Том 8. Рваный барин - Иван Шмелев

Мой новый товарищ Костя сообщил, что это все женихи и ухаживают за сестрами. Очень странно. Я представлял себе «женихов» несколько иначе: с напомаженными волосами, ярким галстуком и в сопровождении какой-нибудь почтенной старушки. А это все были какие-то «жеребцы», как говорил Гришка.

На всю семью была одна девчонка Лизка, которой мы, обыкновенно, подставляли ножку на лестнице, ловили веревочными петлями и сонную привязывали за ноги к лавке и тревожно звали. Жильцы покупали на всю ораву только два фунта мяса и совсем не ели белого хлеба. Но барышни! Они были так хороши в своих пестрых костюмах, их лица были так бледны, а косы черны, они так хорошо смеялись пунцовыми губками и так мило поводили голубыми глазками! Я любил забираться в уголок и смотреть на них, не решаясь подойти и заговорить.

– Кань-фе-та!.. – сказал раз Степка вслед Настеньке, когда она шла ко всенощной.

Та повернула голову и улыбнулась.

– С сочком… – добавил он, раздвигая свой большой рот и прищелкивая языком. – Эх, этакую бы… Пушистая!..

Степка последнее время приобрел нахальную развязность движений и рассказывает всякие гадости. Эта широкорылая шельма стал таким ловкачом, что Трифоныч грозит отправить его на Угрешу, к знакомому монаху для обуздания. Он пропадает до часу ночи, таскает выручку и выманивает у Трифоныча деньги, грозя донести о шкаликах, отмериваемых в задней комнатке. Он мажет голову репейным маслом, играет на гармонье и щекочет всех горничных. Раза два Гришка таскал уже его за волосы на черной лестнице. Но Степке все нипочем. Ходит и позвякивает медяками в карманах.

В том доме почти ничего не изменилось. Бабка Василиса возилась с коровами и молоком. Тетя Лиза ездила по церквам и монастырям и чинила белье. Дядя Захар навещал завод, объезжал лошадей и изредка покучивал. Раз даже сама тетя Лиза встретила его среди бела дня на тройке с «девчонками», но не сказала ни слова. Она была такая тихая и забитая, тетя Лиза. Она всегда переносила все молча, на себе. Александр Иванов продолжал орудовать в конторе и на заводе; на нашем дворе так же нанимались и рассчитывались кирпичники, и дядя Захар, хоть и реже, но пускал-таки в дело свои железные руки.

В первый приезд на лето Леня выглядел молодцом-красавцем в широкополой шляпе и рабочей блузе, в которой он, обыкновенно, езжал по утрам на завод. Загорелый, стройный, словно слитой, он распространял обаяние силы и свежести, но маленькая, раньше едва заметная складка над переносьем стала, как будто, глубже и резче. И взгляд стал глубже, как будто в красивой голове затаилась непокойная мысль, решение которой необходимо найти.

Поездка верхом на завод, кабинет – и только.

Красивые глаза с третьего этажа, конечно, заметили этого серьезного чудака, читающего вечерами у открытого окна или задумчиво, большими шагами меряющего кабинетик. Ни малейшего интереса видеть прекрасные глаза, глядеть на коралловый ротик и милые ямочки на щеках! Странно… Один раз, впрочем, печальная флейта Курчика бросила трепетные ноты в тихий кабинетик. Склонившаяся над книгой голова с высоким лбом поднялась. Звуки плакались наверху, бились в пролете между тем домом и нашим и замирали.

Глаза Лени искали флейту, нашли и… окно затворилось, и зеленая занавеска отразила тусклое пятно зажженной свечи… Уже стихла флейта, уже скуластый бас напугал весь двор, рыкнув что-то о «поле» и «мертвых костях», уже потекло в тишине заснувшего двора – «песнь моя лети с мольбою», а зеленая занавеска за скучным стеклом все отражала тусклое пятно свечи и большую черную тень головы.

Такая серьезность Лени, видимо, нравилась дяде, и это положительно верно, так как я не раз слыхал, как он говорил нашим:

– Пустили шантрапу какую-то… Вот и будут головы крутить мальчишкам.

Дядя Захар готовил Лене партию знаменитую. Уже раза два подсылали сваху Полугариху от гремевшего в округе мучника Лобастова, у которого были паровые мельницы и «земли, милая моя, по всем губерниям». Пахло миллионом, и дядя Захар ждал только случая – переговорить. Но случай провалился, так как сам Леня, узнав как-то, что в столовой тетя Лиза пьет чай со свахой, вышел и сказал:

– Бросьте вы эти затеи, мамаша.

И дядя Захар махнул рукой: дело терпит. А какие планы строились! Уже тот дом, дом, в котором поднялись поколения Хмуровых, дом, который при французе выгорал, приговорили к сносу, и архитектор, «рваный барин», готовил план необыкновенного сооружения. Уже намечалась земля для постановки нового кирпичного завода; уже выбиралось место для постройки торговых бань; уже создавался план скупить нашу землю и снести наш дом; уже наш старый садик собирался дядя Захар распланировать под цветник с фонтаном; уже… Много планов строила голова с упрямым хохлом, много решительных взглядов непокорной силы было брошено на округу. Хмуровы должны загреметь…

А Леня ездил на завод, читал книги, получал письма из Питера и сам писал по ночам, как рассказывала бабка Василиса, простаивавшая на молитве до двух утра и наблюдавшая за внучком в замочную скважину.

– Ты это, брат, что же… расценок повысил формовщикам?., как же это ты того… без меня? а? Ты, брат, не чуди…

– Кирпич в цене поднялся. У Васильева прибавили тоже.

– Гм… тоже… А зачем обещал барак строить, а?

– Затем, что свиньи и те лучше живут…

– Без тебя жили… Ты мне должен сказать… Я уж от чужих узнаю. Жениться тебе надо… Возьмешь капитал, изразцы будем делать.

– Да, да… хорошо… Это все хорошо… Работать еще надо, учиться. Придет время…

– Загремим, Ленюк… на всю Москву загремим!..

– Хорошо… хорошо… Нет ли у вас рублей ста?

– А что?., своим, что ли, опять?..

– Да… надо мне. Я вам выплачу.

– Ну, вот… еще скажи. Обманывают тебя товарищи… простой ты какой-то. И в кого только ты такой?..

– Как в кого?.. В вас… – смеясь, говорил Леня.

– Да, да… Ну, только кончай… Уж мы все вернем… с лихвой вернем.

Деньги пересылались в Питер нуждающимся товарищам, и дядя Захар был доволен, что у него не просили пятисот. В своей книжечке он вел аккуратный счет «ученых расходов» и видел, что Питер стоит не дешево.

– Может, и покучивает. Дело молодое. Что поделаешь? И мы были молоды… В меня пошел. Да ничего…

Прошел еще год.

Приехал Леня в начале июня и заявил, что надо сквитаться.

– То есть, как это – сквитаться?

– Очень просто. Сколько с вас просили инженеры за печь Гофмана?

– Какого Гофмана?

– Ну, «берлин» по-вашему?.. Дядя сказал.

– Ну, вот я и поставлю вам… и будем квиты.

– Да ты… как же это… ты?! ужель можешь?..

– Могу. Вот здесь все чертежи, план, все…

Говорили у нас, что дядя Захар заплакал. Его Леня, сам Хмуров, – инженер!., и приехал сквитаться!..

Он, думается мне, только теперь понял Леню, понял по-своему, понял нутром, как Хмуров, всегда практичный и вышибавший копейку. И не только эту сторону Лени, – якобы практика, – понял он; он понял глубже. Он, говорят, заплакал. Да, ему на смену шел он второй, но не такой, как он, а шире, и лучше, и чище, и благороднее.

И дядя Захар заметно принизился. Он уже не говорил и не кричал при Лене властно, он выдвигал его вперед, он теперь, говоря с кем-нибудь, всегда оборачивался к нему, точно молча советовался. И даже лицо его стало мягче и посветлело.

Он теперь всем говорил о Лене, решительно всем. Он даже «согнал» всех кирпичников с завода, и когда двор гудел, когда кирпичники прикидывали, зачем их согнали, и жались у стен и крыльца, дядя Захар вышел с Леней на галерею, на свое «красное крыльцо», и сказал:

– Братцы!..

Толпа сгрудилась. Полетели шапки и картузы с голов.

Братцы?!. Раньше, обыкновенно, были – черти, сукины дети, лешие и дармоеды… Братцы!..

Я чувствовал приятный холодок внутри: должно сейчас случиться что-то особенное.

– Вот что… По случаю, как я буду ставить «берлин»… Он будет вам ставить!.. Мой сын! Он сам инженер!., понимаете?., ин-же-нер!.. Он ведь…

Мне показалось, что дядя Захар хотел им сказать, что Леня учится в те-хно-ло-ги-ческом институте.

– И вот… в знак сего… Его благодарите!.. И как вы у меня давно работаете… по гри-венни-ку!.. вам на тыщу прибавляю!..

Молчание.

– Слышали?.. По гри-веннику набавляю!

– Благодарим покорно… Мы што… мы это самое… Дай Бог здоровья!

Леня стоял за дядей, улыбался и похлопывал его по плечу. Может быть, припомнил давнишнюю историю осенью на дворе, потом еще историю… Много было всего.

– А теперь ступай чай пить!.. Александр Иванов!., выдать старосте… красную!..

– Ну, как? – обернулся дядя Захар к Лене. – Так, что ль, Ленюк, а?..

– Так.

Леня положил руки на плечи дяди Захара и заглянул в глаза.

– Хороший ведь ты у меня… хороший!.. Знать тебя надо!.. Ах, папка, папка!..