Тайнопись - Михаил Гиголашвили

— Что это, турбаза, что ли? — удивился Кока.

— Когда-нибудь же вылечатся, — лаконично пояснил Нукри.

Они нашли вдребезги пьяного сторожа, вызвали Хечо, вручили ему деньги и проследили из-за угла, как он, воровато оглядываясь, выскочил за ворота, юркнул в такси и уехал. Через час вернулся и отдал пакет с зеленым, пряно-пахучим порошком, не преминув рассказать о том, какие сложности ему пришлось пережить, пока он добывал эту анашу, хотя пахло от него тархуном, а на куртке сидели хлебные крошки. Нукри поделил пакет и половину отдал Коке с тем, чтобы тот завтра взял на стольник и вернул ему одолженное.

На следующий день Кока отправился к дальним родственникам, наплел им что-то о болезни бабушки, выпросил в долг юо рублей, а потом поехал в вендиспансер и отдал Хечо деньги. Получив через час пакет, привез его домой и спрятал, как обычно, в книгах, а сам отправился со знакомыми девушками на Черепашье озеро.

Вернувшись, он заметил, что бабушка не спит. Заглянув к ней, увидел, что она нервно курит. На вопрос об ужине обычного энтузиазма не проявляет и даже как-то не смотрит в сторону Коки, горестно отводя глаза, обычно лучащиеся любовью.

Почуяв недоброе, он ринулся в коридор, к полкам с книгами. Схватил том, в который был засунут пакет с анашой — и не обнаружил ничего!.. В другом томе — тоже пусто!.. Он стал хватать книги, раскрывать их одну за другой. Пусто!.. Пусто!.. Всюду пусто!.. Ничего!.. Классики пялились на него из разбросанных и раскрытых книг.

Тут трагический голос сказал:

— Не трудись понапрасну, мой милый. Оно было в Александре Блоке.

Бабушка в ночной рубашке стояла в дверях. Ее морщинистое лицо выражало сильную гамму чувств (это называлось — «поразить паршивца взглядом»).

— Ты взяла? — зловеще спросил Кока.

— Я! — твердо ответила она. — Я нашла это.

— Ты перетрясла все книги?

— Да. Все. Я поняла, что ты недаром крутишься около полок. Я нашла это и высыпала в туалет, — ответила бабушка.

— Что?.. — Кока сел на пол и обхватил голову руками. — Что ты наделала?! Мне конец!.. Всё кончено!.. Меня убьют!.. Смерть ожидает меня!..

— Кто?.. Кто тебя убьет?.. — всполошилась бабушка.

— Как кто?.. Хозяин этого…

— Разве эта гадость не твоя? — вопросила она, явно не готовая к такому повороту.

— Нет, конечно. Меня просто попросили спрятать. Если я завтра не отдам, будет плохо, очень плохо… Во-первых, тот человек умрет без этого. Во-вторых, меня убьют его друзья. Ты что, не понимаешь?.. Телевизор не смотришь?

— А чье это?

Кока мгновенно перебрал в уме варианты и выбрал оптимальный:

— Одного калеки. У него сильные боли. — (Он справедливо полагал, что бабушке вряд ли ведомо, что дурь помогает только от боли душевной, но не от физической).

— Какого еще калеки? — с подозрением спросила бабушка (подобного она тоже не ожидала).

Воодушевленный, Кока принялся сочинять про одного несчастного бедняка, курда Титала, после операции вынужденно ставшего наркоманом, про его трагедию и про то, что ребята из района помогают ему из жалости — он лежит в кровати, а они носят ему еду, питье и анашу. Он знал, на какие педали надо нажимать:

— Как ты не понимаешь?.. Бедный он, отверженный! Униженный, оскорбленный! Мы же не можем предать его! Ты же сама учила, что предавать друзей нельзя! — добавил он для верности.

Предавать она никого и никогда не учила. Поэтому не знала, что ответить. Еще несколько времени ушло на то, чтобы окончательно убедить ее, что сам Кока никогда в жизни дурь не курил и знать не знает, что это такое. Он добил её тем аргументом, что потому, дескать, ему и доверили её хранить, что все знают, что он не курит. Логично.

Далее началось самое важное — надо было выяснить, правда ли бабушка высыпала анашу в туалет или это был пробный шар. Но сколько Кока ни бился, бабушка неизменно твердила:

— Выбросила — и всё!.. Зачем оставлять эту отраву?..

Тогда он прибег к крайней мере и сказал, что его могут спасти только юо рублей, чтоб купить новый пакет и отдать больному калеке.

Бабушка была в большом волнении: ей было жаль и отверженного инвалида, и беспутного внука, но денег она давать не хотела из педагогических соображений. Наконец, было принято единственно верное, с ее точки зрения, решение:

— Я сама пойду и куплю этот проклятый пакет. И сама отдам калеке.

Кока замер от изумления. Потом стал отговаривать ее от таких приключений, но бабушка стояла на своем:

— Нет, тебе денег в руки я не дам. Или так — или никак! Я сама, лично, куплю эту гадость. Где она продается?

По ее тону он понял, что в старой княжне-комсомолке заговорил то ли упорный Рахметов, то ли упертый Корчагин. Делать было нечего. Хочет сама взять — пусть! Вариант этот, хоть и сложный по исполнению, мог вернуть потерянное. А это главное. В поисках кайфа цель всегда оправдывает средства.

Они выпили валерьянки и заговорщически обсудили детали. Кока предупредил, что сделать это непросто, ибо анаша в ларьках не продается. Не лучше ли будет, если он сделает всё сам? Но бабушка была непоколебима — или она, или никто!

Перед сном Кока перебрал в уме, кто из знакомых мог бы сыграть роль калеки-наркомана. И выходило, что лучше курда Титала, как раз лежавшего со сломанной ногой, найти было трудно: отверженность, нищета и страдания были налицо. Титал обитал в подвале, где возилась и игралась орда его братьев и сестер, за занавеской десятый год умирала тетя Асмат, а посередине подвала целый день варился хаши в котле на керосинке.

Наутро бабушка была полна решимости. Кока увидел на ней перчатки и шляпку с вуалью (наверняка ночью перечитывались «Записки из Мертвого дома» или Гиляровский). Он попросил ее снять этот маскарад, но она ни в какую не соглашалась.

Они сели в такси. Когда внук предупредил ее, что они едут в вендиспансер, бабушку всю передернуло, но она не удивилась:

— Ничего. Я всегда знала, что один порок сопутствует другому. Я ко всему готова. Поехали!

В диспансере они вошли в комнату для посетителей. Ее грязный вид и мерзкие запахи навевали смертную тоску. Солнце едва проникало сквозь немытые окна, слепыми пятнами шевелилось на заплеванном полу. В разных концах сидели недвижные печальные пары. Само место накладывало зловещий отпечаток на лица. Даже стулья, казалось, лоснились от грибков и спирохет.

В углу сидел какой-то мужик в багровых лишаях. Жена уныло кормила его помидорами из авоськи. В другом углу пара чернявых типов упрекала двух девок в больничных халатах:

— Вы, суки, знали, что у вас трепак! Почему не сказали, сволочи?

— Да клянусь, Гурамик, да что ты, Мерабик, откуда мы знали?! Если бы мы знали!.. Наш маршрут через Теберду шел, а там, оказывается, у всех триппер! — И девки, жалобно шмыгая носами, ахая и охая, крестились и божились, в панике озираясь и оправляя куцые халаты на налитых ляжках.

— О Господи! — сказала бабушка, опуская вуаль.

— Чего же ты ждала?.. — не без злорадства ответил Кока. — Это не оперный театр! Бинокль не захватила?

Усадив ее, он пошел к лестнице, где дежурил сторож Шакро с шершавой от рублевок рукой, дал ему денег, попросил привести Хечо, а когда тот явился, тихо сказал ему:

— Ты меня помнишь? Мы вчера брали пакет!

— Как не помню! Клянусь головой, всех помню, кто пакеты берет! — заверил его Хечо. — Я как раз сейчас брать иду. Сколько тебе надо?

— Один пакет. Слушай, вон там сидит моя бабушка. Видишь? Долго сейчас объяснять, что к чему. Она даст тебе юо рублей, ты возьми один пакет, а потом ей в руки отдай, понял?..

Хечо, немного тронутый от анаши, уставился на Коку с изумленным испугом:

— Вай, бабушка курит? Клянусь сердцем, такого не слышал!

— Потом объясню. Ты просто сядь около нее, она передаст тебе деньги. Тебе не всё равно — я тебе дал или она?

— Она пакет берет? Или ты?

— Мы вместе. Пополам.

— А, пополам! — понял Хечо и направился к бабушке, сел через стул и сказал: — Здравствуй, мадам-джан!

Бабушка с каменным лицом учтиво кивнула, вынула из сумочки газету, вложила в нее деньги и, не глядя, положила газету на стул между ними (Агата Кристи принесла свои плоды).

— Будьте добры приобрести для меня это… вещество… — сказала бабушка.

— Сделаю, мадам-джан! Для тебя лично, клянусь печенью, всё сделаю! — ответил Хечо, вынул из газеты деньги и ушел, важно бросив: — Через час! Ждите!

А бабушка, не снимая перчаток, со скрытым омерзением взяла газету, направилась в угол и бросила ее в урну. Тут мужик с лишаями начал громко икать от сухой пищи. Чернявые типы зашумели громче. Один дал девке оплеуху, та взвизгнула. И Кока решил увести близкую к обмороку бабушку во дворик. Дверь им открыл привратник Шакро, который, казалось, за рубль мог отворить все двери на свете. Он по инерции протянул заскорузлую клешню, но Кока холодно напомнил ему, что уже дадено, и тот виновато смигнул: