Убийство в приличном обществе - Энн Грэнджер

Если начальник станции не преувеличивал и к «Кедрам» в самом деле ведет крутой подъем, я рассудил, что мистер Купер излишне оптимистичен. Слова возчика не успокоили дородного джентльмена. Он кричал нам вслед, когда мы выехали со станционного двора:

— Безобразие! Учтите, сэр, я напишу запрос в парламент! Полицейские должны служить народу. Они не имеют права пользоваться своим служебным положением и реквизировать все имеющиеся в распоряжении транспортные средства!

Я не сомневался, что он действительно напишет запрос в парламент, и радовался, что следствие по делу об убийстве одержало верх над большим чемоданом.

Мы бодро протрусили по маленькому чистенькому городку и вскоре оказались за городом. Судя по указателю, мы ехали в сторону деревни Энглфилд-Грин. Вокруг все цвело и зеленело; Моррис заметил, что жить в таком месте, должно быть, очень приятно. Начальник станции оказался прав, подъем на холм действительно был крутым. Нам повезло, что «Кедры» находились примерно на середине. Вряд ли пони смог бы поднять нас на вершину — пришлось бы сойти с двуколки и идти пешком.

Возчик высадил нас у ворот, и мы с Моррисом проводили его взглядом. Купер, очевидно, спешил за дородным джентльменом — если, конечно, тот еще ждал. Потом мы огляделись по сторонам.

Бенедикты жили в большом доме; по моим предположениям, его построили в начале девятнадцатого века. Оштукатуренный фасад придавал ему слегка итальянский вид. Дом окружали подстриженные лужайки; по обеим сторонам здания росли два красивых кедра, очевидно давшие название усадьбе.

— Очень красиво, — заметил Моррис, еще больше утвердившись в мысли, что мы очутились в самом приятном уголке страны.

Хрустя сапогами по гравию, мы прошли по дорожке. Подойдя ближе, мы отметили, что дом погружен в глубокий траур. Все шторы были задернуты; дверной молоток перевязан большой черной шелковой лентой. Визиты к родственникам покойных всегда давались мне особенно тяжело. Потерять близкого человека и без того горько, но знать, что он погиб от рук неизвестного преступника, — поистине ужасно. Наверное, нет ничего хуже этого… Бенедикт сейчас потрясен, охвачен горем, и вот являюсь я, чтобы расспрашивать его о жене и их совместной жизни. Однако мне пришлось отбросить угрызения совести в сторону. Как я уже объяснил дородному джентльмену, нас привел сюда долг.

— Ну, Моррис, вперед, на кухню!

— Слушаю, сэр! — ответил Моррис, направляясь к черному ходу.

Я взял молоток, обернутый траурной лентой, и отрывисто постучал.

Через несколько секунд с той стороны двери загрохотала цепочка. Мне открыла горничная с красными, заплаканными глазами.

— Хозяин не принимает, сэр, — сказала она, не дав мне произнести ни слова.

Я сочувственно кивнул, но сказал:

— Мне очень жаль, но я должен с ним поговорить. Видите ли, я — инспектор Росс из Скотленд-Ярда, и мой печальный долг состоит в том, чтобы узнать правду о том, что произошло с вашей хозяйкой.

Я едва ли мог сказать: «…кто убил ее», но именно это я имел в виду. Видимо, горничная все поняла, потому что снова разрыдалась и, вытирая глаза подолом накрахмаленного передника, воскликнула:

— Подумать только, сэр, какой ужас! Уверена, никто из нас никогда этого не забудет! Миссис Бенедикт была славной леди. Все слуги ее любили, и я, и кухарка, и Милли…

— Милли? — спросил я.

— Уборщица, сэр.

— Это все слуги? Кухарка, горничная и уборщица?

— Нет, сэр, что вы! Есть еще камердинер мистера Бенедикта и личная горничная хозяйки, Гендерсон. Ну, и еще у нас есть мальчишка-помощник и судомойка.

— А кто работает вне дома? — Я уже заметил, что парк вокруг дома очень ухоженный.

— Садовник, его помощник и конюх… Спросите кого угодно, сэр, и все в один голос скажут вам: в то, что случилось, просто невозможно поверить!

— Кто там, Паркер? — спросил скрипучий женский голос из вестибюля. — И чем вы там заняты — сплетнями?

Паркер густо покраснела.

— Прошу прощения, мисс Марчвуд, но к нам приехал полицейский инспектор из самого Лондона, из Скотленд-Ярда, и хочет поговорить с хозяином.

— Мистер Бенедикт никого не принимает, — отрезала женщина, которую не было видно в тускло освещенном вестибюле.

— Так я и сказала, но…

Я понял, что мне пора взять бразды правления в свои руки.

— Мне очень жаль, мисс Марчвуд, что я вторгаюсь к вам в такое трудное для всех время, но, к сожалению, вынужден настаивать. Речь идет о расследовании убийства.

Паркер снова разрыдалась и убежала. Я остался лицом к лицу с мисс Марчвуд и оглядел ее не без интереса. Так вот, значит, как выглядит компаньонка, которая поехала в Лондон с Аллегрой Бенедикт, а вернулась одна!

На вид лет сорок; некрасива до такой степени, что ее можно было назвать уродливой. Судя по всему, мисс Марчвуд тоже носила траур по хозяйке — черное шелковое платье, на голове черная кружевная вуаль наподобие испанской мантильи. Я не заметил на ней никаких украшений, кроме нитки траурных бус. Во всей ее внешности имелось лишь одно цветное пятно: пенсне в золотой оправе на переносице довольно крупного носа. Из-за стекол пенсне на меня смотрели тусклые карие глаза.

Некоторое время мы с компаньонкой разглядывали друг друга. Наконец, мисс Марчвуд заговорила тем же сдавленным голосом:

— В таком случае входите. Мистер Бенедикт в кабинете. Я передам ему, что вы приехали. Вынуждена подчеркнуть: он в очень угнетенном состоянии. Мы были бы вам весьма признательны, если бы вы сократили ваш визит. Или, может, вам лучше приехать в другой день?

Если мисс Марчвуд считала, что Скотленд-Ярд позволит инспектору каждый день кататься на поезде туда-сюда, она ошибалась.

— Я все понимаю и буду тактичен, — ответил я, понимая, что обстоятельства требуют от меня особой осмотрительности, — но следствие необходимо провести как можно скорее. Кстати, мисс Марчвуд, мне нужно побеседовать и с вами. Насколько мне известно, вы служили компаньонкой у миссис Бенедикт и вместе с ней ездили в Лондон в прошлую субботу?

Глаза за стеклами пенсне заблестели. Но мисс Марчвуд была явно не из тех, кто способен расплакаться при посторонних. Подобное неприглядное поведение свойственно таким, как горничная Паркер. Мисс Марчвуд, как все компаньонки, привыкла сдерживать свои чувства. Моя жена Лиззи до замужества тоже была компаньонкой у своей тети Парри, но уверен, она ни за что не превратилась бы в такую, как мисс Марчвуд. Лиззи с огромным трудом скрывает свои чувства и суждения.

Ну а Изабелла Марчвуд… После смерти Аллегры Бенедикт она осталась без работы. Теперь ей придется искать новое место; я невольно задумался, пожелает ли Бенедикт оставить ее в «Кедрах» до тех пор, пока она не найдет себе новую хозяйку. Наверное, ему неприятно смотреть на нее. Возможно, он думает: если бы она в тот день не потеряла хозяйку в тумане… Не винит ли он мисс Марчвуд в том, что случилось?

— Да, — сухо ответила компаньонка в ответ на мой вопрос. — С кем вы хотите побеседовать вначале — со мной или с мистером Бенедиктом?

— Наверное, мне следует вначале повидать владельца дома… и мужа усопшей.

— Подождите, пожалуйста.

Шурша шелковыми юбками, она развернулась и стала подниматься по лестнице. Значит, кабинет мистера Бенедикта находился на втором этаже, вдали от незваных гостей и хлопот прислуги.

Воспользовавшись случаем, я огляделся. Повсюду я находил новые признаки траура. Все картины на стенах были завешены, как и большое зеркало. Я взял на себя смелость и, открыв дверь, заглянул в малую гостиную. И там окна оказались занавешены, картины и зеркала закрыты… даже ножки рояля закутали в черный шелк. Естественно, в комнате царил полумрак.

Неожиданно я увидел фотоснимок в тяжелой серебряной рамке, который не был закрыт, и подошел поближе, чтобы взглянуть на него. Портрет покойницы стоял на рояле. На снимке Аллегра Бенедикт в белом платье казалась совсем юной. Она позировала на фоне классической колонны и какой-то драпировки; меня снова поразила ее необычайная красота. Перед фотографией стояла роза в рубиново-красной стеклянной вазе. В углу снимка я увидел надпись золочеными буквами: «Студио Подеста, Венеция».

— Инспектор!

В дверях стояла мисс Марчвуд и смотрела на меня с нескрываемым неодобрением. Что ж, полицейские, как известно, суют нос в чужие дела. В этом мы мастера. И пусть хозяину это не понравится, придется потерпеть.

— Мистер Бенедикт вас примет. Я провожу вас к нему.

Когда я вошел, Бенедикт встал с кожаного кресла мне навстречу. Кабинет, как и остальные помещения в доме, был погружен в траур, но здесь в щель между шторами проникала тонкая полоска света. Как и везде, зеркала и окна были занавешены черным. Впрочем, большой портрет Аллегры маслом, висевший над каминной полкой, не был закрыт. На портрете, как и на фотографии внизу, она выглядела очень молодой. Художник изобразил ее в саду, на фоне голубого неба, яркого солнца и вьющегося винограда. Она снова была в белом платье; у нее на коленях лежали цветы, которые, видимо, были только что срезаны.