Литературная Газета 6233 (29 2009) - Газета Литературка

Скажу ещё: Нобель Нобелем, а последнюю (и главную) причину сверхпопулярности Бродского в 90-е годы никто так и не назвал ни разу. Лирический герой Бродского - патриций, меланхолически взирающий на руины. Чего-чего, а руин в те годы было много, и, чтобы сохранить нервы и здоровье, на них лучше было глядеть элегически. Творчество Бродского стало недорогим седативом, помогающим интеллигентам спокойно пережить шок от разрухи 90-х.

Масштабы моды на Бродского в 95-м году (и особенно в 96-м - сразу после его смерти) были таковы, что я затрудняюсь их охарактеризовать. В то время Бродскому подражали едва ли не все - даже те, от кого это было малоожидаемо, к примеру Олег Чухонцев. Кое-кого Бродский "раздавил" навсегда; к счастью, не Чухонцева, но очень ярко начинавшего Юрия Арабова - безусловно. В 96-м году волна бродскомании докатилась аж до "Нашего современника": я впервые увидел на его страницах стихотворение с характерно бродской интонацией и бродским лексиконом. Надо сказать, в "Нашем современнике" до сих пор попадается такое; например, в N 4 этого журнала за нынешний год была опубликована посмертная подборка Андрея Голова, хорошая и умная - но ведь не без влияния Бродского.

Моё личное отношение к поэзии "рыжего Иосифа" менялось с течением времени. Когда-то я чувствовал отторжение от неё; сейчас оно исчезло. Бродский, с его индивидуализмом и гордостью, с его жаргонизмами и академизмами, с его парадоксальной космополитической имперскостью, с его ледяным отчаянием, - безусловно, большой поэт. Но поэт, которому нельзя, немыслимо, не надо подражать

Думаю, что Бродский надолго "закрыл" для русской поэзии многое. После него оказались сомнительны длиннострочные дольники, однородные перечисления и анжамбеманы; реабилитируются они не скоро. На долгие десятилетия поэтам отныне противопоказано употреблять слова "амальгама" и "зане". Даже кое-какая тематика теперь небезопасна: к примеру, ужасно тяжело стало писать стихи об античности (особенно о римской), о Венеции, о беспощадном ходе времени, о всесилии языка. Малейшая йота "бродскизма" - в одной строке, в одном слове - и всё стихотворение напрочь испорчено.

А бывает и так:

Кто-то стучит. Президент или ген-

сек желают вернуть билет.

Тени отслаиваются от стен,

куда их впечатал свет.

Кто-то пришёл. Это конь в пальто

переступил порог.

Всё заканчивается, особенно то,

что запасалось впрок.

(Геннадий Калашников.

Живая тьма. Новый мир, 2009, N 1)

Из этих строк кричмя кричат бродские приёмы, бродские образы, бродские ритмические решения - к тому же взятые не из первых рук. Бродский, прошедший через Быкова, прихватизирован Калашниковым; какой-то поэтический секонд-хенд, ей-богу.

Я не могу понять: зачем собственные замыслы, собственные идеи, собственные неповторимые чувства перекладывать на чужой голос, фактически приписывать их другому человеку?

В лучшем случае выйдет качественное ремесленничество, как у самого умелого, самого профессионального подражателя Бродского - у Бориса Херсонского, расписывающего в одной и той же адаптированной среднебродской манере православный иконостас и семейство пролетариев-алкашей. Многим такая поэзия нравится, мне же она напоминает искусство фотошопа.

Повторение, клонирование Бродского мертвит стихи. Иное дело - когда Бродский прочитан, освоен, присутствует в тексте - но в неочевидном, неуловимом, дисперсном состоянии. Вот пример: Лев Лосев долгое время был близким другом Бродского, исследователем его творчества; он создал жизнеописание Бродского. Но ведь стихотворения Льва Лосева совсем не похожи на Бродского. Хотя Бродский в них есть: он как бы растворён там. Точно так же как в поэзии Олеси Николаевой и Ольги Родионовой, Полины Барсковой и Алексея Пурина, Максима Амелина и Игоря Караулова, в песнях барда Михаила Щербакова и рокера Сергея Калугина или - если говорить о малоизвестных авторах - в строках майкопчанина Александра Адельфинского.

Как поэт Адельфинский на Бродского не похож, он принадлежит к иной школе (стихи Адельфинского по манере разворачивания образов напоминают мне Ивана Жданова, а по общему настрою - некоторых "проклятых поэтов" ленинградского андеграунда 70-х, особенно Александра Миронова). Но тому, кто навсегда пленён, заколдован, отравлен Венецией, нельзя не знать, не учитывать Бродского

Движения пчелы вневременны и вязки

Над вешнею волной венецианских вод.

Откуда взяться ей, а немота раскраски

Сгущается пестро и по ветру несёт.

Так вешней белизны и в темноте, наверно,

Проверен тайный ход смешением начал.

А ты наметил путь и тянешься неверно,

Но в суходоле ждёт провеянный причал.

Под ним волна, что сон, что бред иль фотоглянец,

И поутру гудит немного голова.

Ведь в разных зорях есть, да, общий есть багрянец,

Хоть рифмы и бедны, исчерпаны слова.

В том и надежда, что смещение причины

В неполноте своей нам оставляет связь,

А потому смешны кручины и почины -

Венецианских вод волна не прервалась.

(А. Адельфинский,

из "Незаконченного венецианского цикла")

Я сказал, что после Бродского о Венеции писать сложно. Но можно, как видишь. Венецианских вод волна не прервалась. Вот так, мой друг. Жди следующего письма.

Твой Кирилл

;ЛГ;- рейтинг

И открой в себе память: Воспоминания о В.П. Астафьеве: Материалы к биографии писателя / Главный редактор-составитель Г.М. Шлёнская. - Красноярск: ИПК Сибирского федерального университета, 2009. - 344 с. с фото

В 1980 году после долгих лет разлуки Виктор Петрович Астафьев вернулся на свою малую родину, в село Овсянка Красноярского края. К этому времени он - уже писатель с мировым именем, автор "Кражи", "Пастуха и пастушки", "Последнего поклона", "Царь-рыбы" Возвращение В.П. Астафьева на родную землю стало рубежом не только в культурной и духовной жизни края, но и важной вехой в биографии каждого из авторов этой книги. У многих из них оказались собственные "астафьевские" архивы: книги с дарственными надписями, уникальные фотографии, письма. Этими материалами, а также воспоминаниями делятся на страницах издания те, кого судьба свела с удивительным мастером Слова.

Игорь Суриков. Геродот. - М.: Молодая гвардия, 2009. - 413 с.; 16 л. ил. - (Жизнь замечательных людей: Сер. биогр.; Вып. 1174).

Знаменитый труд "Отца истории" начинается так: "Геродот из Галикарнаса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности… Игорь Суриков рассказывает о жизни и трудах великого античного историка, который был так же видным географом, этнографом, путешественником, политическим мыслителем. Повествование о Геродоте ведётся на фоне времени, в котором он жил, - в книге воссозданы реалии и атмосфера античного полиса V века до н.э. периода расцвета и Греко-персидских войн. В финале повествования автор замечает: Геродот "шёл "не в ногу" со своим собственным временем, а многие века спустя его труд вдруг зазвучал в унисон с нашим временем".

Валерий Капралов. Вечные облака: Избранные стихи. - М.: Издательство журнала "Москва", 2009. - 296 с.

Автор выпустил четыре поэтических сборника, печатался в периодике, в том числе в "ЛГ", теперь настала пора Избранного. А ещё он прожил нелёгкую, насыщенную событиями жизнь. Благодаря первой специальности - изыскателя, исколесил всю страну. Впечатления от этих поездок легли в основу многих стихов. Вообще поэзия Капралова при её философичности, сосредоточенности на осмыслении драматизма бытия очень конкретна, богата зримыми, подчас неожиданными деталями. Так, из стихотворения "В сорок шестом" о похоронах матери явствует, что в детской памяти остался жареный сом на поминальном столе: "И эта жирная рыба, нарезанная кусками, почти до самого кладбища стояла перед глазами" - впечатляющая подробность голодного времени. Стихи последних лет насыщены раздумьями о судьбе некогда великой державы. Её будущее поэт связывает с возрождением Веры: "И чтоб воскресла Русь, не нужно ждать чего-то, а лишь в душе зажечь погасший было свет".