Крылья мужества - Жорж Санд

Он прожил в дюне все лето, покупая себе съестные припасы в разных местах; он нигде не говорил, кто он и откуда; все более и более привыкал он питаться только дарами моря и плодами для того, чтобы не быть рабом своего желудка. Вскоре он стал так воздержан в пище, что его уже не тянуло ходить в деревню. Ему удалось встретить промышленников, приехавших за перьями, и он продал им свой товар так, что никто не видал. Он был настолько благоразумен, что не стал очень дорожиться, чтобы иметь покупателей и впредь. Он согласился взять по экю за перо, а так как у него было пятьдесят перьев, ему отсчитали триста ливров блестящими золотыми луидорами. В те времена такая сумма считалась огромной, и можно поручиться, что ни одному крестьянскому мальчику никогда не привелось добыть столько денег.

Сделавшись обладателем такого несметного богатства, Хромуша решился отнести его своим родителям, но прежде ему захотелось повидаться с дядей Лакилем. Вся его одежда, даже и праздничная, сильно пострадала от постоянного лазанья по скалам, а ему хотелось явиться к родным в приличном виде и он заказал себе в Диве новое платье, немного белья и хорошую обувь. Расплатясь за все как следует, положив в карман деньги и взяв в руки палку, он перед наступлением зимы пошел в Трувилль, где. встретил дядю, в горьких слезах возвращавшегося из церкви. Он только что похоронил свою жену, и хотя она делала жизнь его несчастною настолько, насколько было в силах ее, бедняга оплакивал ее так, как будто жил с ней душа в душу. Он очень удивился, увидев Хромушу. Он думал, что мальчик живет у родителей, и даже не сразу узнал его, так он переменился. Хромуша вырос и сильно загорел от морского воздуха, он окреп, потому что много ходил и лазил, и перестал хромать. Выражение лица его также изменилось, теперь на нем отражалась какая-то уверенность и серьезность, а взгляд стал живой и проницательный. Платье сидело на нем лучше, чем прежнее, которое сшил Тяни-влево, привыкший шить на крестьян без мерки, по навыку и глазомеру, и Хромуша казался в нем ловчее и молодцеватее; Лакилю это тотчас бросилось в глаза.

— Откуда ты? — вскричал он. — Ты не из дома?

— Нет, — отвечал мальчик, — только скажите мне поскорей, здоровы ли мои родители, я расскажу потом про себя.

— Я ничего не знаю про них, — отвечал дядя. — Когда ты убежал от нас, ночью… кажется, будет тому с полгода…

— Так точно, дядя, я считал месяцы.

— Ну да. Я очень беспокоился о тебе и везде отыскивал тебя. Но через несколько дней случилось здесь проходить портному. Он сказал, что встретил тебя неподалеку от Виллера и что не стал тебя принуждать идти с ним, так как подумал, что родители твои оставили тебя дома и что ты шел по какому-нибудь поручению от них. Я перестал беспокоиться о тебе; а тут скоро захворала моя бедная жена, так что я никуда не уходил из дома, только ездил ловить рыбу. Оттого я ничего не знаю про твоих. Вероятно они думают, что ты где-нибудь далеко за морем, так как я говорил Франсуа, что определю тебя юнгой на какой-нибудь корабль. Мне кажется, что теперь ты можешь смело идти домой, родители не отдадут тебя опять портному. Не знаю, что у вас было с ним, но только он сказал, что скорее согласится взять себе в учение чертенка, чем такого странного и несговорчивого мальчика. Я подумал, что ты показал ему зубы, и был рад этому.

— Я показал ему мою палку, — сказал Хромуша, — вы правду говорили, дядя, у меня выросли крылья мужества.

И он рассказал все свои приключения и показал удивленному моряку сотню экю.

— Прекрасно, — вскричал дядя Лакиль, — теперь ты богат и можешь устроиться, как тебе хочется. Коль скоро ты можешь быть полезен, всякий согласится принять тебя на корабль; ты можешь уехать в далекие страны, где водится много птиц, гораздо более красивых и редких, чем твои квиквы, как например, фаэтоны или тропические птицы, хохлатые американские цапли, райские птички, фениксы, возрождающиеся из своего пепла, кондоры, которые уносят быков, и бездна других, о которых ты не имеешь и понятия.

— Правда, дядя, что я почти ничего не знаю, — сказал Хромуша, — и мне не мешало бы кое-чему поучиться.

— Путешествие всему выучит.

Эта красивая фраза не убедила племянника. Лакиль совершил кругосветное плавание, но не умел читать, и Хромуша, беседуя с ним, начинал замечать, что дядя имеет ложные понятия о самых простых вещах, так, например, он верил, будто бы некоторые птицы питаются только воздухом, что другие не несут яиц, а родятся от уткородков — пупырчатых моллюсков, прицепляющихся к подводной части кораблей. У Хромуши был очень мечтательный ум, он охотно верил в волшебных птиц, то есть в духов или гениев, принимающих на себя птичий образ; но он уже достаточно наблюдал законы жизни и потому не мог разделять заблуждения и предрассудки дяди.

Тем не менее мысль путешествовать казалась ему очень соблазнительной. От скуки он очень часто мечтал в своей пустыне о далеком морском плавании. Лакиль советовал ему отправиться в Гонфлер и взять место на каком-нибудь корабле, отъезжающем в Англию. В Гонфлере всегда были корабли, готовые отплыть в эту страну. Там водилось много гагар, и Хромуша мог приобрести их сколько душе угодно. Но когда мальчик услыхал, что их надо убивать и ощипывать, чтобы добыть их пух, он грустно опустил голову. Он ни за что не хотел убивать птиц, эта мысль внушала ему ужас.

После ужина он гулял с дядей по морскому берегу; они опять заговорили о морском путешествии, и у Хромуши сильно забилось сердце при виде больших судов, готовых к отплытию в Гонфлер на следующее утро. Он уже хотел было обратиться к какому-нибудь из судохозяев, чтобы взять себе место на его судне, как вдруг услыхал в темноте хорошо знакомые ему жалобные детские голоса.

— Вот они! Вот они! — вскричал он. — Они прилетели за мной.

Дядя разинул рот от изумления. Хромуша, протянув руки, побежал вслед за невидимыми духами, продолжавшими призывать его. Сначала они летели вдоль берега, как будто к пристани, потом вдруг повернули и понеслись через поля. Хромуша бежал за ними и все хотел за ними подняться в воздух, но наконец выбился из сил и, запыхавшись, возвратился к дяде, который думал, что он сошел с ума.

— Послушай-ка, Хромуша, — сказал дядя, — неужели ты в самом деле считаешь караваек за духов?

— Караваек! Что это за каравайки, дядя?

— Ты их не знаешь? Правда, они летают только в темные ночи, так что их никогда не видно. О них никто не имел бы и понятия, если бы иногда не удавалось застрелить какую-нибудь каравайку, целясь наудачу во всю стаю. Только это случается очень редко; говорят, что они летают скорее, чем дробь из ружья. Я согласен, что это необыкновенные птицы, они несут яйца в облаках, и ветер высиживает их.

— Нет, нет, дядя, — вскричал с живостью Хромуша, — если это птицы-каравайки, как вы их называете, то они не несут яиц в облаках, если же это духи, как я в том твердо уверен, то они вовсе не несут яиц. Может быть, их пение похоже на пение караваек, я сам, когда в первый раз услыхал их, подумал, что летели ночные птицы, но когда я хорошенько вслушался, то понял, что они пели. Они меня звали, они дали мне крылья и научили меня плавать по морю, не замочив одежды; они помогли мне улететь из вашего дома в слуховое окно. Да, они часто помогали мне и утешали меня. Я верю в них, я их люблю и побегу за ними туда, куда они укажут мне.

— А почему же, — возразил дядя, — ты не пошел теперь, куда они указывала?

— Они не хотели, чтобы я шел туда. Они очень ясно показали мне, повернув в сторону от морского берега, что не хотят, чтобы я нынче вечером взял место на судне. Они полетели вон туда, на юг. Скажите, пожалуйста, ведь там наша деревня?

— Конечно, там, в трех лье от моря по прямой линии.

— Это значит, что завтра же поутру я должен пойти туда. Я хочу повидаться с родителями и отдать им деньги.

— Все это хорошо, только они спрячут деньги и не дадут на дорогу, когда ты захочешь путешествовать.

— Что ж за беда? Я могу во всякое время вскарабкаться опять на скалу и еще набрать перьев; а со временем они позволят мне поступить на корабль.

Хромуша так и сделал. Он расспросил о дороге и на следующее утро около полудня стоял уже перед калиткой родного сада.

VII

Мать увидала его прежде всех, она узнала его еще издали, несмотря на то, что он переменился, и, вне себя от восторга, бросилась обнимать его. Хромушу глубоко тронула ее радость, было время, когда он думал, что она не особенно сильно любит его, а бедная женщина тем сильнее любила его и горевала о нем, что принуждена была расстаться с ним, скрепя сердце. Отец Дуси, Франсуа и вся остальная семья также обрадовались Хромуше; он был хорошо одет, здоров на вид и даже перестал хромать, что доказывало, что он не терпел лишений в продолжение своего путешествия. Все, даже и Франсуа, были убеждены, что он приехал издалека, потому что во время его отсутствия дядя Лакиль не видался ни с кем из семьи.