Труженики моря - Виктор Гюго

Его исключительное знание моря блестяще проявилось во время устроенных как-то на Гернзее морских гонок. Нужно было одному на четырехпарусном ялике проплыть от Сен-Сампсона до острова Герм, находившегося на расстоянии одной мили, и вернуться от Герма к Сен-Сампсону. Проделать подобное нетрудно, каждый рыбак умеет это; но вот что усложняло дело: прежде всего, само судно, пузатый, старинный, широкий ялик, один из тех, которые моряки минувшего столетия называли «голландскими брюхами». Иногда еще и сейчас можно встретить на море такую старую роттердамскую лодку с двумя крыльями, поочередно поднимающимися на корме вместо руля. Во-вторых, с Герма нужно было возвратиться, нагрузив ялик камнями.

Победитель гонок получал лодку в собственность. До сих пор она была лоцманским судном; лоцман, управлявший ею на протяжении последних двадцати лет, был, пожалуй, самым лучшим моряком Ламанша. После смерти лоцмана не нашлось никого, кто мог бы его заменить, и решено было отдать ялик в виде приза победителю на гонках.

Барка эта, хотя и беспалубная, обладала несомненными достоинствами и могла соблазнить хорошего моряка. На носу ее стояла мачта, не уменьшавшая грузоподъемности лодки. Это было солидное, тяжелое, но выгодное судно. Из-за него стоило потягаться: состязание – не из легких, зато приз хорош.

Принять участие в гонках выразили желание семь или восемь самых смелых рыбаков. Они выезжали один за другим, но ни одному из них не удавалось добраться до Герма. Последний из состязавшихся славился тем, что переплыл на веслах во время бури пролив, отделявший Серк от Брек-Гу. Обливаясь потом, он вернулся с полдороги и заявил: «Нет, это невозможно». Тогда Жиллиат сел в лодку, ослабил паруса, схватился левой рукой за руль – и через три четверти часа добрался до Герма. Через три часа, несмотря на то что поднялся встречный южный ветер, Жиллиат возвратился в Сен-Сампсон с грузом камней. Из удальства и озорства он водрузил поверх камней небольшую бронзовую пушку, из которой жители острова Герм стреляли ежегодно 5 ноября в знак радости по поводу смерти Гюи Фарса. (Этот Фарс, между прочим, умер двести шестьдесят лет назад; радость, вызванная его смертью, необычайно продолжительна.)

Таким образом, барка Жиллиата была перегружена пушкой, южный ветер мешал ему, надувая паруса, но, несмотря на все, он привел, вернее притащил судно в Сен-Сампсон.

Увидев это, господин Летьерри воскликнул: «Вот настоящий моряк!» – и пожал Жиллиату руку. О господине Летьерри мы еще поговорим.

Барка была присуждена Жиллиату, что, однако, не избавило его от прозвища Хитрец.

Кое-кто уверял: во всем этом нет ничего удивительного, потому что Жиллиат якобы спрятал на дне судна кизиловую ветку. Но это ведь непроверенные слухи.

С того дня Жиллиат выходил в плаванье исключительно на этой лодке. В ней он отправлялся на рыбную ловлю. Он держал судно в прелестной маленькой бухте, находившейся под самой стеной Бю-де-ля-Рю. С наступлением темноты взваливал сети на плечи, пересекал сад, перелазил через каменный забор, прыгая с камня на камень, спускался в барку и выходил на ней в открытое море.

У него всегда бывал хороший улов, и это тоже приписывали тому, что на дне его лодки лежит кизиловая ветка. Той ветки никто не видел, но все верили в ее существование.

Излишки улова он не продавал, а раздавал бесплатно. Бедняки брали у него рыбу неохотно, все из-за той же ветки. Нельзя поступать с морем нечестно.

Жиллиат был не только моряком. Ради развлечения он изучил три или четыре ремесла. Был плотником, кузнецом, тележником, конопатчиком и даже механиком. Никто не умел починить колесо так, как он. Жиллиат собственными руками делал все рыболовные снасти. Возле дома он устроил маленькую кузницу с наковальней и сам выковал запасной якорь для своего ялика. Этот якорь был как раз нужного веса, и Жиллиат совершенно самостоятельно рассчитал его точную длину, необходимую для устойчивости якоря.

Все гвозди в бортах барки Жиллиат заменил винтами для того, чтобы в корпусе не было слишком больших отверстий. Постепенно он превратил свой ялик в прекрасное судно. Время от времени на месяц-другой отправлялся на какой-нибудь уединенный остров. Жители говорили: «Жиллиат-то опять исчез». Но это никого не тревожило.

Каков дом, таков и жилец

Жиллиат, имея собственные фантазии, был мечтателем. Отсюда все его странности.

Возможно, у него случались галлюцинации. Галлюцинациям подвержен и крестьянин, и король, как, например, Генрих IV. Неизвестное иногда преподносит неожиданности человеческому разуму. Завеса расступается, чтобы показать человеку невидимый мир и потом сомкнуться вновь. Иногда эти видения ведут людей к превращениям: погонщик верблюдов принимает облик Магомета, пастушка становится Жанной д’Арк. Лютер, беседовавший с бесами на чердаке в Виттемберге, Паскаль, закрывавший в своем кабинете вход в ад ширмами, негритянский колдун, споривший с белолицым богом, – все это различные формы одного и того же явления, зависимые от степени развития того или иного человеческого мозга. Лютер и Паскаль – великие люди; негр – ничтожество.

Жиллиат не являлся ни тем, ни другим: он был просто мечтателем, и больше ничего. Этот человек имел необычный взгляд на природу. Несколько раз он видел в морской воде странных, неизвестных ему животных из семейства медуз. Вынутые из воды, они напоминали мягкие бесцветные кристаллы. В море их почти нельзя было разглядеть, потому что они совершенно сливались с водяной массой. Он пришел к выводу, что если такие прозрачные существа живут в воде, то и в воздухе должны находиться подобные им прозрачные организмы. Птицы не жители воздуха; птицы – это амфибии. Жиллиат не верил в то, что воздух необитаем. Он рассуждал так: если море населено, то и атмосфера не может быть пуста. Создания, имеющие цвет воздуха, невидимы в световых лучах и скрываются от нашего взгляда. Но кто в состоянии убедить нас в том, что они не существуют? Аналогия подсказывает: в воздухе, как и в воде, должны жить какие-то существа; однако они, очевидно, прозрачны, потому что предусмотрительная природа должна была сотворить их такими ради них самих и ради нас. Они пропускают сквозь себя свет, не отбрасывают тени и не образуют силуэтов; они нам незнакомы, и мы не можем их поймать. Жиллиат воображал, что если была бы возможность высушить воздух или закинуть в него, как в пруд, невод, человек увидел бы массу удивительных существ. И тогда, думал он, много непонятных вещей разъяснилось бы.

Мечты – это неясная работа мысли, это почти сон. Воздух, населенный живыми созданиями, – начало неведомого. Дальше открывалась безграничная область возможного. В этой области другие существа, другие факты. Там нет ничего противоестественного; там лишь таинственное продолжение бесконечной природы. Будучи трудолюбивым, Жиллиат вел праздный образ жизни; он стал наблюдательным чудаком. Он проводил наблюдения даже над снами. Сон – это наша связь с возможным, которое мы также называем невероятным. Ночной мир – целая вселенная. Человеческий организм, находящийся под большим давлением атмосферы, устает к вечеру, человек падает от утомления, ложится, отдыхает, глаза его закрываются. И тогда у него, погруженного в сон, но далеко не бездейственного, открываются другие глаза, глядящие в неведомый мир. Расплывчатое чередование света и тени, смутные, туманные образы, носящиеся в темноте, – все это не что иное, как приближение к нам невидимой действительности. Сон – это аквариум ночи.

Так грезил Жиллиат.

Кресло Гильд-Гольм-Ур

Было бы бесполезно искать теперь в бухте Гуме-Паради домик Жиллиата, его сад и то место, куда он причаливал. Бю-де-ля-Рю больше не существует. Оконечность мыса, на которой стоял этот дом, была постепенно разрушена каменщиками, погружена на телеги и перевезена на корабли подрывателей скал и торговцев гранитом. Она превратилась в набережные, церкви и дворцы столицы. Каменные глыбы давно уже переправлены в Лондон.

Цепи невысоких скал, уходящих в море, увенчанные расселинами и зубцами, похожи на маленькие горные хребты; человек, смотрящий на них сверху, получает такое же впечатление, какое должен был бы получить великан, глядящий сверху на Кордильеры. Эти цепи имеют различную форму: некоторые из них похожи на спинной хребет, в котором каждый отдельный камень является позвонком; некоторые – на рыбью кость или на пьющего крокодила.

Цепь камней, отходившая от Бю-де-ля-Рю, оканчивалась большим утесом, прозванным гуметскими рыбаками Бычьим рогом. Он был пирамидальной формы; во время прилива вода покрывала камни и отделяла его от суши. А когда случался отлив, к нему можно было подойти, перескакивая с камня на камень.

Достопримечательность этого утеса – природное кресло, выдолбленное волнами и отполированное дождем. Оно было коварно. Красота вида привлекала путника; отсюда открывался широкий горизонт. Кресло как бы приглашало опуститься в него. Со стороны моря в скале образовалась удобная ниша; взобраться туда было легко: море размыло уступы вдоль склона утеса и образовало подобие лестницы из плоских камней.