Наследие противоречий. Истоки русского экономического характера - Никита Кричевский

Проблема не столько в том, что люди тратят все больше денег напоказ, и даже не в том, что они добровольно идут в долговое рабство, сколько в том, что негативный эффект потребительства выражается в атомизации общества: росте животного эгоизма, утрате чувства общественного сострадания, готовности пожертвовать истинными приоритетами ради сиюминутных ценностей. К приоритетам, если исходить из информации данного раздела, нужно отнести восстановление ценности семьи, материнства и, само собой, труда.

Как это сделать? Гуру современной науки о пропаганде Эдвард Бернейс ответил на этот вопрос так: “Сознательное и умелое манипулирование упорядоченными привычками и вкусами масс является важной составляющей демократического общества… Нами правят, наше сознание программируют, наши вкусы предопределяют, наши идеи нам предлагают – и все это делают в основном люди, о которых мы никогда и не слыхивали… Именно такое взаимодействие необходимо для мирного сосуществования людей в эффективно функционирующем обществе”20. В противовес этому беспросветное социальное неравенство порождает черную зависть и, как следствие, ненависть. А к чему приводит глубокое социальное расслоение, мы знаем. К тому же свобода в экономике (в отличие от свободы в политике) означает неизбежное социальное неравенство. Впрочем, как ни парадоксально это прозвучит, но возвращение из дармового рая к привычной бедности (или мягче – к жизни по средствам) побочно приведет к восстановлению утерянной было общинности. Общинности, что воссоздаст ощущение внутренней свободы, снимет подспудные материальные страхи (почти все вокруг вновь станут имущественно схожими), вернет чувство ответственности и за свою судьбу, и за судьбы родных и близких. Нет, роскошь, излишества, сверхпотребление, конечно, останутся, но это будут, скорее, точечные экстремумы, чем былой привычный образ жизни.

Поживем – увидим, насколько верны это предположения. И если они окажутся правдивы, на пропаганду точно не придется тратиться. В мире существуют, пожалуй, лишь три настоящих вида роскоши: интеллект (компетенции), память и время. Роскошь личного (социального) общения не упомянута специально – если о ней вспомнили, то не все еще потеряно.

Наконец, последнее в этой главе. Чаяновская моральная экономика отнюдь не противоречит утверждению, что экономика, так же как весь мир, движима энергией первопроходцев-пассионариев. Чаянов делал слепок с русского общества в целом, наверняка отдавая себе отчет в том, что в каждом поколении отыщутся самородки, расширяющие границы как познания, так и национального хозяйства, имена которых пройдут сквозь века. Таких людей должно находить и всячески поддерживать. В то же время Россия всегда была сильна общинным менталитетом. Изучить его основные черты, понять русскую общину – задача следующей главы.

1 Кожинов В.В. Россия. Век XX (1901–1939). – М., 1999. – С. 27.

2 См.: Маслоу А. Мотивация и личность / Пер. с англ. А.М. Татлыбаевой. – СПб.: Евразия, 1999.

3 Макклоски Д. Риторика экономической науки / Пер. с англ. О. Якименко; Науч. ред. перевода Д. Расков. – 2-е изд. – М.; СПб., 2015. – С. 40.

4 Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. – СПб., 2014. – С. 58.

5 Здесь и далее цит. по: Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство: избранные труды / Редкол. сер. Л.И. Абалкин (пред.) и др. – М., 1989. – С. 238–380.

6 Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок: Пер. с англ. О.А. Дмитриевой / Под ред. Р.И. Капелюшникова. – Челябинск, 2011. – С. 71–72.

7 Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / Под ред. В.Л. Иноземцева. – М., 1999. – С. 178.

8 См.: Джидарьян И.А. Представление о счастье в российском менталитете. – СПб., 2001. – С. 61.

9 См.: Крестьянское хозяйство в России. Извлечение из описаний хозяйств, удостоенных премий в память трехсотлетия Царствования Дома Романовых / Сост. П.В. Халютин. – Пг., 1915.

10 О причинах русской революции / Отв. ред. Л.Е. Гринин, А.В. Коротаев, С.Ю. Малков. – Изд. стереотип. – М., 2014. – С. 117.

11 Вебер М. Избранное: протестантская этика и дух капитализма. – 3-е изд., доп. и испр. – М., СПб., 2013. – С. 34.

12 Мизес Л. Либерализм. – М., 2011. – С. 16–17.

13 Чаянов А.В. Методы безденежного учета хозяйственных предприятий. – М., 1921. – С. 13, 21.

14 Гиренок Ф.И. Моральная экономика: третий путь // Философия хозяйства. – 1999. – № 1. – С. 47–49.

15 Сакс Д. Цена цивилизации: Пер. с англ. А. Калинина / Под ред. В.Ю. Григорьевой. – М., 2012. – С. 215.

16 Веблен Т. Теория праздного класса. – М., 2011. – С. 120–121.

17 Мизес Л. Указ. соч. – С. 69.

18 Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М., 1962. – С. 256.

19 Там же. – С. 73.

20 Бернейс Э. Пропаганда / Пер. с англ. И. Ющенко. – М., 2010. – С. 1.

Глава 3. Один в поле не воин

Общинные черты русского экономического характера в современной российской экономической теории то ли считаются незаслуживающим внимания фантомом, то ли до них у исследователей еще не дошли руки. Известных работ по этой тематике практически не существует, социально-экономические решения нынче принимаются исходя из пролиберальной максимы homo economicus, то есть человека, представляющего собой молниеносного вычислителя выгод и удовольствий, а население в это время никак не может взять в толк, почему власть его не понимает. В этой главе мы поговорим о семейно-родовых чертах возникновения общины, не обойдем стороной роль варягов в русской истории, остановимся на общинной специфике прав собственности, посмотрим на общину как на демократический институт, а также обсудим русский социальный капитал.

Общинный, коллективистский образ мышления русского человека является общепризнанным фактом, но все же нуждается в некоторых пояснениях, вносящих дополнительную рельефность в экономическую мотивацию современного социума. Действительно, как можно строить планы, составлять прогнозы, разрабатывать стратегии без осознания ментальных факторов, движущих людьми? По словам Фрэнсиса Фукуямы, это хорошо понимал еще Адам Смит: “Экономическая жизнь глубоко укоренена в социальной жизни и ее невозможно понять отдельно от обычаев, нравов и устоев конкретного исследуемого общества – одним словом, отдельно от его культуры”1.

На протяжении столетий Россия была преимущественно аграрной страной, где ключевым общественным институтом выступала крестьянская община. Общинный менталитет твердо впечатался в наше общественное сознание. Отвечая на вопрос, каковы наши общинные корни, нам не обойтись без краткого исследования процессов происхождения и развития русской общины как институционального феномена, а также причин, порождающих историческую устойчивость общинного менталитета. Важно это в связи с тем, что “социальные институты не только сами есть результат процесса отбора и приспособления, формирующие преобладающие или господствующие типы отношений и духовную позицию; они в то же время являются особыми способами существования общества, которые образуют особую систему общественных отношений и, следовательно, в свою очередь выступают действенным фактором отбора”2. Иными словами, “неэффективный”, по мнению приверженцев индивидуализма, общинный менталитет не только выстоял в процессе естественного отбора (время от времени показывая поистине выдающиеся результаты в самых разных сферах), но и по-прежнему, как я полагаю, в значительной мере формирует господствующий тип общественных отношений в России.

Родня

Большинство историков XIX–ХХ вв. склонялись к тому, что община имеет ярко выраженные родовые корни. Вот что писал о началах русской общины Кулишер: “Исходную точку в области аграрного строя древней Руси составляет, по-видимому, то же групповое (общинное), а не индивидуальное землевладение, которое мы находим в наиболее раннюю эпоху хозяйственной жизни и других народов… Такой родовой характер землевладения соответствует и свойствам первобытной обработки земли – выжигание и выкорчевывание лесов являлось делом настолько тяжелым, что его могла осилить лишь группа людей, лишь “большая семья”, но никак не семья в современном смысле”3.

“Из Днепровского бассейна к северу и востоку за Волгу и Оку[10], – продолжал Кулишер, – подвигалось население и здесь, в окско-волжском междуречье, поглотив туземцев-финнов, оно образовало плотную массу и завязало народнохозяйственный узел. Посреди непроходимых лесов и болот поселенцы отыскивали сухие места, открытые пригорки, оазисы плодородной земли, здесь они ставили починки, выжигали леса, выкорчевывали пни, поднимали целину”4. Очевидно, что осуществлять хозяйственные перемещения было удобнее группами, связанными не только общими целями, но и родственными узами.