У каждого в шкафу - Наташа Апрелева

Продолжала, как пациент с синдромом Туретта[7], физически не имеющий возможности замолчать.

Юле казалось, что словами она ловко закидает и замаскирует Черную Вселенскую Дыру, которая возникла в момент фееричного появления великолепной ярко-рыжей Маши в цветочках. На ее локте сиротливо висела санитарка Любовь Андреевна, строго соблюдающая паспортно-визовый режим в отделении.

С течением времени Черная Вселенская Дыра не исчезала, а, призывно пульсируя, увеличивалась в размерах, грозя поглотить Юлю в новых, почти удобных туфлях.

Ей было страшно.

— Я бы спирту выпила, — сказала Маша, вставая и немного прогуливаясь по комнате, — ты как?

Тот самый человек, бегло читающий по-русски, может здесь начать задаваться классическими для российской интеллигенции вопросами.

Чуть позже, хорошенько продрав горло, человек возмущенно поинтересуется предметом непонятного девичьего страха.

Ответа ему пока не будет, а множество намеков последует. Таинственных таких намеков. Законы жанра, что поделаешь, довольно беспомощно пытается оправдаться автор, приступая собственно к таинственным намекам.

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

тема: Ящик Пандоры?

Добрый вечер, точнее, доброй ночи, потому что назвать время 03.22 вечером не сможешь даже ты, поздняя птица кура. Опять беспокою тебя, болван. Но я должен рассказать.

Попробую по порядку. Взбудоражен, взвинчен, руки дрожат — не только не попадаю на нужные клавиши, но и сильно расплескал минеральную воду, залил ноутбук, дико устрашился возможной поломки, долго промокал одноразовыми платками, но обошлось вроде бы. Впредь буду умнее и в моменты сильных потрясений: а) не буду пить вообще, б) буду пить вдали от своего ноутбука.

Стоило мне удобно устроиться в обнимку с Салманом Рушди на своей койке, как в палату вошли друг за другом две докторицы. Белые халаты. Фонендоскопы. Приветливые, чуть озабоченные профессиональные улыбки. Две докторицы. Одна из них была Юлия, а другая — Мария.

Юлию я как раз и видел в стенгазете про детскую инфекцию, разумеется, я ее сразу узнал. Мария была бонусом.

Думаю, ты бы тоже узнал их без труда, несмотря на все эти «цветомаскировки» с волосами и колебания веса, возможно, сезонные.

Много лет я вздрагивал от страха, если среди толпы кто-то из женщин поправлял челку специфичным жестом кисти — вверх и вправо, как Маша.

Много лет я покрывался ледяными мурашками, невольно выхватывая взглядом жадно курящих на бегу женщин, — Юля дымила как паровоз, прикуривая одну сигарету от другой.

Тысячи раз за эти годы я просыпался от сна, застревающего тупой иглой в закрытых веках: ожидаю званых гостей, в отличном настроении распахиваю входную дверь, а там — Маша. Поправляет челку. Надо поговорить, Бобка. Или — Юля. Судорожно затягивается. Боб, можно тебя на минуточку? Et cetera, et cetera[8]… Тысячи раз ты успокаивал меня, бегая на кухню за молоком, поскольку считал, что молоко с медом — лучшее в мире снотворное.

Спасибо тебе.

В нашей компании ведь были и парни, но они не пугают меня совершенно.

Девочки — дело другое.

Не знаю, почему.

Знаю, почему. Потому что они есть — а Тани нет.

Таню я сжег, и мы путешествовали с урной в Питер, везли с собой мою сестру. Урна с пеплом была нестрашная, некрупная, цвета некрепкого кофе, и надо было привыкать, что моя сестра вроде бы там, это было непонятно, я не верил.

Каждый кошмар сбывается когда-нибудь, только не всегда себе в этом отдаешь отчет.

Вот я и вернулся обратно. Это мой ад. Как я мог вообразить, что мне позволительно сгорать там не каждый день?

Любовь моя, какое же чудо — твое присутствие в моей жизни, пусть сейчас только в виде электронного адреса с собачкой посередине и «аськиного» кривоватого цветочка. Пишу тебе, и становится легче, пожалуй, сейчас я смогу сделать себе чаю. Крепкого, с молоком и сахаром, ты его смешно называешь «казахский», пусть казахский.

Иногда они возвращаются, да? Иногда у их дебильных фильмов бывают удачные названия. И еще.

«А я все знаю, всегда знал, — зачем-то соврал я сегодня, — сколько лет, сколько зим…»

Из дневника мертвой девочки

Первый раз в первый класс мы идем вдвоем, коричневое платье, белый фартук, синий костюмчик с буквариком на шевроне, два сверкающих красным лаком ранца — мой с бабочкой, твой — с самолетиком, зато мы умеем летать, радостно кричишь ты.

Бабушка дежурит около мамы, ваша мама оступилась и разбила голову, говорит сдержанно бабушка, но мы знаем, что по голове ее ударил точильщик ножей дядя Миша, железной перекладиной от сломанных качелей.

Я хорошо умею читать и писать, уже давно я читаю бабушке ее любимую газету «Известия», журнал «Огонек» и книгу книг «Тихий Дон» в двух томах, ты — тоже умеешь, но все же не так хорошо, как я, в классе мы смеемся над палочками и крючочками, пугаем учительницу знанием дробей и истории древнего мира, нам это весело.

Мама появляется вместе с елкой и подарками от Деда Мороза, худая и перемученная, ее голова обрита, лицо желтое и кое-где синее, мы отмечаем праздник в кругу семьи и мертвого наряженного дерева. Утром нового года бабушка плачет — мамы наш семейный круг опять недосчитывается. Бабушка бежит в свою комнату, лихорадочно роется в ровных стопках выглаженного постельного белья, я знаю, денег она недосчитывается тоже.

«Он так и сказал: „А я все знаю, всегда знал“, — раздумывает одна женщина-врач, а потом добавил дурацкое: — „Сколько лет, сколько зим“, — что этот бессмысленный набор слов вообще может означать, вздор и вздор какой-то».

«Он так и сказал: „А я все знаю, всегда знал“, — раздумывает другая женщина-врач, а потом добавил дурацкое: — „Сколько лет, сколько зим“, — и это может означать только одно».

— Я бы спирта выпила, — сказала Маша, — хочу выпить спирта. И соку хочу. Томатный чтобы только.

Они возвращались из Бобовой палаты, шли по некрепко спящей больнице, стены наглядно агитировали бороться с гепатитом и СПИДом, окна скупо чередовали темно-синюю тьму и судорожно мигающий свет фонарей, пол податливо принимал уколы Юлиных шпилек и шлепки Машиных кроссовок.

«Выпить спирта — это не потребность тела, выпить спирта — это настроение, состояние души, когда-то оно означало: хочу, чтобы все на меня смотрели, и секса, а сейчас: хочу раскачиваться в гамаке, закрыв глаза. И секса».

У Юли, мрачно шагающей рядом, тоже есть свой гамак, а как же — мы всю жизнь сплетаем паутину, в которой при случае можно укрыться, только материал у всех разный.

«Томатный сок — мой маленький фетиш, отличительный знак среди многих, прочих, чтобы запомнили, чтобы сразу говорили: вот та прелестная девушка, что пьет спирт только с томатным соком. Как Шерлок Холмс с его кокаином, как майор Звягин[9] с его молоком, — выпить спирта, у меня в руках крючок, я вяжу паутину, и у меня будет гамак. Томатный сок — бренд, торговая марка, копирайт, абсолютно не уверена, что использую эти красивые слова по делу, Юля, образованная девочка, сказала бы лучше.

Выпить спирта, я пью неразбавленный».

— Хочу выпить спирта, — повторила Маша.

— Спирт-то есть, — пожала плечами Юля, — где же нет старика Спирта… С соком вот… сама понимаешь, проблемы. С томатным.

— А я схожу, — оживилась Маша, — а я сбегаю, тут через дорогу «Паттерсон» круглосуточный. Подождешь?

— Конечно.

«Подожду, подожду… Подумаю тем временем. Хотя сколько можно об одном и том же? Стыдно устраивать скандалы, стыдно, когда твоя дочь спокойно спрашивает: мама, у тебя опять истерика, да? Твой муж не смотрит на тебя, не слушает тебя, и ты говоришь очередную глупость, насмотревшись до посинения рекламных роликов известного оператора связи. Все эти картинки из счастливой жизни дружной семьи, дети хохочут, мама-папа мило переговариваются, ловят рыбу, красиво поедают ее под пение цикад, целуют друг друга в румяные щеки и никогда не говорят ледяным ненавидящим голосом, что невозможно ничего найти в этом доме, невозможно, ты, сука. А что тут искать, вот твои часы, вот твой телефон, вот второй, вот записная книжка, я их только стопочкой сложила, протереть пыль, и это, конечно, абсолютно не повод хлестнуть меня по щеке этой самой пыльной тряпкой, выкрученной из руки. Ты бы лучше делал хоть что-нибудь родительское с ребенком, водил бы ее в кино, цирки, зоопарки… куда там еще… на каток.

— Ты совсем офигела, — крутит у виска изящным пальцем с полированным ногтем твой муж, — какой зоопарк, девчонке пятнадцать лет».