Несуразица - Игорь Митрофанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ОН точно не вспомнил, чем всё закончилось в этот день. Кажется, родительским собранием послезавтра и ременной передачей хороших манер – по домам. Однако, после открытого дня поэзии, в группу пришла любовь! В туалете тайное стеснительное показывание друг другу интимных мест уже перестало быть хаотичным. Оно обрело двустороннюю любовную целенаправленность.
* * *3
Это утро соседка тоже пропустила. Она упорно молчала и все четыре дома проспали. Колокол Моисеевны являлся неотъемлемой атрибутикой двора и поддерживал существование дворян. На эту достопримечательность приходили заслушаться и другие дома. Но сразу, сходу не могли определиться. То ли это у них хорошо, что потише, то ли – это тут неплохо, раз погромче. Голос Сеевны (так звали её коллеги по лавочке) был необходим, как нужность дождя при осенней грусти, и как участие солнца в сгорании плеч. Поэтому сегодня двор вдруг расшатался, поник и оглох от дохлой тишины утра, прозевавшего рассвет.
Что же где? Типа: «Как же так?»
Одно из двух вторых: либо Моисеевна не встала, либо муж из последних сил наконец-то задавил её подушкой, либо одно из третьего: соседка с ночи заняла очередь на почту за пенсией.
В общем, день приподнимался тихий и солнечный до тошноты! Радость таилась во всём и пугала.
«Может, войти в депрессию? – придумал ОН. – Нужно только напиться вчера! Нет, не выйдет. Что бы такого сочувственного вспомнить? А, «Белый Бим, чёрное ухо»… Нет. Это – в старом детстве отплакалось».
Грусть не наводилась.
«Побегу пройдусь! А там всегда найдётся повод затосковать. У работы, в кои веки, выходной! Жаль терять!..»
– «У работы выходной, пуговицы – в ряд!» – цитировалось, обуваясь. – Нет! Каким «интеллектом» можно дойти до такой мозговой катастрофы? «Пуговицы – в ряд»… – ОН обулся и весь вышел.
На газоне сквера в парке, между табличками «Собакам нельзя!» и «Осторожно! Огажено!», проходил митинг, явно вызванный спонтанно. Сколоченное наскоро из строительных щитов возвышение подскрипывало, а микрофоны, использующиеся больше для записи, чем для воспроизведения, подсвистывали. Тему ОН прочёл на самопальном плакате: «Поддержим использование нерабочих механизмов, прошедших амортизацию!» Шестеро ораторов, заплёвывая микрофоны, призывали четырёх независимых слушателей внизу высказаться. ОН стал целым пятым, но к микрофону полез первым из всех, кто не хотел. Давно думалось опробовать себя в караоке.
«Грузите уши спагеттями!»
Подключилась ФРАЗА.
ОН с речью были внятны до убедительности и серьёзны до юмора![22]
– Прибор, при длительном высоком напряжении, работает на износ, а человек – на вынос!Товарищи!И, если показания аппарата умножаютна процент погрешности, то погрешности человека приравнивают к его чистым показателям!Это всегда является ведущим «руководством по эксплуатации» вас для вашего руководства!Товарищи!Воодушевлённый пониманием и поддержкой «товарищей», ОН разогнулся и разогнался продолжать. Но президиум отобрал и захватил «свистульку». Как всегда, организаторов процесса было больше, чем участников, и большевики взяли власть руками.
Хоть ОН и любил выступать, но его не сразу понимали… его не понимали вообще! Так же было в прошлый раз, когда, однажды, студёный ОН из лесу вышел и впору угораздил на «поляну» зелёных пацифистов. Маёвка проходила под девизом: «За мирные инициативы». Дерзнув не промолчать на сходке, ОН, как ему потом доверительно сообщили, сумел «наплести, не зная, что:
– Когда мир умиротворённо замираетот «миротворческого» примирения,усмирённые в «смирительные»не мирятся с вымиранием!
В той речёвке чувствовались грубые зазубилины, но «в корне» всё было верно.
…Так и сейчас, ОН лишился вещания и не раздал ни одного автографа.
Утренний пиво пился за углом. Заострив внимание, было заметно, что угол этот тупой, поэтому прохожие спешили его срезать.
«Режьте тупость остротами!»
Сглупила ФРАЗА.
Уже сидя за столиком, ОН стал подсматривать за приближающейся дамой. Дама фланировала походкой «груженого цементовоза под гору». Её прокатный стан двигался разбалансированно-расшатанно, как будто гайки между собой разболтались.
– Пройдёт или не пройдёт?
Она прошла с «запасом», почти не зацепив соседний светофор, на ходу сбросив из бомболюка два отдела парфюмерного магазина. ОН оглянулся на неё вперёд-походу:
– Интересно! Если ноги растут от коренных ушей, то где-то в этом месте и должен находиться верхний головной мозг? Действительно, две доли…
– Опять задница горит! Наверно, кто-то обсуждает, – прорвалось у неё, но перед тем думающаяся ею мысль была настолько глубока, что тут же снова заполнила всё её соображание: – Если они думают, будто я о них думаю, то почему они не думают о том, что они думают обо мне!
ОН допил кружку. Над примороженной лужей клокотала собака.
– Лучше – взахлёб, чем – захлёбываясь!
Процитировалось само.
– О! Точно! Пойду-ка я к Алкашам! Послушаю!
Мысль показалась неумной, и ОН её передумал:
– А почему бы и не пойти!
…При стуках в гаражи, услышалось долгожданное «эхо» потустороннего мира:
– Пароль?
Отзвук голоса радовал, но смысл слова озадачил. Это было что-то новое! Усилили бдительность?
– Пароль!
Настаивал гараж.
– Забыл.
ОН вернулся уходить, загрустив на развороте. Но спохватился – аж подпрыгнул:
– Вспомнил! Вспомнил! «Первый раз стратил» – не считается! Наш пароль: «Принёс!»
– Отзыв: «Молодец!»
Скрипанули ворота, расщеляясь для своего.
Когда ОН вошёл полностью, каждого было не слыхать.
– Что это вы сегодня молчите? Скажите что-нибудь думное!
Алкаши замолчали.
Один, племенновождно наливая стопарик и оторвав перочинкой ломоть корки, подавая между ножиком и большим пальцем, буркнул оскорблённо:
– Думай, что говоришь! Говори, что думаешь! Но «думой» нас не оскорбляй! Государственная дума[23] – порнуха.
– Там все лижут попу с искусственными стонами, сплёвывая и растирая чужие страдания. При этом нагло, не стесняясь, глядят в камеру, стелясь и выворачиваясь, чтобы их сняли на второй срок!
– Правильно! А им не в камеру смотреть надо, а из камеры!
Добавил кто-то. Не соглашаться совсем не хотелось, и ОН проглотил «соточку».
– Садись, в ногах правды нет!
– Это точно! Вся правда в заднице!
Все довольно всхрюкнули.
Водка разогнала кровь по сосудам. Кровь теперь сидела в сосудах и не высовывалась, побаиваясь.
Беседа продолжала прыгать с кочки на кочку, иногда проваливаясь в зыбкую трясину пустоты порожнего переспора. Но, в конце концов, всегда выходила на стремнину всеобщего интереса.
Прерываться не хотелось, но опять наступила очередь, и ОН пошёл за сывороткой правды в напитке истины. А куда пошёл? Хуже не придумаешь! В ба-ка-ле-ю! В бакалею!
Продавец был вежливейшим, культурнейшим в третьем поколении (из тех, кто пальцем проверяет чистоту стакана), и отсвечивал улыбкой № 37, с которой явно не дружил. В собирательном образе «хозяина жизни» сквозило: «По капле выдавливай из себя улыбку и, может быть, в отдалённых закоулках своего недоразвитого подсознания ты едва ощутишь слабый отблеск полуоттенка чувства, похожего на часть радости, полученной от твоей работы!»
– Не сломай зубоскулы об губоскалы, «столичная».
Одним предложением ОН попытался разбить «скульптуру» и, одновременно, заказал покупку.
– Детям до двадцати одного не отпускаем. Ваш паспорт!
Не искажая гримасы (отдадим ему должное, но потом, не за прилавком), процедил халдей, при этом назад и вперёд продавая водку «без сдачи» тринадцатилетним младенцам.
Пришлось доставать корочку:
– Там адрес моего дня рождения, приглашаю и вас!
Не на шутку рассмешил ОН. Но нашла мясорубка на кость.
– Вы знаете, как раз этот день для вас заказан отсутствием меня!
Грубыми и совсем не такими словами всё-таки сорвался продавец.
Цель была достигнута. Общаться дальше не желалось, и ОН отвалил, не посчитав недостающую сдачу.
«Травите змеев ядами!»
Вприпрыжку держалась за руку ФРАЗА, забегая вперёд и подхалимно заглядывая в глаза.
Бутылка была доставлена и начались «распри деления». Все легко намекали, что ОН не очень-то умно поступил, купив одну, подразумевая: «пошли дурака за водкой, и тот принесёт один литр!» ОН выкручивался, говоря, мол, «водка» не бывает во множественном числе и такому подобно…
Помирил всех от ссоры поэт Непечтаный. (То ли ошиблись в паспортном столе, то ли это была настоящая фамилия матери, то ли так его звали в связи с отношением к нему печатных органов, то ли с детства придерживался принципа «не печь в штаны», то ли, что совсем уж странно, поэт не носил с собой печать).
Непечтаный, привставши весь, сел на край бочки и, схватившись за ключицы явно-тайных читателей-почитателей, начал:
