Не вспомню - Джессика Броуди

– А разве настолько важно, как она выглядит?

Коуди кидает на меня быстрый взгляд, но тут же отводит глаза.

– Конечно, важно, – шепчет он сквозь стиснутые зубы.

– Вайолет, знакомьтесь, – произносит Хезер с улыбкой, – это наш сын Коуди, который считает вас горячей штучкой.

– Мама! – У него округляются глаза, а лицо мгновенно приобретает один из оттенков красного цвета.

– Кажется, у меня вполне нормальная температура, – замечаю я, несколько сбитая с толку.

Хезер снова смеется и деликатно объясняет:

– К Вайолет до сих пор не полностью вернулась память. Едва ли она помнит подростковый жаргон.

Она обнимает сына за плечи.

– Может, ты и научишь ее всем этим суперским словечкам. Поможешь ей тоже стать крутой!

Коуди закатывает глаза вверх. Такого выражения лица я прежде не видела, и решаю, что, возможно, стоит позже самой отрепетировать его перед зеркалом.

– Во-первых, мамочка, – отвечает он чуть ли не со стоном, – никто, кроме тебя, давно уже не говорит «суперский». А во-вторых, я, наверное, последний человек в этом мире, у которого можно научиться быть крутым.

– Что за ерунда? – вскидывается Хезер. – Лично для меня ты самый крутой парень.

Коуди снова закатывает глаза.

– Восхитительно! – восклицает он с откровенной неискренностью в хрипловатом голосе. – Собственная мать считает меня лучшим. Ясно, что девчонки на первом курсе просто станут падать передо мной!

– Коуди предстоит начать учебу в колледже через пару недель. И он немного волнуется, – объясняет мне Хезер.

– Мама! – Он стряхивает ее руку со своего плеча. – Прекрати!

Я наблюдаю, как он перебрасывает через плечо один из ремней своего огромного рюкзака и начинает подниматься по лестнице. Топает он при этом громче всех остальных обитателей этого дома. Что забавно, учитывая его не слишком солидный рост и вес.

– Вы уж на него не обижайтесь, пожалуйста, – говорит Хезер, заканчивая доставать продукты из пакетов. – У него как раз переходный возраст.

Переходный возраст? Я стараюсь понять смысл этого понятия, исходя из того, что видела минуту назад. Имеет ли она в виду его невысокий рост? Или тот факт, что его лицо способно резко менять цвет? Мне хочется расспросить ее подробнее, но Хезер сама продолжает разговор на эту тему, не нуждаясь в вопросах:

– Быть тринадцатилетним тяжело. Сам еще не понимаешь, кто ты такой. Кто твои настоящие друзья. Кому ты можешь верить. Не знаешь своих истинных способностей.

Я внимательно слушаю ее, обдумывая каждое слово.

– Тогда у меня, видимо, сейчас тоже переходный возраст.

Хезер улыбается. Мне нравится, как при этом лучиками разбегаются складки кожи в уголках ее глаз. И как смягчается выражение самих глаз. Она закрывает дверцу буфета и смотрит на меня:

– Спасибо вам.

– За что же?

– У вас доброе сердце.

Я сразу же вспоминаю больницу и Кияну, которая описывает мои основные показатели, а потому я думаю, что Хезер тоже имеет в виду нечто медицинское. Хотя и непонятна связь моей кардиограммы с нынешним разговором.

– Проблема в том, – продолжает она, сполоснув руки под краном, – что Коуди сейчас интересуют только математика и наука вообще. Я сама была школьницей очень давно, но помню, что такого рода увлечения мало способствуют социальной адаптации молодого человека в школе или колледже. К тому же он немного отстает в физическом развитии. Впрочем, его отец резко вытянулся, только когда ему исполнилось пятнадцать.

Я впитываю слова Хезер, хотя понимаю далеко не все. Впрочем, такое чувство, что ей и не требуется полное понимание с моей стороны.

– Вам очень повезло быть такой красавицей в столь юном возрасте, – говорит она. – Уверена там, где вы жили раньше, вы без усилий могли привлечь внимание мальчиков или завести подруг.

Мне самой интересно, так ли это было на самом деле.

Хезер вытирает руки полотенцем.

– Как бы то ни было, знайте: если Коуди поведет себя странно, то только потому, что чувствует себя неуверенно с хорошенькими девушками. Дайте ему немного привыкнуть к тому, что вы живете с нами. На самом деле он очень милый мальчик.

Я киваю, улыбаюсь, не зная, как еще реагировать на ее слова.

Хезер предлагает мне отправиться наверх и отдохнуть, обещая позвать, когда будет готов ужин.

Мне эта идея определенно нравится. Я даже хочу поскорее остаться одна, и потому тихо поднимаюсь по ступеням, захожу в свою спальню и закрываю дверь.

Усевшись в кресло, я начинаю раскачиваться. Движение успокаивает. Его амплитуда ограниченна. Легко поддается вычислению. Вписывается в квадрат.

А я люблю все, что вписывается в квадраты. Особенно в такие, что напоминают коробки с этикетками.

Зато неправильной формы емкости без маркировки и с неизвестным содержимым вызывают у меня острое беспокойство.

И как я ни пытаюсь внутренне сопротивляться, в голову постоянно лезут мысли о том юноше. С этим я ничего не могу поделать. Он заинтриговал меня. Но одновременно и рассердил тоже.

Что все это значит?

Быть может, ничего.

А быть может, все.

Он не был похож на Коуди. Высокорослый. Уж точно выше меня. Лицо удлиненное, овальной формы. И руки не тощие, а красиво очерченные развитой мускулатурой. Как я догадываюсь, он уже «вытянулся», как это назвала Хезер. Значит, ему больше тринадцати. Мне остается сейчас только пожалеть, что так мало успела заметить – в нем самом и не только.

Возможно ли, что он действительно так много обо мне знает? Откуда я. Какая я. Кто я.

Сейра. Это твое настоящее имя, сокращенное, а полное – Сейрафина.

Сейрафина.

Я поднимаюсь, подхожу к зеркалу и всматриваюсь в свое отражение, вслух повторяя это имя, а мысленно рассекая его на составляющие.

– Сейра. Сокращение от полного имени Сейрафина.

Сейрафина… Сейра… С…

Я бросаюсь к туалетному столику, выдвигаю ящик и хватаюсь за медальон, поворачивая его так, чтобы снова рассмотреть гравировку на обратной стороне: «С + Д = 1609».

Уравнение, которое я не в состоянии решить. Хотя, по всей видимости, у меня есть определенные математические способности.

Но, возможно, в том-то и суть проблемы. Вероятно, это уравнение не имеет ничего общего с математикой.

Ты не та, кем себя считаешь.

Да я вообще никто! Мне хочется кричать. Я не знаю, кто я такая. Так как же я могу считать себя кем-то другим?

В голове снова начинает пульсировать. Я возвращаюсь в кресло и начинаю с силой раскачиваться взад-вперед, дожидаясь, чтобы движение принесло столь желанное успокоение. Но сейчас и оно не помогает. Я закрываю глаза и снова фокусирую свои мысли на юноше. На его лице.

Вспоминается, как его выражение изменилось, стоило заметить приближение Хезер. Лицо помрачнело. Стало очень серьезным.

Изо всех сил пробуй вспомнить, что произошло на самом деле…

И я в уме пробую составить для себя список того, в чем могу быть уверена.

Я люблю цифры.

У меня есть татуировка.

Мне нравятся сандвичи с сыром, приготовленные на гриле.

И супермаркеты.

У меня длинные русые волосы медвяного оттенка и фиалковые глаза.

Я выжила в авиакатастрофе.

Сбой в компьютере удалил меня из списка пассажиров.

Тебя не было в том самолете…

Внезапно я распахиваю глаза. Встаю и начинаю мерить комнату шагами. Мне ненавистны все эти вопросы, на которые нет ответов. Я ненавижу смятение, которое этот парень посеял в моем уме. Я ненавижу его за то, что поставил под сомнение все, во что я уже начала верить.

Но более всего я ненавижу тот факт, что, кажется, я совершенно не в состоянии забыть о нем.

Каким-то образом из моей памяти напрочь стерлись все воспоминания, а вот его лицо я не в состоянии забыть при всем желании.

Я расхаживаю по спальне, повторяя свое заклинание.

Я не знаю его. Я не помню его. Я не могу верить ему.

Последняя фраза заставляет меня замереть на месте. Я еще раз внимательно смотрю на медальон в своей руке. Глубоко вздохнув, я открываю черную створку в форме сердца, достаю смятую бумажку и кладу ее на столик.

Потом начинаю рыскать по комнате в поисках того, что мне сейчас нужно, и нахожу все необходимое внутри прикроватной тумбочки.

Ручку и чистый лист бумаги.

Я кладу его рядом с пожелтевшей запиской, а потом медленно и тщательно вывожу два слова.

Верь ему.

Мой взгляд мечется между двумя записками. Одна из них пожелтела и смялась от времени, чернила слегка полиняли от морской воды. А вторая – ровная, гладкая, написанная только сейчас. И я вижу то, что опасалась увидеть с самого начала.

Они совершенно идентичны.

Обе написаны моей рукой.