Синий город на Садовой (сборник) - Крапивин Владислав Петрович

– А ты говорил, что перестраховщик, – поддела Оля. – А перестраховщики, они тоже солидные, предусмотрительные…

– Это как когда!.. Показывай дальше.

Досмотрели ленту про зимнее веселье. Федя спросил:

– А сейчас ты про что снимаешь? Вот сегодня. Когда…

– Когда ДТП? – засмеялась опять она. – Я просто ветки над забором снимала. И как за ветками, далеко, башня, а по забору кошка идет…

– Но меня-то ты, надеюсь, не сняла? – вдруг испугался он. – Как я кувыркался. И потом?..

– Думаешь, до того мне было? Я решила, что ты убился…

– Если каждый раз убиваться… – с облегчением проговорил Федя. – А кошка тебе зачем? Для какого фильма?

– У меня летнее задание… В школе работы нет, наша Маргарита Васильевна и говорит: «Пусть каждый себе сам дело для летней практики ищет. А ты, Ковалева, сними кино „Наш город летом“, а осенью на классном часе покажешь»… Потому что я в классе уже «Тик-так» показывала…

– А какое будет кино? Просто так, виды всякие?

– Не всякие… Тут главное – кадры хорошие снять. Можно ведь снимать по-разному. Скажем, если просто вид с берега, то это одно, а если сквозь травинки, когда они в капельках дождя, то уже будто сказка…

– Ага! Надо так сделать, чтобы все увиделось как бы по-новому, да? И город такой… загадочный.

– Правильно! Ты понимаешь! Главное – нужный ракурс! В одной книжке написано: «Чтобы увидеть необыкновенное в обыкновенном…»

Точно, они говорили об одном и том же! И, радуясь этому пониманию, Федя едва не сказал о вазе, на которой синяя картина с Городом. Но сдержался все-таки, словно излишняя откровенность могла сломать что-то хрупкое. Он только заметил сочувственно:

– Трудно ведь это – искать хорошие кадры, да?

– Конечно… Да и не всегда получается как хочешь. Пока снимаешь, кажется, что прекрасно, а проявишь, посмотришь – хоть плачь… А еще очень важно смонтировать как надо. Монтаж в кино – это вообще самое главное…

Оля увлеклась, такая разговорчивая сделалась. Непохожая на прежнюю, стеснительную. Видно, не часто ей приходилось говорить о любимом деле с тем, кому интересно.

А Феде и правда было интересно. В нем словно кто-то раскручивал пружинку с о б ы т и я. Он сказал:

– Небось куча пленки в отходы идет?

– Ох, конечно… А главная беда, что достать ее почти невозможно…

– Подорожала?

– Да не в том дело! Такую вообще сейчас не выпускают, камера-то старая, один на восемь.

– Я в этом ничего не понимаю…

– Ну, смотри, пленка узкая, как лента на магнитофоне. Восемь миллиметров. Раньше ее специально делали для кассетных камер «Кама» и «Экран». А сейчас – только два на восемь. То есть пленка шириной шестнадцать миллиметров, но снимают на нее в два ряда: сперва по одному краю, потом по другому. А после проявки разрезают вдоль специальным резаком…

– А если до съемки разрезать? В темноте, чтобы не засветилась. И зарядить в твой «Экран»?

– Так я и делаю. Только морока ужасная… Но и эта пленка тоже редко продается. Все больше «супер» для новых камер. Она тоже два на восемь, но на ней перфорация другая, помельче. И не подходит…

– Всюду дефицит, – посочувствовал Федя. И тут разговор замялся. Чтобы не получилось долгого неловкого молчания, Федя спросил: – А тот мальчик, что с будильником снимался, – твой брат?

– Нет! Это наших знакомых мальчик. Андрюшка. У меня брата нет, мы с мамой… Ой, вот она, кажется, пришла!

В прихожей хлопнула дверь.

– Я пойду тогда, – стесненно сказал Федя.

– Постой. Мама не съела ни одного человека, не бойся.

– Лёлька! – раздался густой голос. – Ты дома, душа моя?

– Мы тут! Кино крутим! Иди к нам!

Одеяло на одном окне было откинуто, и Федя разглядел Олину маму сразу, с порога. Она была худая и высокая, с длинным складчатым лицом, густыми светло-желтыми волосами (наверно, крашеными). В ушах качались цыганские серьги-полумесяцы. Узкое зеленое платье переливалось, как змеиная кожа.

– Здрасте… – Федя неловко выбрался из кресла.

– Это Федя, – бодро сообщила Оля. – Мы познакомились на улице, когда я чуть не сыграла ему под колесо. Потом он бинтовал мне локоть, и забыл у нас марки, и приехал за ними, и я показывала ему свои ленты…

– И небось уморила человека… – Олина мама смотрела на Федю как на вполне знакомого. Зелеными спокойно-веселыми глазами. И он ощутил освобождение от всякой неловкости. Проговорил с дурашливой виноватостью:

– Дело не в марках, я все равно бы приехал. Преступника всегда тянет на место, где пролилась кровь его жертвы.

– Много пролилось-то? – обеспокоилась Олина мама.

– Да не слушай ты его! Я сама виновата, на гвоздь наткнулась. И не здесь это было, а на Садовой…

И тогда вдруг Федя сказал:

– Оль, а помнишь, там недалеко такой длинный дом? На спуске. А в крайнем окне – ваза с синим городом…

– Конечно! Я на нее часто смотрю!

– Вот бы ее снять для твоего фильма! В самом начале. А потом уже виды нашего города. Ну, понимаешь, вроде как перекличка: сказочный город и наш…

– Фе-едька… – выдохнула она. – А ведь это в самом деле! Главный стержень фильма может из этого получиться… А я смотрела, смотрела на нее, и даже в голову не пришло. Ты только сейчас догадался?

– Раньше у меня знакомых кинооператоров не было…

Олина мама спросила:

– Есть хотите? Я вам гренок с яичницей нажарю.

– Ох… – спохватился Федя.

– Не охай, – велела Оля. – Не отказывайся.

– Я бы и не отказался, правда. Потому что не обедал, – бесстрашно признался Федя. Хорошо ему здесь было. – Но я от дома уехал только на минуту. Сейчас там уже переполох… Тут поблизости нет телефонной будки?

– У нас дома телефон есть! – обрадовалась Оля.

Федя никак не ожидал, что в этой квартире, где уместнее был бы граммофон с трубой, имеется телефонная связь. Аппарат, кстати, оказался под стать дому и мебели. Висячий, с деревянной ручкой на трубке, с двумя чашечками звонков.

– Его еще мой дедушка ставил, после войны. И до сих пор работает лучше нового. Крепкие вещи в старину делали…

Телефон и в самом деле работал отлично. Мамин голос – будто рядом:

– Федор, это ты? Где тебя носит?

– Меня не носит. Я у одной девочки… Ну, заехал на минуту, и пришлось фильмами заняться, крутим их тут… Господи, да какое видео! Она сама снимает, по заданию школы… Как это – я при чем? – Он весело глянул на Олю. – Я помогаю! Это… консультирую… Нет, недалеко, на Декабристов…

– Ничего себе «недалеко», – сказала мама. – Чтобы через час был дома! А то катаешься где-то, а Степку одного домой отправил. А он в лифте застрял! Минут пятнадцать сидел…

– Какая балда! Я же ему русским языком велел: иди пешком!

Мама сказала, что вот придет отец и разберется, кто там у них балда.

– И не носись, как на гонках! Понял?

Когда Федя повесил трубку, Оля сказала – опять с какой-то скованностью:

– Слушай… а может, ты правда мне поможешь?

– Как?

– При съемках… Понимаешь, хорошо, если будет не просто город, а как бы со своим героем. Который ходит и смотрит… Город – глазами этого человека…

– Меня, что ли, снимать хочешь?

– Да… Я в классе кого только не просила, все на лето разъезжаются… Ой, а ты, может, тоже уезжаешь?

– Не-а… – с удовольствием отозвался Федя. – У родителей отпуск осенью будет. Меня, естественно, собирались в лагерь запихать, но я отбился.

– Значит, договорились?

– Да какой из меня артист…

– Нормальный будет артист! Не Гамлета ведь играть!

– А снимать научишь?

– Конечно!.. Ох, только хватило бы пленки. У меня всего пять катушек осталось…

На кухне трещало масло и доносился оттуда восхитительный запах.

Лифт

Ночью прогремела наконец обещанная синоптиками гроза – трескучая, с белыми вспышками и бурливым дождиком. Но долгой прохлады не принесла. Утром, по дороге в детсад, Степка еще хлопал сандалиями по лужицам, но скоро они высохли без следа. И когда Федя после школы шагал на улицу Декабристов, день опять плавился от жары, как масло на желтой сковородке.