Не жди, не кайся, не прощай - Сергей Зверев

– Ну? Добивай, падла.

Перебарывая головокружение, Константин стоял в метре от него и хрипло дышал. По звучанию это напоминало работу пилы, распиливающей бревно: шух-шух, шух-шух… Он попытался сплюнуть кровь, наполнившую рот, а вместо этого выплюнул зуб.

– Добивай, падла, – повторил Рогач, поднимая опухшее, окровавленное лицо с полопавшимися губами. – Или я тебя порешу. По-любому.

– Лежачих не бьют, – сказал Константин и, разминая ободранные костяшки пальцев, возвратился на отведенное ему место.

– Это кто ж тебе такое сказал?

– Знаю.

– А я почему не знаю?

– Потому что тебя не учили, – отрезал Константин и сомкнул веки, давая понять, что разговор закончен.

Проследив за ним угасающим взглядом, Рогач повалился на пол и потерял сознание.

До девятого класса Константин Рощин ни разу не участвовал в настоящих потасовках, но настал день, когда уклониться от главного испытания в жизни подростка не удалось. Это произошло первого сентября, сразу после торжественной линейки. Еще до летних каникул, на субботнике, когда школьников выгнали на благоустройство территории, Костя повздорил с тщедушным шестиклассником. Фамилия его была Карапекин; он или сказал что-то не то, или посмотрел как-то не так, одним словом, нарвался на неприятности и схлопотал по шее. Проблема пацана состояла в том, что показательную трепку он получил в присутствии дамы своего сердца. Проблема Кости заключалась в том, что злопамятный шестиклассник Карапекин стал семиклассником, а минувшее лето посвятил занятиям в секции бокса, отрабатывая там хуки, свинги и прочие приемчики, позволяющие отправлять противника в нокдаун или даже в нокаут.

Костя тогда имел о боксе самое общее и весьма расплывчатое представление. Про различия между нокаутом и нокдауном он впервые услыхал по пути к месту поединка, куда вместе с ним следовала шумная ватага сверстников, включая нескольких девчонок, не отличавшихся примерным поведением. Принимая вызов, Костя презрительно усмехался, и эта кривенькая усмешечка намертво приклеилась к его губам, когда он поинтересовался у своего секунданта Генки Малявкина:

– Разве можно выучиться прилично боксировать за три месяца?

– Прилично боксировать – вряд ли, – заверил его Генка, – а вот в челюсть садануть как следует – это, я думаю, запросто.

– Ну, это мы еще поглядим, – сказал Костя, нисколько не сомневаясь в правоте товарища.

– Ты должен его сделать, Костян, – подзадоривали болельщики. – Где это видано, чтобы седьмые на девятые хвост поднимали? Не подведи.

– Ладно.

– Задай этому Карпеке так, чтобы ему мало не показалось.

– Не покажется, – угрюмо обещал Константин.

До осенних холодов было еще далеко, а солнце уже только светило и не грело. И аллея, ведущая к месту поединка, была не настолько длинной, как того хотелось бы Косте. Перехватив его тоскующий взгляд, брошенный на скрывшуюся за деревьями школу, Генка тихо спросил:

– Мандражируешь?

– Да как тебе сказать…

– Запомни: бить надо первым, иначе он тебя уделает.

– Первым? – оживился Костя.

– Ага. Как только Карапекин заговорит, выжди немного, а потом неожиданно вмажь ему, – торопливо инструктировал Генка.

– А он заговорит?

– Обязательно. Угрожать станет или бочку катить. Притворись, что слушаешь, а сам бей. Используй фактор неожиданности.

– Фактор неожиданности, – повторил Костя, протискиваясь между прутьями чугунной ограды. За ней простирался пустырь, на котором собралось не меньше полусотни зрителей из младших классов. – Фактор неожиданности, хм…

Предвкушая потеху, болельщики встретили его появление свистом и улюлюканьем. На их фоне Карапекин выглядел собранным и деловитым: рукава рубахи закатаны, ремешок часов свисает из кармана, кулаки приподняты на уровень груди.

– Вот и мы! – крикнул ему Костя, спускаясь по откосу.

Слово «мы» нравилось ему значительно больше слова «я». Оно подтверждало принадлежность Константина к взрослому миру послезавтрашних выпускников.

– Мы, Николай Второй, – процедил Карапекин.

В его свите захихикали.

Несмотря на дружную ораву за своей спиной, Константин остался один, в белоснежной пайте, приобретенной родителями в Италии к дню рождения. «Вот тебе и фактор неожиданности, – подумал Костя. – Если я заявлюсь домой в изорванной и перепачканной обнове, то папе очень не понравится такая неожиданность».

– Первым, – прошипел Генка.

– Давай! – Константина нетерпеливо толкнули в спину.

Сделав шаг, он оказался нос к носу с осунувшимся от решимости Карапекиным. На расстоянии удара. С пустой головой и подрагивающими коленками.

– Помнишь, как ты меня весной? – спросил Карапекин.

– Ну, помню, – подтвердил Константин.

– Проси прощения, и разойдем… М-м!

Договорить Карапекин не успел. Не сводя глаз с его шевелящихся губ, Константин нанес удар. Прицельный, мощный, безжалостный, сопровождающийся клацаньем чужих зубов.

«Ого, как я его, – восхитился Константин. – Ни фига себе!»

Отлетевший назад Карапекин сделался неправдоподобно маленьким, как в перевернутой подзорной трубе. Но тут кто-то спохватился и вернул трубу в нормальное положение. Ринувшийся вперед Карапекин заслонил собой небо, а его кулак, летящий в лицо Константину, был величиной с футбольный мяч… с арбуз… метеорит… планету…

Р-раз – и вселенная погрузилась во мрак. Два – и в этой непроглядной темноте стало горячо и солоно.

– Ай, – тоненько надсаживались вокруг комарики человеческими голосами. – Ей.

«Это они мне кричат вставАЙ! – дошло до Константина. – Это они кричат бЕЙ!»

– Угу, – произнес он. Его голос был громогласен, тогда как сам Константин куда-то подевался. Ни рук, ни ног у него не было. Одна голова, гудящая, как медный колокол.

Казалось, земля подбросила его, встряхнула, косо приподняла и вновь опрокинула назад, припечатав к себе затылком, лопатками, локтями.

– А-ай, – требовали со всех сторон. – Е-ей!

– Угу.

Преодолев земное притяжение, Константин воспарил, подобно воздушному шарику. Прямо перед ним раскачивалась фигура, принявшая боксерскую стойку. Из носа у Карапекина хлестало. Увидев это, Константин почувствовал, что вот-вот захлебнется собственной кровью. Не умещаясь во рту, она стекала в гортань.

– Подожди, – булькнул Константин.

Карапекин ждать не захотел. Налетел кузнечиком – отпрянул, налетел – отпрянул, а потом и вовсе исчез.

«Почему все голубое? – вяло удивился Константин. – Где деревья, где пацаны? И куда подевался Карапекин?»

Мгновение спустя стало ясно, что противник никуда не подевался: он возник над лежащим на спине Константином, четко выделяясь на фоне безоблачного сентябрьского неба.

Неужели опять колошматить станет?

Именно этого жаждали возбужденные зрители. Косте больше никто не кричал: «Вставай!» Зато «Бей!» орали пуще прежнего. Но опять же уже не Косте. Теперь все болели за Карапекина.

– Бей! Бей! Бей!

Карапекин протянул руку. Костя обреченно зажмурился.

– Руку дай, – донеслось до него сквозь звон в ушах. – Поднимайся, Роща.

– У-у… Мало ты ему всыпал… – разочарованно заныли зрители. – Надо еще… еще…

– Он свое получил, а лежачих я не бью. – Карапекин засопел, помогая Косте встать.

Не дожидаясь, пока пройдет головокружение, тот устремился прочь, провожаемый улюлюканьем мальчишек. Этот день навсегда врезался в его память. Пережитое унижение заставило его стать сильнее и научило не унижать других. Это был главный урок, усвоенный Константином в школе.

Увы, на зоне его благородство оценить было некому. Здесь били лежачих – забивали насмерть. Здесь нападали втроем… вчетвером… всемером на одного. А охотнее всего убивали спящих. Загоняли им гвозди в уши, резали глотки, душили подушками и ремнями.

«Не спать, – твердил себе Константин, украдкой поглядывая на лежащего напротив Рогача. – Не спать, не спать».

А глаза слипались. И голова наливалась тяжелым теплым свинцом.

Глава 6. Люди и звери

Ночь близилась к концу, а они продолжали сидеть лицом друг к другу, вздрагивая всякий раз, когда их веки непроизвольно смыкались, а головы свешивались на грудь. Время от времени Рогач дремал минуту-другую, тогда как Константин позволить себе этого не мог. Вот когда ему неожиданно пришло в голову, что сон, в сущности, та же смерть. Отключаешься и не знаешь, проснешься ли утром.

Много всяких мыслей рождалось и затухало в мозгу Константина, пока он сидел на полу душной камеры, мечтая о глотке воды и возможности забыться хоть на минутку.

Время ползло медленнее улитки. Возможно, оно вообще стояло на месте, доказывая относительность теории Эйнштейна. «Никуда не годится его теория, – тупо размышлял Константин. – На кой черт он ее выдумал?»