Онтологически человек - Марина Аницкая

Ветер ударил в лицо и рассыпался. Мирддин вздрогнул, очнувшись, и только тогда понял, что шквал не шелохнул и палого листа, лежащего на причале.

Это был дурной признак.

Это был настолько дурной признак, что Мирддин постарался задвинуть знание о нем в сторону.

Существовала вероятность, что это просто последствия недавних событий, остаточные явления после встречи с Дикой Охотой; не было ничего странного в том, что разобранное и собранное вновь тело обостренно воспринимает звуки и запахи; ничего и странного в том, что разобранное и собранное вновь сознание испытывает проблемы с концентрацией.

Он опустился на одно колено, чтобы плеснуть воды в лицо – но от его прикосновения она отпрянула, как живая. Стеклянная, ровная поверхность озера вздрогнула, вздыбилась на мгновение и обрушилась с плеском – будто кто-то резко встряхнул скатерть. Мирддин медленно выпрямился. Это уже нельзя было списать на аберрации восприятия.

Зажужжал наручный комм. Мирддин нажал прием – раздался треск помех. Связь оборвалась.

По-прежнему оставалась крошечная, ничтожная вероятность, что это совпадение.

Комм зажужжал опять. Всплыло сообщение от Нимуэ: «Ничего не пей! И не ешь тоже ничего!».

Экран моргнул и умер.

Мирддин развернулся и побежал, пригибаясь от низких веток и перепрыгивая через спутанные корневища и кедры-стланцы. Мох глотал шаги, только сбитая с хвои роса рассыпалась дробью о листья, взблескивая налету в просветах между стволами.

Он выбежал к пирсу и замер. Нимуэ стояла на самом краю, опустив голову, и гулкая тишина расходилась от нее кругами, как от камня, брошенного в воду. В тишине неожиданно громко отдавался чуть слышный звон. Мирддин подошел ближе и увидел его источник – Нимуэ держала вытянутую руку над озером, и из горсти сыпались песчинки, ударяясь о зеркальную гладь. От них разбегались, пересекаясь, ажурные кольца, и Нимуэ смотрела на них, не отрываясь.

– Красиво, верно? – сказала она, не оборачиваясь.

«Зачем было делать живое из неживого? Зачем было все портить?»

Она не произнесла этого вслух, но Мирддин поймал обрывок мысли, и мысль ему не понравилась.

– Что происходит? – спросил он.

– У меня мир отваливается, – ровным голосом ответила Нимуэ. – Портал отрубился. Проверь флаер, он попроще.

Он попробовал завести флаер, покачивающийся на воде у пирса. Безуспешно.

– Попробуй еще раз.

Нимуэ сжала пальцами виски и зажмурилась, беззвучно шевеля губами. Мирддин опять попробовал включить двигатель. Приборная панель зажглась было, мигнула и погасла окончательно.

– Без толку, – сказал он, вылезая на пирс обратно.

Нимуэ обхватила себя руками.

– Я не помню, как он работает. Не могу сосредоточиться, – виновато сказала она.

Вид у нее был такой, будто больше всего она хочет сжаться в комок и натянуть на голову одеяло.

Мирддин вдруг понял, что именно это она сейчас и делает. В каком-то смысле.

– Ты сворачиваешь пространство в локус, – произнес он.

– Я?! – Нимуэ резко вскинулась к нему – и так же резко отшатнулась обратно.

Мирддин не успел понять, что произошло. Расплывающийся мир вдруг сошелся в одну точку. Это было как удар грома.

– Тебе надо уходить. Вот рюкзак. Ничего не ешь местного и не пей – материя тебя привяжет. Вода в рюкзаке бутилированная, она из мира снаружи. Еда тоже. Я не знаю, какой будет радиус у локуса. Думаю, за сутки ты успеешь выбраться. Сутки я попробую продержаться, потом он схлопнется, – голос доносился как издалека. – Мирддин, ты меня слышишь?

Он кивнул. На большее его не хватило. Нимуэ зашагала прочь. Каждый шаг, кажется, отзывался по земле дрожью.

Мирддин где стоял, там и сел. Его трясло.

Это нечестно, подумал он. Я ведь только что выбирал. Я ведь уже выбрал!

Никогда не бывало так раньше, чтобы он встречался со знанием и отступал. Увидеть, понять, сформулировать – это было хорошо, это было правильно. Он никогда не сталкивался с невместимостью истины.

Сейчас край завесы хлопнул, на миг расступаясь. Истина была ослепительной. Ослепляющей.

Невозможно было смотреть. И не смотреть тоже было невозможно.

Как ты можешь так со мной? Как Ты можешь?!

Как мне с этим знанием теперь жить?! Что мне теперь с ним делать?!

Он никогда не чувствовал себя настолько полностью, абсолютно беспомощным. Он никогда не знал ужаса. Никогда не знал преклонения. Бессилия. Благоговения. Отчаянья.

С истиной невозможно было сосуществовать; невозможно было ее вместить; невозможно было выдержать.

И без истины существовать тоже было невозможно, потому что она – все.

Истина была живой, личностной; нельзя было, как всегда, вынести себя за скобки, вынуть из ситуации, стать наблюдателем. Из кожи, из времени, из пространства вывернуться было бы легче.

Накатило острое, бешеное, яростное желание не-быть. Не рождаться никогда на свет; не существовать; чтобы не было на свете никого, ничего – потому что больше никак, никак нельзя было заполнить эту огромную, черную дыру внутри.

Которую не наполнить Истиной, потому что Истины не вместить живому, а больше не наполнить ее ничем, никогда, никогда.

Вот поэтому Жажду называют Жаждой и не делят память о ней с другими.

Это слишком, слишком, слишком страшно.

Мирддин сжал зубы, вцепился в волосы на затылке и изо всех сил дернул. Стало немного легче.

Глубинный, нутряной ужас ситуации был в том, что все уже, уже произошло. Мир уже раскололся. Даже если сейчас перерезать вены, или размозжить себе голову, или вколоть в вену содержание всей аптечки разом – это значит только застрять в этом мгновении голодным духом. До скончания времен. На вечность. И еще одну вечность.

До Страшного Суда.

И потом, может быть, тоже.

Не быть было бы избавлением. Но такой опции у него не было.

Мирддин поднялся. Двигаться приходилось как через стену пламени. Кажется, уже стемнело. Или, может быть, выпало поле зрения, он не был уверен.

Все уже было кончено; оставалось сделать то, что нужно было сделать – или хотя бы попытаться. Идти было недалеко. Это было хорошо. И он хорошо знал дорогу. Это было хорошо тоже.

Идти оказалось не так уж сложно; из хаоса со внезапной четкостью выныривали отдельные предметы – по ним можно было ориентироваться. Когда из разноцветных пятен выпал кусок крыльца – пять ступеней, веранда, перила, ограждение, планки наискось, крест-накрест – он понял, что дошел. Мирддин скорее нашарил, чем увидел дверь и толкнул ее в сторону; понял по шелесту, что она распахнулась, и шагнул внутрь.

Нимуэ была внутри. Даже в полумраке на нее было невыносимо ярко смотреть.

Они сидела в темной комнате, сгорбившись, и мучительно вглядывалась в воду.

– Не вижу… через себя не вижу… – то ли услышал, то ли прочел по губам Мирддин.

Он оперся о косяк, чтоб удержать равновесие, и попытался высказать самое важное.

– Это фрактал.

Нимуэ подняла голову.

Не получилось. Мирддин попробовал еще раз.

– Самоподобная система. По образу и подобию, понимаешь? Центр… центр вселенной находится везде.

Нимуэ отрицательно мотнула головой. Губы у нее задрожали, и она опять уткнулась в чашу.

Вода в ней пошла рябью.

Мирддин сделал усилие, отлепился от косяка, сделал несколько шагов и сел напротив. Накрыл ее ладони своими, притянул к себе чашу и сделал глоток.

Нимуэ вскинула голову. Зрачки у нее были во всю радужку.

– Что нужно делать? – спросил Мирддин.

Она открыла рот. Закрыла. Выпрямилась, выравнивая дыхание.

– Смотри, – ответила она. Голос оказался неожиданно хриплым.

Мирддин посмотрел.

Он стоял на вершине горы. Впереди и внизу лежало озеро, как опал в оправе, а за спиной не было ничего. Ни тьмы, ни света, ни вакуума, ни воздуха – ничего, он чувствовал эту пустоту лопатками, прижатый к ней, как к стене. Он знал, что ему надо обернуться и посмотреть туда, но не мог шевельнуться от ужаса. Накатило тошнотворное ощущение слабости. Он стал смотреть вниз, на лес и озеро, чтобы отвлечься, и все внутри заныло от красоты и хрупкости. Он знал, что одно с ними, и что должен их защитить, и что не сможет, потому что небытие сожмется и придет за ним. Что самое лучшее, что он может сделать – отсечь, отделить себя от них, чтобы они выжили, чтобы не нуждались в нем – и не мог. Вина и отчаяние захлестывали все.

Он знал умом, что где-то там, за пустотой, остался мир, что он должен развернуться, и шагнуть в ледяную тьму с головой, и идти через нее, в одиночку, вслепую, без воздуха, наощупь, долго, долго, долго, пока не придет. Но не мог себя заставить.

«Не смотри сквозь меня! Смотри напрямую!» – пришел голос.

Он сосредоточился, отделяя себя от не-себя. Тонкая, дрожащая, как мыльный пузырь, пленка, отделила его от ужаса. Теперь было так, будто он стоит на вершине скалы и смотрит на лес и озеро, а Нимуэ стоит у него за спиной, положив ему руки на плечи и глядя сквозь него, как через стекло. Он чувствовал ее напряженный взгляд затылком.