Барабашка - это я: Повести - Екатерина Вадимовна Мурашова

— Ребята! Кто хочет в пятницу пойти в детский дом и выступить там в концерте художественной самодеятельности?

Все, кто занимался своими делами, продолжали ими заниматься, а остальные, кто был ничем не занят, стали смотреть в разные стороны. В основном смотрели на крышки парт. Я подняла руку и сказала:

— Я пойду!

Нина Сергеевна очень обрадовалась:

— Молодец, Оля! Ты у нас не равнодушная девочка! Это хорошо! А что ты умеешь?

— Я могу стихи почитать, — сказала я. — Я их много знаю.

— Давайте я пойду! — вскочила Зина Лучко. — Я с лентой покажу композицию, новую. Она у меня немного не доработана, но это ничего, да?

— Конечно, конечно, Зиночка! — проворковала Нина Сергеевна.

— Я тоже, — вдруг тихо сказала Ира Смирнова.

Я страшно удивилась. И все другие, по-моему, тоже. Представить, что Ира с ее вечной молчаливостью может перед кем-то выступать, было очень трудно.

— Может быть, тебе не надо, Ирочка? — как-то нерешительно спросила Нина Сергеевна.

— Надо! — тихо, но твердо сказала Ира.

Я сейчас переоденусь и ухожу! — сказала я дома.

— Куда это? А обедать? — поинтересовалась бабушка.

— В детский дом. У нас там самодеятельность, — объяснила я.

— Это доброе дело, — согласилась бабушка. — Может, вот пряники с собой возьмешь? Свежие, с повидлом, с утра только купила, угостишь там кого…

Я вспомнила реакцию Васьки на «подачки» и, подумав, отказалась.

В школьном вестибюле собралось человек пятнадцать, которые должны были идти в детский дом. В основном малыши-младшеклассники. Ира Смирнова сидела на низенькой скамеечке и читала. Зина Лучко подошла ко мне и спросила, тараща выпуклые зеленые глаза:

— Ты как думаешь — я вот тут печенья взяла… Наверное, нормально, да? Я хотела конфет, но ничего вкусного не было. Так я печенья… Нормально, да?

— Нормально, — сказала я.

Зина считает так, я — иначе, зачем навязывать ей мое мнение? К тому же она не знает Ваську. Чем я ей докажу?

Сначала выступали сами детдомовцы. Они все были стриженые и аккуратно одеты. Но аккуратность эта была какая-то гостиничная. Словно она, эта аккуратность, не принадлежит им самим, а взята напрокат и подлежит возврату. Не знаю, как сказать точнее…

Малыши-детдомовцы в зеленых рубашках и фуражках танцевали какой-то танец. Они ходили по кругу, хлопали в ладоши и пели: «Храбрые мальчишки, нечего тужить! Тоже вы пойдете в армию служить! Эх, левой! В армию служить! Эх, левой! Нечего тужить!» Я смотрела на них и думала: тот это детдом или не тот?

Воспитатели вместе со своими воспитанниками сидели на стульях у стены. У входа в зал толпились нянечки, повара. Все они были в белых халатах, только одна толстая, немолодая уже женщина была в халате цветном — красные розы по зеленому полю. На шее у нее висели крашеные деревянные бусы. Я почему-то решила, что это тетка Марфа.

Потом был перерыв. Наши малыши смешались с детдомовскими, и их было уже не различить. Зина Лучко кормила печеньем всех подряд, и все радовались. Старшие детдомовцы стояли отдельно и в малышачьей радости участия не принимали. Вокруг Нины Сергеевны и нашего завуча Валентины Андреевны образовались галдящие круги, из которых задавали сразу по нескольку десятков вопросов. Нина Сергеевна, смеясь, отвечала, а Валентина Андреевна растерянно оглядывалась по сторонам. Вдруг я снова увидела женщину в пестром халате. Она держала за руку мальчика лет восьми и говорила ему хриплым басом:

— И вечно ты, Родька, глупость какую спросишь! Сколько раз тебе повторять: не лезь ты к людям со своими глупостями! Стой вот здесь. Или вон с робятками повозись. Все дело…

Она отпустила мальчика и куда-то ушла, а он послушно стоял на месте и крутил коротко стриженной головой. «Родька — Божий человек», — вспомнила я и, как волны, разводя руками галдящих малышей, пошла к нему. Он заметил меня и смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда.

— Тебя Родькой зовут? — спросила я.

— Ага. А ты откуда знаешь?

— А вот знаю, — таинственным шепотом произнесла я. — Я все знаю. Я — волшебница.

— Ну да? — не очень удивился Родька. — А вот скажи тогда, где сейчас моя бабушка?

«Вот черт! — подумала я. — Сфантазировала на свою голову. Ну как теперь выкрутиться?» Тут я вспомнила про Родькину веру и решила идти напролом. Во всяком случае, все сразу станет ясно.

— На небе твоя бабушка. В раю. Где ж еще? — сказала я как о чем-то само собой разумеющемся.

Вот тут уж глаза у Родьки действительно стали круглыми от изумления.

— Ты… ты, — срывающимся голосом прошептал он, — и вправду все знаешь?

— Все! — подтвердила я, гадая, какую еще проверку изобретет для меня Родька.

— А Жека Андреев тоже в раю? — вдруг спросил Родька.

Я вздрогнула от удивления.

— С чего это ты взял?! — воскликнула я. — Жив, здоров Жека, по тебе скучает.

— Правда?! — Родька даже подпрыгнул от радости. — Вот хорошо-то! А я и не верил, ни капельки не верил!

— Чему не верил-то?

— Ну, когда Вася с Жекой сбежали, нам Тамара Александровна сказала, что Жека умер. И что все умрут, кто будет бегать. А я не верил. Ни капельки. И каждый вечер за него молился. За здравие, как за живого. Вот!

«Чудеса! — подумала я. — А как бы эта самая Тамара Александровна предъявила им живого Жеку, если бы его поймали?» Тут я вспомнила про специнтернат и все поняла. Ну конечно же! Если Жеку поймают, то его сразу отправят в тот самый интернат для умственно отсталых, про который говорил Васька. И Родька об этом, естественно, не узнает.

— Жека жив, — сказала я. — И Васька жив тоже. Они оба передают тебе привет.

— Жека нашел свою маму? — спросил Родька, отводя глаза.

— Нет, еще не нашел.

— Передай ему, — горячо сказал Родька и схватил мою руку своими маленькими сухими руками. — Передай ему, что я его помню. И что я буду молиться за него… «От стрелы, в ночи летящей…» — быстрой скороговоркой прошептал он.

В это время перерыв кончился, и все снова расселись по своим местам. Родька убежал, но я, даже не видя его, чувствовала на себе его взгляд.

Сначала наши малыши тоже танцевали, читали стихи и разыгрывали какую-то сказку, кажется, «Теремок». Я почти ничего не видела и не слышала. Потом выступала Зина Лучко. Она выбежала в голубом купальнике с серебряной отделкой, а в руке у нее была какая-то палочка. Зина взмахнула палочкой, и та развернулась голубой лентой, которая то закручивалась спиралью вокруг Зины, то волной стояла на полу, то образовывала вокруг Зины голубой блестящий круг. Сама Зина гнулась в разные стороны, ходила колесом, садилась на шпагат, и все это не выпуская ленты из рук. Все вместе было очень красиво. Зине долго хлопали, особенно старшие детдомовцы, а один черноволосый мальчик, чем-то похожий на Ваську, подошел к ней и дал ей белую гвоздику. Зина страшно покраснела, поклонилась и убежала. Мальчик тоже покраснел и долго стоял на месте, словно забыв, что ему теперь нужно делать. Потом Ира Смирнова прочла юмореску из школьной жизни. Она читала очень хорошо, с выражением, и почти не подглядывала в бумажку. И юмореска была очень смешная. Но почему-то почти никто не смеялся. Ира побледнела и очень расстроилась, а мне показалось, что детдомовцы просто не поняли, о чем идет речь.

Следующая очередь была моя. Накануне ко мне подошла Нина Сергеевна и спросила:

— Ты что будешь читать?

— Что-нибудь про животных, — сказала я. — Можно?

— Можно, — согласилась Нина Сергеевна, — только чтобы громко и с выражением. Я тебя проверять не буду — мне сейчас некогда. Но ты ведь не подведешь, ладно?

— Ладно, — сказала я.

Я вышла на середину круга и объявила:

— Асадов. «Стихи о рыжей дворняге».

Хозяин погладил рукоюЛохматую рыжую спину:Прощай, брат, хоть жаль мне, не скрою,Но все же тебя я покину…

Я читала тихо и без всякого выражения. Вовсе не назло Нине Сергеевне, нет, я просто знала, что эти стихи нужно читать именно так. И еще я знала, что не должна читать эти стихи. Но все равно читала. А все детдомовцы смотрели на меня застылыми глазами. На последней строфе я вдруг почувствовала, что глаза у меня мокрые, задрала вверх подбородок, чтобы слезы не вылились, и сказала громко и четко:

…Старик! Ты не знаешь природы!Ведь может быть шкура дворняги,А сердце чистейшей породы!

Многие малыши и некоторые нянечки плакали. Нина Сергеевна хотела увести меня, но я вдруг вспомнила про Ваську и начала читать громко и с выражением:

Весь жар отдавая бегу,В залитый солнцем мирПрыжками мчался по снегуГромадный бенгальский тигр.Клыки оскалены грозно,Сужен колючий взгляд.Поздно, слышите, поздно!Не будет пути назад!..

Я ненавидела себя и ликовала одновременно. И еще, несмотря на свой крик, видела и слышала все, что происходило в зале.