Кофе для чайников - Артур Кудашев

Увидев Ивана Францевича он прервал своё занятие и приветствовал хозяина магазина.

— А-а-а, Франсовищ! — обрадованно воскликнул дворник. — Как здоровья?

— Спасибо-спасибо. — ответствовал тот. — А что, у нас опять власть поменялась?

Дворник махнул рукой.

— Сегодня поменяла. Казаки пришли, всех директур арестовали.

— Арестовали? — переспросил Иван Францевич. Талгат закивал, мол, да-да, не оговорился.

— Быстро-быстро всех в автомобиль сажали и на железку увозили. Ай, щуть не забыл! — дворник сунул руку за пазуху и вытащил оттуда квадрат бумаги. — Тибе давать велено, Франсовищ!

С этими словами Талгат протянул квадрат Ивану Францевичу.

Он его сразу узнал. То был тот самый конверт, в который он вкладывал при продаже пятицентовую марку колонии Нью-Брансвик.

— Утром давали. — пояснил дворник. — А казак днём приходили.

Иван Францевич принял конверт и задумчиво повертел его в руках.

— На словах передать ничего не велели? — спросил он.

Талгат отрицательно покачал головой. В лавке Иван Францевич сразу же сел за стол и вскрыл конверт.

Внутри него он обнаружил десять совершенно незнакомых ему новых почтовых знаков. Марок было два вида — по пять экземпляров каждой разновидности. На одной был запечатлён коллективный портрет членов нового правительства — Арской Директории (тот самый, из газеты), а на другой помещалось изображение Уральско-Сибирской гостиницы, вид со стороны угла Успенской и Александровской улиц. На той и на другой внизу имелась надпись: «Россiя, Арская Директорiя, 1918 годъ, 0 коп.». Обе марки были ярко-красного цвета и обе были погашены чёрными чёткими штампами.

К маркам прилагалась записка. «Любезнейший Иван Францевич, — было написано в ней, — только что ко мне в нумер доставили весь первый тираж марок Арской Директории. Они лежат на моём столе, а я сижу и любуюсь ими. За сим занятием я вспомнил о вас и прошу принять этот скромный презент в благодарность за идею, которую вы сами мне и подсказали». Далее следовала изящная размашистая подпись, в которой можно было различить заглавные буквы Т, Н и Ф.

Марки Ивану Францевичу понравились чрезвычайно. Понравились настолько, что он почти физически ощутил исходящий от них эстетический аромат, какой-то особый магнетизм, который, он был уверен, отныне и навсегда, во веки вечных веков, абсолютно уравнивал в правах его родной город Арск с любой другой географической точкой на лике планеты Земля, будь то Вест-Индия, Маврикий, Лапландия, Нью-Йорк, Москва, Харбин, Сандвичевы острова, село Тёмное Вятской губернии и всё, что хотите, ещё.

Иван Францевич почувствовал небывалое душевное возбуждение. Ладони его стали очень влажными. Глаза туманились. Он понял, что если сейчас же не успокоится, то выбежит на улицу и начнёт орать что-нибудь, не важно что.

Надо было немедленно уняться. Иван Францевич извлёк из-под прилавка пыльную бутылочку горькой настойки, изготовленной, как сообщала потемневшая этикетка, в городе Одессе по рецепту австрийского доктора Биттнера. Отвернув крышку бутылки он налил настойку себе в рюмочку-напёрсток из старинного ликёрного набора и тут же её опорожнил. Стало чуть-чуть полегче, но сердце в груди продолжало бешено колотиться.

«Сейчас-сейчас, — сказал сердцу Иван Францевич, — сейчас тебя отпустит, погоди!»

Чуть позже, успокоившись, он вернулся к маркам. Измерив их линейкой и изучив при помощи увеличительного стекла Иван Францевич записал полученные сведения в блокнот.

— Я назову вас «Красными Директориями». — сказал маркам Иван Францевич потом. — Ты будешь «Красная Директория» — один, — сначала обратился он к групповым портретам членов правительства, — а ты, — продолжил хозяин лавки обращаясь уже к изображениям гостиницы, — «Красная Директория» — два.

Покончив с этим он вновь убрал марки в конверт, поместил его во внутренний карман сюртука и позвал дворника.

— Ты этого постояльца, — спросил у него Иван Францевич, — ну, того, что конверт тебе отдал, хорошо запомнил?

— Хорошо. — отвечал Талгат.

— Он в каком нумере жил? Дворник задумался.

— Творецкий его фамилия. — подсказал Иван Францевич.

Талгат ничего не вспомнил и цыкнул покачав головой.

— Узнать можно. — предложил он затем.

— А на этаже, что, караул? — спросил Иван Францевич.

— Нет, двери закрыт, опещатан и всё.

«И у этих неразбериха! — подумал он. — Но мне это на руку».

Однако времени терять было нельзя.

— Послушай, Талгат! — обратился хозяин лавки ко дворнику. — В нумер его попасть сумеешь?

— Пощему нет? — отозвался дворник. Тогда Иван Францевич стал объяснять ему, что именно тот должен в апартаментах Творецкого найти.

Два часа спустя Иван Францевич оглядывал свою опустевшую лавку в поисках подходящего предмета. В конце концов он остановился на объёмной мраморной чаше, назначение которой и сам до конца не понимал — то была большая пепельница, аптечная ёмкость, или же часть какой-то художественной композиции.

Чаша вместила в себя весь тираж «Красной Директории», добытый в нумере Творецкого.

Марки долго не хотели заниматься. Иван Францевич использовал три или четыре спички пока достиг нужного результата. Но зато сгорела вся «Красная Директория» очень быстро, буквально в течение пары минут.

Завершив сожжение он оделся, погасил свет, ещё раз проверил наличие драгоценного конверта на груди, поднял ёмкость с пеплом и пошёл из лавки прочь. Пепел следовало вытряхнуть, а саму чашу отнести домой. Не выбрасывать же?

На Успенской было тихо, только где-то во дворах брехала собака. В небе плыла Венера, яркая, прекрасная и одинокая. С юга, со стороны Серой реки в город задувал ветерок.

Людей на улице не было, и хозяина лавки при Уральско-Сибирской гостинице сейчас никто не видел.

«А ведь это вынос урны с прахом Арской Директории», — понял Иван Францевич и нежданно для себя самого расплакался.

2009 г.

Подлинная история ресторана «Землянка»

Однажды мне объяснили разницу между рассказом и романом. Я так понял, что написать рассказ — это как приготовить стейк. Просто берёшь кусок мяса и обжариваешь его на сковородке. Результат зависит только от качества исходного продукта. А вот роман — это уже блюдо из фарша. Тут требуется более тщательная подготовка. Фарш сначала надо сделать. Потом уже подготовленный полуфабрикат облекают в форму котлет, пельменей или фрикаделек. Самое важное, чтобы фарш был однородным. В этом главный секрет съедобного романа.

Не знаю, зачем я об этом пишу. Наверное, затем, что люблю вкусно поесть.

Для меня история ресторана «Землянка» началась в тот момент, когда врачиха на мандатной комиссии объявила, что в армию меня, всё-таки, призовут.

— Придётся послужить, толстячок! — весело сказала она. — Девушка-то есть у тебя?

— Есть, — ответил я. — А что?

— А то, что толстым она тебя больше не увидит.

— Почему? — спросил я. — Там что, кормить не будут?

Про девушку я тогда наврал. Не было у меня девушки. Девушкам, я заметил, не очень нравятся ребята с прозвищами «Жирбаза», «Жирный» или хотя бы «Толстый». А я был именно такой. «Жирбазой» я стал лет в шесть. Ещё в старшей группе детского сада. До «Жирного» дорос к третьему классу. К восьмому уважение окружающих ко мне достигло масштабов «Толстого» и на этом остановилось.

Через пять дней после мандатной комиссии я обнаружил себя на краевом сборном пункте, у витрины единственного на всё это учреждение продовольственного магазина. Я стоял и разглядывал содержимое стеклянной банки с наклейкой «Маринованные сливы» и всё никак не мог поверить, что это всё, что в этом магазинчике есть. Не мог поверить и всё.

Очень хотелось кушать. Хотя кушать мне хотелось всегда. Собранная родительскими руками еда в дорогу была съедена мной ещё утром. И я не знал, что мне делать. Я не понимал, как можно существовать без регулярной и вкусной еды.

Тогда из голодной растерянности меня вывело то, что мою команду, под номером, кажется, 160-А, как раз позвали на построение. Мы, а было нас человек сорок или около, расставились на плацу в три шеренги, в вытянутой друг от друга руке, сложив перед собой свои манатки и подставив майскому воздуху свои стриженные головы.

Седой военный комиссар сказал что-то про долг и про честь, а потом обошёл каждого и выдал каждому по три металлических рубля, говоря при этом что-то типа: «Счастливого пути!».

Старик-военный произносил это так, как будто желал нам приятного аппетита, но при этом выставлял в качестве угощения лишь три корки хлеба и прокисшее молоко.

Мы ехали в армию на поезде двое суток. Куда именно нас везут, нам не говорили. Сопровождали нас молчаливый офицер с погонами капитана и говорливый смуглый азиат с погонами сержанта.