Селинунт, или Покои императора - Камилл Бурникель

А он, надев свои знаменитые сандалии с голенищами (сделанные по образцу, который он якобы срисовал со старинного саркофага), закинув за плечи походную сумку с альбомом для рисования, брахманскими четками, томиком «Книги Мертвых», камешком, подобранным в Дельфах на площадке оракулов, наверное, добрел до границы княжества, а там напросился в попутчики к какому-нибудь толстому бельгийцу на мощной американской машине. Так или иначе — не исключено, что его увезла по горному серпантину нимфетка в кабриолете, а может быть, он ушел пешком, — Жеро сделал красивый жест, перечислив на счет сооружения надгробного памятника юному самоубийце все деньги, заработанные во время выступлений. Пускай он всегда вел себя легкомысленно в том, что касалось средств к существованию, нельзя не признать за ним этой деликатности или метафизической щепетильности: никогда не становиться должником потустороннего мира!

То был лишь один момент — важно это подчеркнуть, — лишь один эпизод в цепи его превращений. Он сумел бы еще и не такое. Целенаправленное желание являть себя только в различных фантастических образах, тогда как суть его оставалась бы неуправляемой и предположительной.

Все это, как видите, никакая не загадка, однако проливает свет на другие события и позволяет продвинуться к уже практически состоявшемуся выводу. И все же немало людей «купилось» — правда, они не колеблясь узнали бы в оперной ложе в Вене или Байреуте профиль графа Сен-Жермена или Калиостро, если бы только кто-нибудь из их круга намекнул на их присутствие, попросив хранить все в строжайшем секрете. Люди уже не стыдятся быть простаками. А он это знал лучше чем кто-либо, ведь его, даже если он появлялся в Венеции или на модном курорте в Швейцарии, Тунисе или Португалии, в ресторане «Максим» или в литературном кружке, на аукционе «Сотбис» или на парижском вернисаже, всегда встречали так, будто он прибыл из буддистского монастыря, прожил полгода, умерщвляя свою плоть и занимаясь медитацией наедине со своим гуру, или даже среди знахарей в андской деревушке.

Очень удобно предоставить другим сочинять легенду о себе самом. Но позвольте мне противопоставить разумный скептицизм всем этим затеям, в результате которых он оказался в замкнутом круге из миражей и притворства. Фигляр, а не ходячая загадка. Мистификатор, а не посланник, призванный соединить оккультные секты, еще уцелевшие по всему свету, несмотря на капитализм, голод, китайскую революцию и покорение космоса. Если б он еще поддерживал себя на уровне, колеся по Европе и Азии, дабы отыскать родственные души, набрести на путь теософии, озарения. Он же только вид такой на себя напускал, и его первого все это утомляло. В доказательство своих слов сошлюсь на ту легкость, с которой он, делая ставку на доверчивость своей публики, простодушие и легковерие этой породы праздношатающихся, переходил от назиданий к чистой воды розыгрышам.

Так, во время бракосочетания принца Алексиса с его манекенщицей, Жеро вдруг встал со своего места, поднялся по винтовой лестнице на амвон, прошел по галерее мимо хоров к кафедре, отпихнул штатного соборного органиста, занял его место под зачарованными взглядами певчих и заиграл «Токкату» Баха. Сам дьявол не вел бы себя столь привольно за органом, окутанный клубами серы. Грохот был такой, что птицы, укрывшиеся под сводами, заметались по церкви, вспугнутые грозой, не в силах выбраться на волю. Поскольку принц Алексис не позволил своим телохранителям броситься к кафедре, все решили, что это он придумал сие сенсационное действо для придания ритуалу пущей торжественности и необычности. Порядок и церемониал выхода был нарушен. Вместо того чтобы щелкать коронованных особ, парами спускавшихся по крыльцу, все папарацци повернулись спиной к Оранским, Гримальди, Баттенбергам и ринулись к кафедре с камерами наперевес, словно американские десантники, мчащиеся через рисовые поля, потрясая над головой ружьями и огнеметами. Жеро уже и след простыл. Но то, что под свадьбу отвели три страницы в журнале «Лайф» и по шесть в «Пари-Матч» и «Оджи», — полностью его-заслуга.

Постоянно менял род занятий, становясь то астрологом, гадателем, светским магом, то шутом, каскадером… Не просите меня анализировать серьезные мотивы такой насмешки над собой или приветствовать в этой череде метаморфоз, прямо противоположных воплощений — мануальный терапевт, спелеолог, кристаллограф, банщик в турецкой бане… что еще? — Бог весть какой намеренный смысл. Бог весть какой танец, изображающий большой цикл реинкарнаций, или, по Вашим словам, — и позвольте Вам заметить: Ваша трактовка мало согласуется с его коленцами — выражающий «вечное смешение зримого и возможного в цепочке бытия».

Оставим эти химеры. Если Вам он представляется в образе бога Шивы[29] в огненном колесе, я считаю, что на его судьбе в большей степени отразилось пагубное влияние великого разрушителя, нежели оплодотворяющие способности, чудесное плодородие этого бога, обозначаемого также и фаллическим символом. Но не будем отклоняться от темы. Я всего лишь хотел указать на отрицательные результаты подобного брожения. В том, что он изучал еще и родовые татуировки в Африке, ритуалы инициации и полового созревания в Амазонии, апокрифические Деяния Апостолов в коптской литературе, ударные инструменты в Бали… в этом я вижу лишь ряд уловок, иную форму разрядки. Что он вывез их этих походов? Какие открытия? Что привнес своего в различные отрасли исторических знаний и исследований? Что дает это сегодня нам, кроме уверенности, что он не смог извлечь из своих наблюдений ничего для себя лично?

Серьезные проблемы начались, когда он принялся блуждать между Средиземноморьем и Персидским заливом, досаждая ученым, работавшим в Хатре, Мари и в местах других недавно начатых раскопок, под предлогом исследований, которые якобы вел сам по себе. Как — непонятно. К тому же, окидывая беглым взглядом три-четыре тысячелетия — всего лишь, — он так и не остановился на какой-нибудь определенной эпохе со времен древнего Шумера до правления Аршакидов. Мечта! Кто не замечтался бы посреди сказочных империй, внезапно стертых с лица земли? Кто не уносился мечтами во времена парфянского похода или древней Колхиды и мингрельской княжны Медеи? Вы говорите, что он всегда интересовался месопотамской глиптикой, с двадцати лет, с института Археологии. Весьма возможно, но он в конце концов забыл, что всеми своими знаниями в этой области обязан в основном трудам Гиршмана, самого Атарассо и кое-каких других ученых.

В общем, если внимательно взглянуть на этого человека во всех его ипостасях, можно легко разглядеть, что каждый раз он примеряет маску, принимает обличье, никогда не бывающее его собственным — это не столько одежда, сколько маскарадный костюм. Принимать его всерьез, как некоторые, было верным способом подтолкнуть его к гибели. Ему нужны были не поощрения, не субсидии, а лечение, отдых. Чересчур прагматичная эпоха тем не менее по-прежнему поддерживает подобных оригиналов — правда, их уже не легион, — но способно ли питаемое к ним доверие превратить их прорицания в пророчества? За время своей профессиональной деятельности я слишком подробно наблюдал таких потенциальных жертв, активность которых проявлялась вне общества (я бы даже сказал, вне их самих), чтобы обмануться. Каким бы виртуозом ни был такой человек, на поверхности остается только бред. Наши больницы переполнены странниками, убегающими от самих себя. Стихи они пишут днями напролет. Дайте им мел, уголь, кисти — и они станут разрисовывать стены. Где проходит черта между ними и настоящими творцами, скажете Вы?.. Я слышал об одном больном, который, не имея под рукой бумаги для рисования, начал татуировать своего товарища по несчастью. У других музыка лезет из ушей. Я знаю, что в этом видят своего рода терапию. За исключением нескольких случаев, это очень оптимистичный взгляд на предмет. Между нами, еще никто никогда не выздоровел, сочиняя неразборчивые партитуры или эпопею из двадцати тысяч совершенно нечитабельных стихов, или принимая себя за Нижинского, Мартина Лютера Кинга, или бродя по дорогам и раздавая индульгенции.

Вам кажется, что это другой случай. Они все другие. Эта манера переходить от священнодействия к бурлеску весьма показательна. Признайтесь, экстравертность в такой степени затягивает в порочный круг. С этого времени лабиринт его души превратился для него в неприступную крепость. Он мог в любой момент в ней укрыться. Кто бы сумел выкурить его оттуда? Его маски скрывали его лицо тем лучше, что он не давал им износиться. И тогда все становилось возможным: участвовать в забеге на соревнованиях серии «Гран При», блеснуть на короткой дистанции в отборочных соревнованиях, уворачиваться от акул, плавая на парусной доске в бухте Мельбурна… Он выпадал из поля зрения на год-два и появлялся в университете Уппсалы, погрузившись в фонетические исследования, или в индийском штате Низан, сопровождая финских туристов в подземные храмы Эллоры; когда его имя появлялось в списках пассажиров самолета, рухнувшего в воду неподалеку от Гаваны, он, взобравшись на леса, фотографировал мозаики в Палермо для какого-то швейцарского издателя; или еще того хлеще: занимался реставрацией римских фресок или очищал ото мха и микроскопических грибков наскальные изображения. (Со времен обнаружения пещеры Ласко доисторическое поголовье росло прямо на глазах, возможно, не без помощи его богатого воображения: там, где аббат Брейль разглядел трех каменных баранов, он видел целое стадо, что побуждало его дополнить фриз.) Ему даже случилось вступить в бригаду саперов, разряжавших фугасы и мины, — наверняка совершенно бескорыстно, вдали от людских взглядов, привлекаемый единственно риском и концом света в миниатюре, то есть вторым вариантом исхода дела, если снаряд все-таки решит взорваться.