской ландшафт). Наконец, если это метро, то непрерывное считывание ландшафта сменяется прерывным, тогда возникает странная пустота между началом пути и его целью, так что городской ландшафт становится «дырявым» наподобие швейцарского сыра.

Все это настолько привычно, что нужно перемещение в другой город, чтобы возник обостренный взгляд, свойственный туристу. Ему нужно некоторое усилие, чтобы прочесть, расшифровать незнакомый городской пейзаж, но еще большее усилие требуется для того, чтобы расшифровать привычный город, понять его устройство, вычислить его «формулу». Еще труднее прочесть план города – без особого труда удается выстроить маршрут, чему в новейшее время дополнительно способствует система навигации в автомобиле, но при этом структура жилых кварталов, их связь с общественными пространствами и сооружениями обычно ускользает от внимания. И еще труднее понять природу будущего результата, отталкиваясь от проектных планов и прочей проектной документации. Слишком часто кому-то, кто выступает в роли заказчика, потенциального инвестора или выразителя общественного мнения, трудно признаться самому себе, что в действительности он не в состоянии полностью осмыслить предлагаемую схему планировки, оценить, какими эффектами живого восприятия обернется та или иная комбинация цветных пятен и линий на планшете или на мониторе ноутбука.

Много лет назад отличный урбанист-исследователь и менее удачливый практик Кристофер Александер разложил городскую среду на элементы – паттерны. Их получилось свыше трехсот, начиная с крыльца, обращенного к югу (в Северном полушарии) и кончая рисунком, образуемым абрисом кровель на фоне неба. Это слишком уж дробно, и мы ограничимся всего двумя десятками, оперируя почти исключительно классическими элементами городской структуры, воспринимаемой как среда обитания.

Дом и его окрестности

Только глухой подвал, кладовая или ванная комната, если она без окна, может рассматриваться как изолированное пространство. Самые убогие жилые комнаты уже сопряжены с городским пейзажем через окна, и лишь один шаг отделяет подъезд или холл от внешнего мира.

Уплотнение городской застройки в XIX в. вело к тому, что ранее просторный двор, служивший публичным пространством, сжимался вплоть до превращения в световой дворик, в щель, а вся следующая эпоха может рассматриваться как борьба за увеличение размера озелененного «оазиса» в сверхплотной городской ткани. В середине ХХ в. результатом этой борьбы стала другая крайность – периметр двора исчез, и т. н. свободная планировка лишила восприятие четкости границ «своего», столь важной для душевного равновесия (и, заметим, эффективности ухода за территорией).

Разреженная застройка усадебного типа, характерная для сегодняшних богатых пригородов, в этом отношении бедна: ее не видно за высоким забором или стеной деревьев, да и от нее только один выход – к пустынному проезду и автомобилю. Пригород, где угнездился высший средний класс, отличается от пригорода среднего класса только размером домов. От пригорода нижне-среднего класса – еще и сокращенным разрывом между соседними домами, но в любом случае перед нами открытые палисадники, и то, как они ухожены, заметнее, чем сами дома, претендующие на индивидуальность за счет перекомпоновки немногочисленных деталей декоративного фасада. Если городская застройка на самом деле – это своего рода пригород в городской черте, как все еще часто встречается в России, то собственно городскую улицу отличает от деревенской сечение ее просвета: это или квадрат, или прямоугольник, вытянутый вверх. Иногда это прямоугольник со сторонами 1: 1,5, иногда 1: 2 или 1: 3, а в сверхплотной среде даунтауна еще больше, достигая, как в нью-йоркском Манхэттене и 1: 20 – тогда небо в «кадре» занимает пять – десять процентов поверхности.

Индивидуальный дом, развивавшийся веками, остался жизненной мечтой подавляющего большинства людей. Развившись из одной комнаты вокруг очага до обширных вилл римских Помпей, дом в Средние века продолжил традицию объединения мастерской и лавки по первому этажу с жильем поверху и складом на высоком чердаке. Теперь такие дома сберегают как драгоценность. Дом сколько-нибудь зажиточного российского горожанина всегда посильно подражал архитектуре барских усадеб, а к началу ХХ в. его декор стал столь же внимательно следить за колебаниями стиля: от «модерна», который полюбили буржуа, до стиля «рюсс», пользовавшегося не меньшим успехом у купечества. Но в любом случае до революции сохранялся принцип широких «прозоров» между соседними домами. В Европе Нового времени сложился особо ценимый тип городского особняка, популярность которого не имеет себе равных, хотя в наше время позволить себе такую роскошь, которая в начале прошлого века была во много раз дешевле из-за дешевизны труда строителей, могут немногие. С конца прошлого века, когда рост города привел к очень заметному ухудшению всех условий жизни в нем и людьми овладела жажда переселения в «город-сад», предельное упрощение облика жилого дома, вызванное стремлением к максимальной экономии, отчасти было компенсировано формированием общего парка. Разрастание пригородов в новейшее время, с использованием американского принципа зонирования, привело к четкому разделению в пространстве «соседств», состоящих из больших и вполне комфортабельных домов, и «соседств», собранных из вполне удобных, но гораздо более скромных жилых домов.