Черная Ганьча - Вениамин Рудов

Гнев мигом прошел, едва Голов вспомнил о своем виде. Внешний вид первым долгом. И не потому, что по одежке встречают. Одежка тут ни при чем. Другое крылось в немаловажной привычке: плохо или небрежно одетый Голов самому себе казался ущербным, неполноценным.

С такими мыслями он преодолевал последние метры к вершине холма, сближаясь со старшиной.

Холод, запыхавшись от быстрой ходьбы, с трудом вскинул руку под козырек фуражки:

- Товарищ подполковник, на участке пограничной заставы... признаков... нарушения государственной границы...

Голов смотрел на поднятую руку, подрагивающую от напряжения, - под мышкой расплылось темное пятно; пот проступил на груди.

Постарел, толком доложить не умеет. Голов прервал доклад:

- Товарищ подполковник от самого стыка ногами прошел. Все видел собственными глазами. Где начальник заставы?

- Капитан Суров ушел в лесничество.

- Нашел время. - Голов щелчком сбил с рукава присохшую глину. - Какие у него дела в лесничестве?

- Не могу знать, товарищ подполковник. Кажись, у нарушителя родня где-то тут имеется. В точности не знаю.

- Ничего вы не знаете. И как встречать старшего начальника, не знаете. Где машина?

- Неисправная...

Холоду хотелось сказать, что второй день просит в отряде запасное сцепление вместо сгоревшего и допроситься не может, а шофера послал на границу, чтобы не болтался без дела.

Голов не позволил ему говорить:

- Разболтались! Скоро к вам зеркальная болезнь привяжется, старшина. Вы меня поняли?

Старшина промолчал, отступил с тропы, пропуская вперед подполковника, отступил с достоинством, без излишней торопливости, давая понять, что волен не отвечать на оскорбительные вопросы, что он на службе и исполняет ее как положено. Голов помешкал. На лице старшины вспухали желваки - то убегали вниз, выглаживая бритые щеки и обнажая широкие скулы, то поднимались над плотно сжатыми челюстями, удлиняя лицо.

"Гляди-ка, с норовом! Характер показывает". Проходя вперед, Голов кольнул старшину косым взглядом из-под очков, широким шагом стал спускаться с бугра. В нем поднималось раздражение, и оно, несмотря на усталость, гнало его вперед с необыкновенной поспешностью. Сзади себя Голов слышал частое дыхание старшины и представлял себе его красное, в испарине, лицо, но ни разу не обернулся, не сбавил шаг.

"Помотаю тебя, хоть ты пополам разорвись, хоть по шву тресни, - с удивляющей самого себя желчностью злорадствовал Голов. - Если ходишь в старшинах, поспевай, а нет - уступи место: помоложе найдутся". Бросил через плечо:

- Календарных сколько?

Холод не сразу сообразил, что подполковник спрашивает, сколько лет выслуги у него, старшины, без зачета льготных, а поняв, догадался, для чего спрошено.

- Ровно четверть.

Наступила очередь Голова удивляться.

- Чего четверть? - Остановился.

- Четверть века, товарищ подполковник.

Разгоряченные быстрой ходьбой, они оба раскраснелись. Голов обмахивался фуражкой. Холод смахнул пот пятерней. Три километра они отмеряли почти вдвое быстрее обычного.

Солнце ушло за лес. Вместе с сумерками из бора стал выползать туман, потянуло прохладой: августовские, долгие сумерки в этих местах всегда дышат осенью. С озера или еще откуда, возможно, с болота за Кабаньими тропами, послышался крик турухтана - надрывный, как плач дитяти.

Голов надел фуражку.

- Сколько до заставы?

- От поворота триста метров. - Холод показал рукой вправо.

- До соседней... - уточнил Голов.

Холод, махнув рукой в направлении соседней заставы, доложил об ее удалении с точностью до метров.

По неписаным традициям гостеприимства старшина должен был сейчас позвать подполковника на заставу или хотя бы осведомиться, не желает ли начальник погранотряда чаю напиться.

Голов ждал приглашения, не допуская мысли, что его не последует.

Холод же полагал, что старшему виднее - следовать на заставу или мимо пройти, например, проверить, как сохраняются погранзнаки. Пути начальства неисповедимы, твердо усвоил старшина, умудренный житейским опытом.

Стоял в ожидании, молча.

Солнце быстро опускалось за вершину дальнего холма с одиноким дубом на самой макушке. Оттуда, из-за озаренной в багрянец листвы, как по команде, один за другим вынеслись четыре утиных выводка. Проводив их взглядом и нарушив затянувшееся молчание, Холод спросил:

- Заночуете у нас, товарищ подполковник?

- А вам этого хочется? - Вопрос прозвучал полушутливо, полусерьезно.

- Полагается знать, товарищ подполковник. Порядок должон быть завсегда.

Голов ответил, что, конечно, проследует на заставу, а если к чаю еще поднесут миску любимой картошки в мундирах да постного масла вдобавок - и совсем ладно. И уже на ходу добавил, что еще не решил, где проведет эту ночь.

- Все ясно, - сказал старшина.

9

Из лесничества на заставу Суров возвращался пешком кратчайшей дорогой. Со всех сторон его обступали сосны, кое-где белели молодые березки, выросшие сами по себе на вырубках. Вдоль затравенелой колесной дороги синел ельник.

Как все люди, часто бывающие в движении, Суров был сухопар, тонок, шел кажущимся со стороны медленным пограничным шагом - четыре километра в час, изредка отмахивался от комаров зеленой фуражкой, которую держал в руке.

Давно перевалило за полдень, Суров торопился на заставу. После окончания поиска он ни минуты не отдыхал - прямо с места задержания нарушителя Быков направил его в лесничество для проверки поступившего сигнала. Сигнал не подтвердился - задержанного в лесничестве не знали и ни одного его родственника там не нашлось.

В лесу пахло сыростью, грибницей. Так пахнет всегда перед дождем. На Гнилой тропе, по которой сейчас шагал Суров, листья пружинили под ногами и чавкали со всхлипом, как на вязком болоте. В лесу висела тяжелая духота. Набегавшись за ночь, Суров не спешил, устал. Ноги гудели, и не мудрено - без отдыха, не присаживаясь, считай, почти сутки.

С запада наползали тучи. В наступившей тишине звенели комары, роилась мошкара. За ельником долбил сосну невидимый дятел, бил часто-часто, с небольшими перерывами. В безветрии застыл запах смолы. И как-то вдруг дятел смолк, загустела тишина, все вокруг замерло в ожидании.

Суров шел прежним неторопким шагом. Вспомнилась Вера, не выходил из головы Мишка. Суров мучительно тосковал по сыну, тосковал скрытно, по-мужски, спасаясь работой.

Сказать, что Вера стала ему совсем безразличной, было бы неправдой. В самом деле, не мог же он вычеркнуть из памяти десять совместно прожитых лет со всем хорошим и плохим, что у них было. Плохого, если вдуматься, все-таки было не так уж много, твердил он себе, стараясь быть справедливым.

Часто он теперь думал, что могло не дойти до разрыва, если бы Вера заботилась не о себе одной, если б, допустим, предложила попросить перевода на юг, на морскую границу, а не настаивала на демобилизации. Вне армии Суров не представлял себе жизни.

Над самыми верхушками деревьев с шумом пронеслась стайка чирков и словно провалилась за лесом у Черной балки - там было глубокое озерко, окаймленное камышом.

В тишине послышались чьи-то шаги.

Суров сошел с тропы под еловый шатер, остановился. Шаги слышались у вывороченной сосны, перегородившей Гнилую тропу. Чуть ли не бегом на дорогу вышла девушка в сапогах и короткой, канареечного цвета, курточке-безрукавке, с сумкой через плечо.

Суров узнал Шиманскую, аспирантку биофака Минского университета, приехавшую в начале лета в лесничество на практику. Вышел из укрытия.

Шиманская в испуге подалась назад, а увидав пограничника, заулыбалась:

- Ой, товарищ капитан, вы?

Суров надел фуражку:

- Здравствуйте.

- Я так рада. - Она подала ему затвердевшую, шершавую ладонь. На запястье кровавилась неприсохшая царапина.

- Где это вас?

- Пустяки. В Дубовой роще. Заработалась, а тут гроза надвигается. Испугалась... Где-то царапнуло. Бог с ним, заживет. Никогда не думала, что в лесу бывает так страшно.

Девушка тараторила без умолку, перескакивая с одного на другое, но больше всего о жуках-короедах. Суров, разумеется, знал о вредителях леса, но Шиманская рассказывала с такой увлеченностью и такие рисовала страхи, что обыкновенные жучки стали казаться ему огромными страшилищами.

Он вдруг вспомнил, что девушку зовут Людой, что ей двадцать восемь лет, вспомнил и другие записи в паспорте, который она предъявила, придя на заставу за разрешением работать в Дубовой роще, близ границы.

Люда говорила, и у нее пламенели щеки, светились коричневые глаза.

Несколько раз Суров порывался уйти. Люда не умолкала, ему было неудобно ее прерывать.

- Знаете, я собрала столько материала для своей кандидатской диссертации, что даже на докторскую хватило бы. - Она рассмеялась, обнажив два ряда мелких и острых, как у белки, зубов. - Зимой буду защищаться. Приезжайте.