Ожерелье из разбитых сердец - Светлана Демидова

«Здравствуйте, Антонина. Судя по письму, вы не знаете, что Наташа погибла 28 августа. Если вы были ее подругой и не услышали об этом трагическом событии по какому-то недоразумению, то приглашаю вас на Николаевское кладбище в следующую субботу в 12.00. В течение получаса буду ждать вас у центрального входа. Я – несколько рыжеволос, что всегда отличало меня от других. Думаю, не ошибетесь. Виктор, Наташин брат».

По прочтении этого послания я застыла перед монитором. Шевелиться не могла довольно продолжительное время. Ощущения были такими, будто я умудрилась проглотить огромную ледяную глыбу, которая прижала меня к компьютерному креслу и мгновенно проморозила внутренности. Не без труда выйдя из ледяного ступора, я взглянула на календарь, хотя и без того знала, что там увижу: «следующая суббота» – завтра. Плохо и одновременно хорошо. Плохо, потому что я ко всему этому не готова. Ох, как не готова... Хорошо, поскольку уже завтра я могу узнать... Что? Может быть, мне лучше ничего не знать? Что мне за дело до какой-то Наташи, которая никогда не была моей подругой! Ага! Не знать и мучиться ужасными подозрениями! Да какие там подозрения? Шизофреники – они на то и шизофреники, что их действия нормальным «умом не объять» и «аршином общим не измерить». Бедный Тютчев, Федор Иваныч... Знал бы он, к чему я пристегну его бессмертные строки!

Вечер пятницы я провела в обнимку с пузырьком валерьянки, единственным успокоительным средством, имеющимся у меня в наличии. Неожиданно позвонил Феликс и сказал, что в субботу мы не сможем встретиться, поскольку он обещал отвезти Надежду Валентиновну к какому-то знаменитому врачу. Я ответила что-то вроде «да-да-да... конечно-конечно... не беспокойся... все хорошо... встретимся в воскресенье», и он, похоже, даже не заметил, что голос мой нервно подрагивал. В общем, все само собой складывалось так, чтобы на следующее утро я отправилась на Николаевское кладбище. Встать придется пораньше, потому что оно находится на окраине Петербурга, и пилить до него на перекладных более полутора часов. А может, вызвать такси? Влетит в копеечку... А ради чего? Да ради Феликса, черт возьми! Фу! Что-то последнее время я стала часто поминать черта! Не к добру! Ой, не к добру! А что вообще в последнее время у меня к добру?! Говорила же мне Кузовкова, что выпендреж (так она называет мою независимость) еще выйдет мне боком. Якобы люди мне вслед плюются и запросто могут пожелать зла. Я еще спросила:

– Люди – это ты?

– Я тебе зла не желаю. Я только удивляюсь, и все. А другие, мимо которых ты шлындаешь с задранным вверх носом, могут и пожелать. Гляди, как бы не накрыло с головой их пожеланиями!

– Не каркай! – сказала я ей тогда.

– Тут каркай не каркай... – отозвалась Леночка и безнадежно махнула рукой.

Может быть, и правда меня сглазили. Я никогда не верила в сглаз и порчу, но кто может поручиться, что этого и впрямь не существует в природе.

Без десяти минут двенадцать я вышла из такси у центральных ворот Николаевского кладбища и сразу увидела Виктора. Он был не несколько рыжеволос, как писал в письме, а пламенно-рыж. Ошибиться действительно было невозможно. На нем были подобающие месту черные одежды. Увидев, что я направляюсь к нему, он надел на пылающие волосы черную кожаную кепку. Видимо, молодому мужчине казалось, что их яркий цвет на кладбище неуместен.

– Я Антонина, – представилась я для приличия, хотя мы оба поняли, кто есть кто.

– Виктор, – из вежливости кивнул он и сделал рукой жест, показывающий на вход.

Мне очень хотелось вцепиться в его черную куртку и потребовать, чтобы он немедленно рассказал, что случилось с Наташей, но я понимала: сначала должна в траурном молчании дойти до ее могилы, постоять перед ней со слезами во взоре и только потом, на выходе, начать расспрашивать Виктора.

– Кладбище старое, – неожиданно сказал мой спутник, и я вздрогнула. – Здесь уже больше не хоронят, но у нас за оградкой оказалось много места, а потому... ну... вы понимаете...

Я яростно закивала, усиленно делая вид, что все понимаю, хотя соображала плохо. Я боялась от напряжения сбиться с той легенды, которую себе придумала насчет его погибшей сестры. Черт... И чего она придумала себе идиотский ник – Elis... Ведь не Лизавета же, в самом деле... Наташа... Какой кошмар: опять поминаю черта...

По кладбищу мы шли довольно долго. Со всех сторон на меня смотрели люди с портретов, переведенных на керамику или высеченных на камне. Они будто выгладывали из окон своих последних пристанищ. Одни были грустны, другие улыбались. Некоторые высеченные на камнях улыбки были неудачны. Казалось, что их обладатели по-вурдалачьи скалят зубы, дожидаясь темного часа. Виктор заметил, с каким ужасом я оглядываюсь на некоторые портреты, и сказал:

– Да, здесь неудачный мастер. Я закажу памятник в другом месте. Наташа была улыбчивой красавицей. Она на всех фотографиях улыбается. Не дай бог, чтобы ее сделали такой... – И он указал на особо кошмарное лицо, скалящее на нас зубы с блестящего черного монумента. Под этим лицом находилась поникшая ветвь, роняющая маленькие листочки. Очевидно, кладбищенский художник пытался изобразить аллегорию скорби, но получилось, будто с подбородка мужчины стекают капли липкой слюны.

Кладбищенская аллея резко свернула вправо, и мы, пройдя от нее вглубь, между оградками, оказались около двух свежих могил.

– Я попросил пока снять оградку, – сказал Виктор. – Надо добавить звеньев. Все-таки две могилы прибавилось... Вот те... – Он указал на три памятника. – ...это бабушка с дедом и отец...

Виктор говорил очень деловым тоном и, как мне показалось, избегал смотреть на два холмика с временными деревянными крестами. Возможно, он еще что-нибудь сказал про лежащих в могилах родных, но я его слов уже не воспринимала, поскольку во все глаза смотрела на незнакомую мне Наташу. Большая цветная фотография была вставлена в застекленную черную рамку и врыта в землю. Изображенная на ней особа действительно была красивой, улыбчивой и такой же ослепительно-рыжей, как ее брат. На фотографии ее волосы блестели начищенной медью.

– Да... наша мать тоже была красавицей, – раздался над моим ухом голос Виктора, о котором я, погруженная в свои размышления, уже успела забыть.

Я в испуге отвернулась от фотографии. Похоже, Виктор не догадался, что я приняла его мать за Наташу, которую никогда не видела.

Уже знакомым жестом он указал на другую могилу. К ее кресту тоже была прислонена фотография. С нее улыбалась девушка. Очень хорошенькая и тоже рыжеволосая, но несколько темнее колером.

– Наташа была больше похожа на отца, – опять заговорил Виктор. – У нее и волосы были темнее наших с матерью. Да вы, конечно же, помните, какие у нее были красивые волосы...