В мире звезд - Лора Брантуэйт

— Дженнифер.

— Очень приятно, Дженнифер. Тогда зовите меня Эдвардом, договорились?

— Хорошо... Эдвард.

С ума сойти, я называю Эдварда Неша по имени... И буду пить с ним чай. Эх, Мэри Энн, что по сравнению с этим твой Таиланд?!

— Знаете, Дженнифер, я держу приходящую прислугу, потому что люблю быть один, так что чай мне придется заваривать самому. Вам ведь горячий? Или со льдом?

— Горячий.

— Располагайтесь, я скоро. — Он кивнул на белый диван, обитый кожей, и скрылся.

Никогда Дженнифер не видела настолько утонченной и сдержанной обстановки: все выдержано в серебристо-сером, оливковом и белом тонах. На стенах — не абстрактная живопись с претензией, как можно было бы ожидать, а какие-то фантастические рисунки в карандаше. И при этом уютно. Невероятно, чтобы холостой мужчина сам так обустроил свой дом. Или у него невероятно талантливый дизайнер. Конечно, все именно так. Нужно будет уточнить, решила Дженнифер.

Обычно экзаменационный мандраж — самый страшный из всех — заканчивается, как только получаешь в руки билет. Для Дженнифер ситуация не стала менее гнетущей. Эдвард вел себя весьма вежливо и даже, можно сказать, дружелюбно. Никаких надменных взглядов и оттенка самолюбования в голосе. Не сноб. Но Дженнифер и не думала расслабляться. Она чувствовала, что внутри нее — сжатая до предела тугая пружина, которая не расправится, пока он не закроет за ней дверь.

Он вернулся с двумя чашками и чайником на подносе, поставил его на низенький журнальный столик и сел в кресло. Чашки были белоснежными, из тончайшего фарфора, почти прозрачного. Аромат крепкого чая вернул Дженнифер к реальности.

— Я включу диктофон, если вы не возражаете, — спохватилась она.

— Конечно, это же ваша работа.

Он не отводил от нее глаз. Во взгляде не было враждебности, только пристальное внимание, но Дженнифер почувствовала, как в ней вскипает раздражение. И чего он пялится? Давно не видел ненакрашенных девиц в одежде, которую сшили где-то на маленькой безвестной фабричке не меньше трех лет назад?

— С чего начнем?

Дженнифер вытащила из сумки свой исчерканный блокнот и торопливо пролистала его.

— Ах, вот — хотела спросить: кто занимался дизайном вашей квартиры? Мне очень нравится, — сделала она бесхитростный комплимент.

— В основном — я сам. Моя сестра — профессиональный художник по интерьеру, и она помогла мне с эргономичным размещением предметов мебели и с подбором отделки, но в целом я считаю это своим детищем.

— Шутите?

— Отнюдь нет. Хотя больше я горжусь зимним садом и своей спальней. Если захотите, я потом покажу. — Он взял с подноса чашку и откинулся на спинку кресла.

Дженнифер кивнула. Она чувствовала себя так, будто ей в позвоночник вогнали кол. Он не то чтобы причинял боль, скорее замедлял движения — тела и мысли — и мешал реагировать естественно. Она уже знала, что, чувствуй она себя поувереннее, Эдвард мог бы ей понравиться. Даже очень. Если бы она была актрисой его класса или дочерью какого-нибудь бизнесмена... Он ведь не только симпатичный парень, он еще и талантливый актер, обаятельный спокойный человек. Дженнифер именно это ценила в мужчинах — одаренность, обаяние и выдержку. Но сейчас она думала только о том, как бы получше сделать свою работу и поскорее избавиться от этого тягостного положения.

— Конечно. А что это за рисунки? Ваши? — Дженнифер пробегала глазами свои записи: «...про разорванную помолвку с певицей из «Класс А»... про сплетни о гомосексуальной связи с продюсером «Лунной радуги»... про политические предпочтения» — и уже понимала, что не станет задавать этих глупых и грубых вопросов.

— Нет. Я купил их в Берлине на аукционе. Чешский художник-график, который живет в Германии, рисует в этом стиле. Я даже не знаю, как он называется. Что вы о них думаете?

— Что это какой-то космический романтизм. Или романтический космизм. — Дженнифер пригляделась к изображению звездного неба над крышами домов, будто отраженного в кривом зеркале: неровные линии, какие-то звезды непозволительно крупные, шпили вырастают под углом к горизонту... И зачем я это болтаю?! У меня же всего-навсего час...

— Здорово сказано.

— Но речь все же не обо мне. Знаете, у меня есть список вопросов, ответы на которые желательно получить, но мне самой они не нравятся. — Дженнифер, как всегда, когда чувствовала безвыходность ситуации, шла на максимально возможную откровенность. — Поэтому у меня предложение. Чтобы не показаться бестактной, я не полезу в вашу жизнь, а вы мне сами что-нибудь про себя расскажете. И мы посчитаем, что интервью состоялось. Как вам такая идея? — Дженнифер почудилось, что к концу этой речи отчаяния у нее из легких выкачали весь воздух.

— Идея мне нравится. Я не так часто даю интервью, и обычно меня пытают вопросами о личной жизни и последних сплетнях в шоу-бизнесе. — Эдвард сделал глоток чая. — Но это не то, чего бы мне хотелось. Хотя, признаюсь, просто изливать душу незнакомой девушке — это сложнее, чем хитрить и изворачиваться, оберегая свою душу, когда отвечаешь на самые похабные вопросы.

А он еще и умный, с непонятной тоской подумала Дженнифер. Ей, возможно, было бы проще, если бы он двух слов связать не мог. Но нет. Говорит, как выпускник Гарварда. С дипломом по сравнительному языкознанию.

— С чего мне начать? — Эдвард улыбался, будто предвкушая что-то приятное. Тем не менее улыбка все равно у него была немного печальная.

Дженнифер долго вглядывалась в его лицо, пока не поняла: внешние уголки его глаз чуть опущены, поэтому создается впечатление грустного взгляда. А еще у него были длинные-предлинные ресницы — и зачем природа наделила мужчину таким украшением? — и он сидел под таким углом к свету, что от них ложилась длинная тень до скулы.

— Может быть, с юности? — предложила Дженнифер.

— О, юность. Пожалуй, вы правы. Принято считать, что самое беззаботное время в жизни — это детство. Мне так не показалось. Мои родители воспитывали меня в строгости: хотели вырастить железного человека с шелковыми манерами. И часто наделяли меня той мерой ответственности, которая маленькому ребенку не только не полезна, но даже вредна. Ну да ладно. Вы не о том меня спросили.

— Не о том, — эхом отозвалась Дженнифер.

Она, словно зачарованная, смотрела на него, стараясь запечатлеть в памяти сразу все: поворот головы, горьковатую усмешку в уголке губ, то, как он двумя руками обнимает чашку. Это казалось очень важным. Перед ней будто открывалась волшебная книга в чудесном тисненом переплете. Она прекрасна снаружи, как солнечное весеннее утро, но самые ценные сокровища сокрыты внутри, запечатаны с помощью слов.