Много шума из никогда - Арсений Миронов

— Хоша, впрочем, на Берубойку внапраслину пенять, — тут же поправился старик, покачивая головой. — По слухам, он парубок крепкий: чудом вы его споймали! Говорят, недавним делом одиночкою от мохлютского разбоя отбился на Вервятиной дороге, за озером. Народ брешет, буди Берубойка — богатырь…

— Да брехать-то не топором махать, любой умеет, — оборвал его Гай. — Сыскали себе богатыря: давеча в лесу я твоего Берубойку с первого щипка на лежку отправил. Нонче воров-то — как в печке дров, а богатырь придет и огонь разведет…

Я прервал размышления Гая, протянув ему конфискованную у Берубойцева грамотку.

— Зачитай-ка содержание перехваченного документа. Причем вслух, — добавилось на всякий случай.

Дружинник взялся за бересту всеми десятью пальцами и старательно зачел:

Болярину Катоме Дубовыя Шапка купца Алыберскаго саула слово.

Аз купец алыберский Саул Сутра прошел тремя лодьями Жиробрег-Град ныне входяй в воды твоея реки прозванием Керженец. Везу товар заморский знаемый. В три дни буду у тебя во Властов-Граде торговлею. Пропуска прошу и милости Саул Леванидов сын Алыберски купец. Ведая про разбои многие на реках, прошу бы мне встречу охранную выслать, помня драгоценные мои товары.

Оглашение депеши произвело в толпе соратников волну оживления: Травень стал зачем-то потирать крестьянские ладони, а Гай выразительно побагровел.

— Ну, патрон, деньги плывут! — прогудел Гай, закатывая рукава своей хэбэ. Травень возбужденно соскочил с телеги, подошел к телу Берубоя и слегка поддел его ногой.

— Бывает и от вора польза! — радостно забормотал он. — Не будь Берубойки с его посланием, пропустили бы мы алыбера[48] мимо западни! Ну и добро, на том Берубою и славу споем, — добавил он деловито, кратким движением руки извлекая из ножен свой тесак. — Отмаялся, Берубоюшка…

Меня посетила абсурдная идея, что он его сейчас зарежет. Во всяком случае, Травень зачем-то занес лезвие над грудью распростертого вора.

— Отбой! — заорал я. Острие застыло на полпути — Травень недоуменно распахнул глаза в моем направлении. — Убери кинжал, дорогой, да? Этого джигита мы будем судить по нашим, советским законам,

— Но… патрон! — вступился за напарника Гай. — Ведь эдак он, ненарок, выживет! Покончить вражину — и дело в закон… А инако он заисто посаднику Катоме все доложит про наше бесчинство с перехватом послания… Он Катоме заветный дружинушка. Возьмут нас посадниковы вой, и спать тебе свечера на дыбе.

Я что-то задумался. Глупо, конечно, посетить средневековье и не побывать на дыбе. Имя посадника Катомы мелькало в перехваченной депеше — так назывался властовский шериф, представлявший столичное, престольское начальство и командовавший оккупационным корпусом. Этот парень не пожалеет десятка дружинников, чтобы привлечь нас всех к поголовной ответственности. Перехват письма — чудесный повод отомстить банде Мстислава за все хорошее. Мораль: чем позже Берубой доберется до Властова, тем краше. Можно бы, конечно, и ножиком его проткнуть — да только за нервы свои я не поручусь. Зачем мне потом все эти кровавые берубойчики в глазах? Сегодня я его ножиком, а завтра ночью он ко мне в гости — в черном плаще, бледном сиянии и с укоризной в безжалостном взоре… Не люблю я призраков, нерусские они какие-то. Да, непростая ситуация сложилась.

— Послушайте, Порхей, — обратился я к старику, — вы, собственно, в какие края погоняете свою телегу? Я не из любопытства спрашиваю, а так — просто узнать захотелось.

По секрету замечу, что я схитрил: спрашивалось, разумеется, с коварным умыслом. Берубойного необходимо было заключить под стражу. Причем обычный сарай в нашей деревне не годился: убежит, зараза. Полноформатный государственный СИЗО — вот что нам нужно. Чтоб с решетками. А разве сложно, замечу я вам, засадить в наше время обычного, безвинного панка за государственную решетку? Да это так же просто, как «Фауст» Гете. Важно только, чтобы СИЗО был не во Властове, а каком-нибудь другом, соседнем княжестве. Чтоб посадник Катома не узнал.

Дед Порхей потрогал ногтями затылок, словно раздумывая. Получилось довольно похоже.

— Дык эво: лесом потягнем до Олешья, а дале мелкодрожъю до Глыбозерского княжества в тамошний град. Меды я везу на ихний торг. Продавать чтобы. Дорого не возьму, нет, потому как медов олето много приспело, и цена невысока, а стало быть… да что уж… совсем даром отдам.

— Даром? — искренне усомнился я. — Это почем?

— Дык… по три кун за улей! Что присел-то? — чай, не ждал такой удачи? Во цена упала, ага! Бери, повезло тебе нонче: твоя дешевизна. Всего по три кун за колоду.

Я просто на измену сел: три бакса за кусок дерева, набитый подслащенным воском! Не-е, даже торговаться не буду… И потом, если серьезно: зачем мне этот мед? Что я — Винни-Пух?

— Так, слушайте сюда, папаша. Чтоб мне твой мед кушать, таки лучше бы я родился без паспорта. А мне же все же не терпится до Глыбозерья переправить один такой сверток. И чтобы его ж таки никто из нас по дороге не потерял, ага? — Я был вежлив, но деловит, как пожилой одессит на Привозе. — И при свертке поедет один такой мой человечек, чтобы все было гешафт цум тофель, мы понимаем, что я говорю?

Порхей не понял, но согласился.

— Господа, приготовьте сверток в дорогу, — сказал я и, пока дружинники упаковывали Берубойного веревками, стал вкратце объяснять программу-минимум, не спеша прохаживаясь из угла в угол.

— Значится, так: известного вора и мошенника Берубоя следует доставить на рыночную площадь населенного пункта Глыбозеро. — Я сделал паузу, чтобы высморкаться. — Да! В качестве сопровождающего поедет… — тут я снова высморкался, поправил воротничок и сделал драматическую паузу, чтобы все напряглись, — поедет младший сержант Травень.

Приятно было видеть, как парень обрадован всей полнотой ответственности… или, точнее, всей полнотой доверия… короче, обрадован очень. Ну ничего, до Глыбозера недалеко — что такое в наш век скоростей десяток-другой километров, как не чудесный повод опоздать к ужину?

— Травень! — интимно зашептал я в разверстое ухо подчиненного. — Слухай, Травень. Когда приедете в Глыбозеро, ты этого Берубоя сдай местному начальству, понял?

— Ага, — поспешно заверил меня Травень, и тут же недоуменно почесал крепкий затылок.

— Ты крут, Травень. Ты восхищаешь. Теперь повтори задание.

— Ага, то есть чтобы сести нам с Порхеем на телегу, добрати до Олешья, а тамо свернуто на Глыбозеро, а тамо…

— Молодец. Остальное завтра. Ты велик, Травень. Я сделаю тебя королем Неаполя. А теперь вперед, на Берлин.

Довольный Травень, чувствуя свою приобщенность высоким тайнам начальства, поспешил к телеге. Порхей сосредоточил в руках бразды, и телега медленно покачнулась вперед. Совсем недолго — секунды полторы — смотрел я туда, но почему-то очень ясно все запомнил. Этот тележный зад на паре тощих высоких колес, спину Порхея, спутанную веревками груду Берубоевых костей. И наконец, пролетарский профиль белобрысого Травеня, сидевшего позади бочек и по-детски болтавшего босыми ногами.

Легкий глюк зашевелился в сознании, и показалось вдруг, что вот-вот вырулит из-за поворота запыленный колхозный «газик» и, посигналив приветственно, протрясется мимо, по направлению к райцентру, а старик Порхей, помахав председателю свернутой в трубочку «Савраской», ухмыльнется и, прикрикнув на замешкавшуюся Звездочку, вновь потечет с молочными бидонами в село — в детсад, к обеду…

Решительно шмыгнув носом, я отвернулся и распрямился на мериновой спине. Княжий холоп не имеет права на галлюцинации. Вперед, Харли, нас ждут в Стожаровой Хате!

За время моего отсутствия упомянутая Хата выросла в настоящий мегаполис: тут обитало теперь человек триста. Все они вернулись с полей страны и в настоящий момент прогуливались, беседовали и всячески отдыхали, как-то: рубили дрова, чинили браконьерские снасти, доили коз и воспитывали детей. Дело клонилось к закату, и личная жизнь постепенно заглушала общественную: то здесь, то тут вспыхивали всякие там народные гуляния, пения и танцевания. Я скромно въехал в селище верхом на моем Харли — вдвоем с Гаем, которому пришлось самому тащить копье, щит и плащ с доспехами, мы внушали поселянам заметное уважение.

На нашей воровской базе царили мрак и загнивание. Ни одна живая зараза не выползла навстречу, не говоря уже о пионерках, комсомолках и вообще хороших девочках в форменных мини-юбочках. В поисках девочек мы углубились на территорию двора, периодически выкрикивая позывные Лито и Гнедана. Тщетно. Из-за курятника вырисовался только уже знакомый мне волкогав: адски-черный и ленивый в мощных движениях. Зверь добросовестно подвигал хвостом и, зевая, направился было лизнуть мой хэнд[49] — но тут дорогу животному преградил Гай. Будучи, очевидно, натуралистом в душе, он протянул пальцы к тупорылой собачьей голове, намереваясь как бы приласкать…