Операция «Аврора» - Дарья Плещеева

Разговор получился долгий, Гусев даже получил устное взыскание — за честное описание драки в клозете. Вяземский вызвал в кабинет капитана Голицына и поручил ему подключить поручика к оперативной разработке репортера. Потом дал задание молодым «совятам», чтобы занялись писаками, поставляющими статейки в «Вестник Европы».

Уже ближе к вечеру пришла телеграмма из Сибири — у Гусева-старшего хватило соображения отправить ее в бастрыгинский особняк.

Глеб вскрыл телеграмму в присутствии Голицына и прочитал: «штабе капитан люйшуньского пехотного полка Константин Иванович предал отечество зпт сотрудничал японцами зпт возможно передал им планы укреплений люйшуня тчк кары избежал недостатком доказательств тчк подал отставку тчк я убежден его вине тчк командир тридцать четвертой бригады гусев».

Глава 4

Голицын проснулся внезапно — показалось, будто услышал зычный голос дневального по казарме, кадета Бузанова.

Этот пузатый верзила вечно приставал к Андрею по самым незначительным поводам, начиная от внешнего вида (ремень плохо затянут, сапоги не блестят, медная бляха на ремне скособочилась) и заканчивая привычками в еде (почему кашу не солишь? почему компот не пьешь? почему свинину не любишь?). Голицын терпел долго, принимая во внимание разницу в весовой категории. Но когда распоясавшийся Бузанов стал при всех в спортивном зале насмехаться над его, Андрея, якобы хилым сложением, Голицын не выдержал. Подошел к свисавшему с потолочной балки канату и стремительно забрался по нему под самый потолок, используя только руки. А потом также быстро, на одних руках спустился. Все отделение восхищенно замерло и с интересом уставилось на Бузанова. Тот же поначалу попытался проигнорировать явный вызов, однако кадеты окружили его плотным кольцом, и старший отделения, Максим Мошков, с суровым видом молча указал зачинщику «дуэли» на канат. История закончилась смешно и грустно. Забраться-то пузатый Бузанов наверх смог, хотя и с трудом, а вот спуститься не получилось — сорвался и с большим шумом шлепнулся на предусмотрительно подставленный мат. Результат — вывихнутая лодыжка и всеобщий смех. Но приставать к Андрею Бузанов перестал.

Сейчас же, вынырнув из сонного морока, Голицын по укоренившейся привычке принялся прокручивать в уме предстоящие на день дела, выстраивая их в порядке важности и срочности. Одновременно проделывал дыхательные упражнения, которым его научил еще в кадетском корпусе наставник по физической подготовке, капитан Сероштанов, в молодости служивший на маньчжурской границе и увлекшийся там восточной системой оздоровления.

А день Андрею предстоял наиважнейший. Наступила пятница, 21 февраля — официальное начало торжеств, посвященных празднованию трехсотлетия царствующего Дома Романовых. Накануне, за неделю до торжественной даты, Голицына вызвал начальник отдела внутренней безопасности, подполковник Вяземский, и без обиняков сказал:

— Вот что, Андрей, поручаю твоей группе охрану непосредственно Николаевского зала в Зимнем дворце во время церемонии принятия поздравлений их величествами.

— Борис Леонидович, помилуйте, — попробовал было возразить Голицын, — ведь и так дел невпроворот! Англичане опять что-то затевают, с нашими масонами дружить начали отчаянно. Господин Сазонов с господином Бьюкененом только что не целуются, ходят, не таясь, будто братья родные!.. А у меня сотрудники выбывают один за другим…

— Знаю, Андрей. Поручик Никонов и подпоручик Ермолова… Нелепо получилось. Ну, авось оправятся. Разобрался уже — кто их так?

— Не совсем. Но точно не охрана Сазонова или Бьюкенена. Они в «Северной звезде», можно сказать, инкогнито столовались. А Гриша с Зиной, собственно, из-за господина министра там оказались…

— Ладно. Передай это разбирательство… ну, хотя бы агенту Харитонову. У нас ведь у всех дел — хоть ложкой хлебай. Но, согласись, Николаевский зал — очень привлекательное место для провокации или даже покушения.

— Да чего уж там — яснее ясного. Только моей группы маловато будет…

— А я тебе группу Власкина прикомандирую, и станет у тебя под началом целых двадцать молодцов!

Голицын понял, что вопрос этот решеный, вздохнул и спросил:

— Бинокли всем дадите?

— Само собой! — Вяземский дружески похлопал его по плечу. — А чтобы тебе до конца все стало ясно, — он раскрыл лежавшую на столе картонную папку и протянул Голицыну плотный лист казенной бумаги с отпечатанным на нем коротким текстом, — вот, ознакомься, вчера доставили.

Андрей пробежал глазами несколько сухих строк, из которых недвусмысленно явствовало, что во время проведения торжественного приема в Зимнем дворце 21 февраля будет произведено покушение на сановное лицо высокого ранга. Неизвестный доброжелатель — или провокатор? — не сообщил, на кого именно, и подписи, конечно же, не оставил, но игнорировать сигнал, понятно, Служба охраны высшей администрации не могла. На то, похоже, и был расчет.

— Твое мнение? — нарушил молчание Вяземский.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— В смысле?

— Либо покушение состоится, либо нет.

— Шутишь?.. Это хорошо. Значит, все понял, и действовать будешь грамотно, на провокацию не поддашься.

— Я, Борис Леонидович, на провокации никогда не поддаюсь… — Голицын поморщился. — А вот за всех остальных, имею в виду группу Власкина, не поручусь.

— Крепись, Андрей. Сразу после этого дежурства целых три дня отгулов получите!..

— Ваши слова да богу в уши…

И вот этот суматошный и нервный день настал.

Голицын знал, что именно в такие деньки решаются судьбы. И Бога надо благодарить, что посылает предупреждения. Летом, в Москве, когда в Большом театре пришлось в одиночку обезвреживать сумасшедшего в поясе из динамитных шашек, предупреждения не было. Хорошо, что поблизости оказался Давыдов.

Карьеру Голицын делал не ради чинов — чины были необходимым дополнением. Во-первых, с детства осознал необходимость продвигаться вверх по служебной лестнице: об этом были все разговоры дома, и старшие, которых он уважал, придавали военной карьере большое значение. Во-вторых, Андрей чувствовал, что набирается силы, и эта сила нуждалась в применении. Он мог не только руководить, сидя в кабинете, он мог сам пойти на дело и людей за собой повести. Знать это про себя и не иметь возможности проявить свои силы и способности — мука мученическая.

Если пятница, 21 февраля, пройдет благополучно, будет для всех «совят» шаг вверх по пресловутой лестнице. Значит, нужно неторопливо (секрет мнимой неторопливости, когда движения совершаются вроде бы не скоро, однако пауз между ними нет вовсе, открыл ему воспитатель в кадетском корпусе) собираться и настраивать себя на трудный, но многообещающий день.