Харбин - Евгений Анташкевич

Он шёл на юг, куда сама Ангара вела его своими берегами. В том, как отступали колонны белых армий, он уже не сомневался, конечно, прямиком на Байкал, конечно, обошли город с юга и где-то, в какой-то точке, вышли на лёд Ангары.

«Надо только добраться до этой точки».

Он вновь почувствовал острый голод, дёрнул плечами, скидывая веревочные лямки мешка, снова заныло и стало липко под мышкой.

«Черт, надо же! – Он плотно прижал локоть. – Ничего, не размямливайся! Подумаешь, царапина! Скользнула и упала под сапог! Надо что-то съесть!» Трясущимися пальцами он развязал замёрзший, тугой верёвочный узел, вытащил за хвост большого, с локоть, омуля, хрястнул его об колено и вонзился зубами в копчёное светло-розовое мясо, от которого слегка отдавало гнильцой.

«С душком!» – вспомнил он особенный байкальский засол. Мелкая чешуя забила рот, но он даже не подумал о том, чтобы рыбу очистить, отдирал зубами от остяка балык и глотал его, почти не жуя. Через минуту в животе заурчало и во рту стало сладко-солоно. «Сейчас бы хлеба или хотя бы стакан холодной воды! – От солёной рыбы пересохло в горле. – Воды, воды, господи, вот же вода!» Он зачерпнул снег, крепко стиснул его в кулаке и почувствовал, как тот превратился в ледышку и между пальцами стало мокро. Талая вода смочила горло, стало легче, руки перестали дрожать, прошла предательская слабость в ногах; Адельберг встал, отшвырнул наполовину ободранный рыбий скелет и добрым словом помянул Мишку.

Глава 5

По запруженному санями, военными упряжками, одиночными конниками и целыми подразделениями тракту Мишка с шага на полшага еле-еле двигался и пытался вырваться из тисков плотно зажавшего его обоза.

Станцию Иннокентьевская, почти не замеченную в продолжавшейся метели, прошёл только к утру.

«Заехать в город! Каки тама новости! Энто едино, кака тама у них власть! Я им не белый и не красный. Я им, – он глянул на свой тулуп, – бурый!»

Перед Глазковским предместьем Мишка съехал на лёд Иркута и свернул влево. Он проехал под железнодорожным мостом и, оглушённый грохотом проходивших по нему эшелонов, быстро выкатил на лёд Ангары и доехал до того места, где летом с левого на правый берег перекидывали понтонный мост. Вырвавшись из обоза, он сократил путь, а его маштаку было всё равно: шлёпать своими широкими и мохнатыми копытами по накатанному тракту, по льду или по разбитым кривым улочкам Глазковского предместья.

Вся Ангара между Иркутским железнодорожным вокзалом на левом берегу и дровяными складами на городской набережной на правом была укатана санями вдоль и поперёк.

«Ране такого порядка за нет, не было, шоб по Ангаре, да во все стороны! Лихое время, совсем всё поперепуталось. Эхма!»

Понужая лошадь, Мишка пересёк реку, подъехал к Рыбной пристани и въехал на невысокий берег, на заметённую снегом дорогу к дровяным складам.

– Стой, хто идёт!

От угла ближнего дровяника отделились две тёмные фигуры с торчащими вверх штыками.

– Хто идёт, хто идёт! Спроси лучче, хто едет! – недовольно ответил Мишка.

– Ну, хто едет, тожа стой! – И одна из фигур сняла с плеча карабин.

Мишка тряхнул вожжами:

– И чё? Твою мать! Стрельнешь?

– А чё? – громко прокричала фигура. – И стрельну, впервой, што ль?

– И чё будит, коли стрельнешь?

– Чё будит? Ищо один жмур будит! Не веришь?

Мишка не стал препираться, чуть осаживая лошадь, но, не останавливаясь совсем, он медленно приближался к двум караульным с красными повязками.

– Кешка, ты, что ль? – узнал он одного из них.

– Мишка! – Кричавший опустил ствол.

Мишка соскочил с саней и зашагал к тому, кого назвал Кешкой.

– Как-эт ты к карабину штык-то примайстрячил?

– Как? Как? Тебя не спросил! Он тута на месте, а против белой контры штык не только к карабину примайстрячишь.

Они рассмеялись.

– Ну и чё ты здеся сопли морозишь? Бона борода вся в сосульках.

– Опять чё? Да ничё! Не знаешь, што ли, колода таёжная, што энтой ночью мимо нас беляки на Байкал убежали?

– А мне зачем?

– Как – зачем? Ты с нами али с ими?

– С медведями я! Да с омулем. Ладно молоть, давай-ка – завёртка твоя, а табак мой! Пойдет така контрибуция?

– Анекция, ещё скажи, грамотей гуранский. Пойдет!

Мишка достал кисет, Кешка вынул из кармана две листовки и подал одну Мишке.

– И давно вы тут?

– С ночи.

– И не помёрзли?

– Хе, «не помёрзли!» Ночью-то кака метель была! Тока-тока улегается! Не, мы в дровянике, тама и печка есть.

– Ну? Так, можа, и кипяток найдётся?

– Найдётся! – сказал Кешка, повернулся к дровянику и, зовя за собой, махнул рукой. – А тебя каки черти пригнали?

– Черти не черти, а патронишками бы разжился, – хохотнул Мишка.

– Патронишками?! На што тебе патронишки, к твоей берданке-то?

Мишка, довольный тем, что так неожиданно встретился со знакомцем, достал из саней из-под поклажи карабин:

– Бона, как твой, кавалерский!

Кешка и его спутник рассмеялись.

– Гуранская твоя башка! Кавалерийский! Ну пойдём. Скока тебе патронов?

От неожиданности Мишка остановился: «Эка удача, ежли не шутит!» – и с ходу выпалил:

– А мешок! Я тебе мешок рыбы, а ты мне мешок патронов!

Кешка хмыкнул:

– Прогадал ты, брат! У нас энтих патронов – стока в твоей тайге медведя не ходит!

Мишка не поверил, отвернулся к кошеве и стал укладывать в неё карабин: «Нешто и вправду? Я-т шутковал, а он?..»

Зайдя в дровяник, он огляделся: склад был пуст, от конторки, которая занимала правый угол, саженей на тридцать влево уходили сложенные из ошкуренной лиственницы стены под низким потолком. На реку выходило двое широких ворот, запертых на засовы из толстого бруса. На стенах серебрился иней и свисал с потолка, как старая паутина. Внутри небольшой конторки учётчика стояла железная бочка с выведенной в узенькое оконце под самым потолком трубой; на печке парил полувёдерный медный чайник. Рядом с буржуйкой, на лавке, спиной к стене спал такой же длинный, как сама лавка, укрытый тулупом мужик в чёрной казачьей папахе, напяленной ниже глаз. На рукаве его тулупа тоже была красная повязка.

– Эт наш главный! Петрович! – показал пальцем в сторону мужика Кешка. – Тольки пустой кипяток хлебать придётся, чаю нету!

Мишка, чтобы скрыть своё нетерпение, подтрунил:

– Эх, Кешка, ничего-то у тебя нету и никада и не было, а ишо… поёшь мне про патроны… Кружка-т хоть найдётся? – спросил он со вздохом, полез в карман и вытащил мешочек, похожий на кисет.

Кешка достал из-за печки большую фарфоровую кружку с отбитой ручкой:

– Кружка-т? Найдётся! На-ка вот! Эта сойдёт?

Мишка взял кружку, бросил в неё из мешочка щепоть сухих трав и ягод и налил кипятку.

– А прикрышка кака?

– Тоже найдётся! – Кешка снова пошарил рукой где-то внизу и подал Мишке фарфоровую крышку.

Мишка повертел её в руках:

– Ни дать ни взять от энтой кружки и есть. – Он посмотрел на Кешку. – Чей барский дом-то ограбили?

– Нету боле барского! Всё наше. И не грабили мы ничево. Учётчика кружка и крышка. Када нам дровяник под сторожевой пост сдавал, сказал, мол, пользуйтесь как своим.

– «Сторожевой пост»!!! – скривился Мишка. – Чё сторожите-то? Реку, что ли, али лёд на реке?.. Чем так сидеть, майну бы проколупали да хоть бы рыбы себе наловили!

Кешка никак не реагировал на Мишкины подначки:

– Майну проколупали ишо вчера, вона под берегом, два ста саженей не будет, дак хто в ней ныне ловить будет, да и чем? Снасть-то дома осталась.

Мишка накрыл кружку крышкой:

– А чё колупали? Под Колчака, што ль?

– Не! Колчака на Ушаковке ухлопали, – сказал Кешка и махнул рукой на север. – Под другого кого – ночью тут ЧК пуляло. Нам приказали, мы и проколупали.

Мишка открыл крышку, и из чашки пошёл мятный с запахом земляники, смородины и брусники дух.

– Дядь Кеш, ты погляди, какой чай получился!

Кешка оглянулся на своего напарника, который на протяжении всего разговора стоял молча и слушал.

– Ну ты, Серёга, даёшь, ни разу в тайге, что ль, не был? Не знаешь, какие там заварки сушат?

– Был с батей, малым ищо. А когда его ремнями задавило на фабрике, больше и не был. С пацанами только, по ближним кедрачам.

Серёга, молодой парень лет пятнадцати, заросший светлой, ни разу не бритой кучерявостью, горящими глазами смотрел на кружку и тянул в себя поднимающийся от неё сладковатый, ароматный дух.

– Здорово-то как!

– Мишк, ты бы дал ему хлебнуть, что ли, сироте, и давай вали сюда свою рыбу! – Он потопал ногами и вышел из конторки за перегородку.

Паренёк, которого Кешка назвал Серёгой, увидел, что Мишка стал развязывать верёвки принесённого с собой мешка, метнулся в угол и расстелил кусок серого брезента; Мишка вывалил на брезент с тридцать или сорок омулей, и в загородке запахло копчёным. Он возился с рыбой, не поднимая глаз, стараясь скрыть радость и ещё не веря в такую удачу, потом завязал пустой мешок и посмотрел на Серёгу: