Бронзовая Жница - Ирина Орлова

был благосклонен к ней, но всё же молодость и авантюризм делали его не особенно готовым к женитьбе.

— Я учту, Почтенная, — отозвалась она и поднялась на ноги.

Времени оставалось мало. Эйра отринула раздумья и побыстрее надела тяжёлые серьги из пирита. Полюбовалась тем, как красиво они сочетаются с браслетом Печальной. Нанесла на волосы ароматное розовое масло. И встала, оправив на себе сплошное чёрное платье.

К означенному часу, к пяти вечера, все девушки были уже готовы. Они расположились в гостиной на коврах и подушках. Болтливая туго завила себе волосы, а Угрюмая, напротив, зачесала их на свой затянутый бельмом глаз. Печальная расположилась поодаль, кося на блюдо с виноградом, а Рыжая пересказывала городские сплетни о пёстрых псах Морая, горбатых и гривастых гьеналах.

— Они залезают на деревья, так уже не в первый раз говорят, — утверждала она. Её платье держалось на тончайших лямках и в свете свеч переливалось золотом и серебром, хотя это была довольно дешёвая тафта.

— Когда ты так томно обмахиваешься веером со страусиными перьями, тебе кто угодно поверит, — фыркнула Хитрая. — Да только не я. Собаки бывают всякие, и деревья тоже. Если огромная псина запрыгнет на тисовый куст, получится, ты не врёшь!

Эйра расположилась подле Трепетной, прислонившись спиной к декоративной колонне, и заметила:

— Я вспомнила, как однажды мужчина, застигнутый в спальне с парнем из «Сокола», выпрыгнул на дерево под своим окном. И напоролся на сук… самым ценным.

— Какой ужас! — охнула Трепетная. — Он хотя бы выжил?

— Конечно, нет.

«Иначе бы я об этом не узнала».

— Ну Жница! — простонала Печальная и закрыла уши. — Что ни скажешь, кто-нибудь обязательно умрёт!

Посреди девушек, пестрящих украшениями, в воздушной тафте и даже в шелках, Эйра была словно оставленной одной из них тенью. Она не махала веером, не тянулась к фруктам, не болтала ногами и не болтала без умолку. Она едва заметно улыбалась, почти не вступая в разговоры, и поглощала искрящий свет «Дома культуры» своей чернотой.

— Да она тут не причём, — фыркнула кудрявая Смешливая. — Вы слышали хоть, к примеру, сказки, что рассказывают деткам в Долине Смерти? Я вам расскажу.

— Началось, — протянула Унылая, но Любопытная зашикала на неё.

— Давным-давно, когда хоронили здесь лишь знатных доа, потомков самого Кантагара из рода Гагнаров, — с усмешкой заговорила Смешливая, — жил здесь такой, как наша Жница, Жнец… ха-ха, он не был чёрным, наверное! Но так его называли.

«Знаю про таких», — подумала Эйра. — «В монастыре учили, что Жнецами Схаал нарекает лишь своих вернейших слуг. И что к себе он их принимает ещё живыми, не вынуждая их проходить агонию и страх смерти. И что память о них вечно славит Бога Горя».

— Жнец следил за могилами и жил тут совсем один; но у него была верная собака, вернее, не собака, а что-то вроде гиены. Это такая горбатая псина, какие водятся на равнинах к северу отсюда. Он звал её нежно: Шакаль! Ибо она ела лишь падаль, как и положено, ну, всем… кто Схаалу поклоняется, — и Смешливая стрельнула глазами в Эйру, но тут же замахала рукой, давая понять, что это не издевательство. — Сплелась Шакаль с местными волками и холодной зимой родила десяток горбатых щенков. Жнец замерзал и чах от голода; и она тоже; и подумали они оба, не съесть ли им этих щенков?

— Фу, чёрт возьми, — Впечатлительная отсела от них подальше.

— Но Шакаль любила своих щенков, хоть была и псиной страшной. Поэтому она обратилась к своему хозяину, как во всех этих легендах, и сказала ему: лучше съешь моё сердце, оно горячее и большое! Как мать, я лучше отдам себя, чем щенков.

— Теперь я тоже фу, — сказала Болтливая сердито. — И он съел?

— Конечно! Схаалиты же вечно едят всякую дрянь! Ну, он разделил горячие внутренности Шакали вместе со щенками, и те выросли. И стали главарями местных волчьих стай. Оттого и народились по всей Долине Смерти гьеналы — огромные горбатые гривастые метисы странных расцветок, что нынче стали отдельным местным видом. А Шакаль, кстати, и без внутренностей отлично зажила. Она стала сопровождать хозяина, как ни в чём не бывало, с дыркой в груди! И даже когда он умер, она продолжила наблюдать за своими потомками в Долине Смерти. В ночь чёрной луны, что бывает раз в лунар, говорят, можно услышать, как она поёт песни своей гнилой гортанью…

— Фу, кошмар! — на разные голоса возмутились куртизанки.

«Не буду говорить, что это очень милая история», — подумала Эйра. — «Мне нравится».

— Пять часов меж тем уже минуло, а никого всё нет, — заметила Внимательная. — Хотя дверную ручку дёргали не раз. Может, Почтенная забыла отпереть?

— Не забыла, — ответила Болтливая, продолжая поправлять свои тугие кудри перед большим зеркалом гостиной. — Она наверняка велела Чаркату никого не пускать, пока не покажутся солдаты.

— То есть она нас торопила напрасно, нам ещё до вечера ждать? — буркнула Угрюмая.

Стоило ей это сказать, цепочка на двери вдруг зазвенела и громыхнула. Дверь распахнулась. Каждая куртизанка, как по команде, повернулась своим самым выгодным ракурсом. И с отточенной непринуждённостью принялась заниматься тем, чем привыкла: Ехидная обмахивалась веером, Болтливая вертелась перед зеркалом, Печальная смотрела в окно, и остальные из трёх десятков девушек также заняли свои позиции.

Но теперь каждая делала это с подтекстом чистейшего эротизма.

Громыхнули сапоги. Внутрь вошло двое солдат в чешуйчатой броне. Чёрные плащи притащили с улицы пыль и грязь. Гости без промедления ступили на ковёр и разошлись в стороны, пропуская вперёд маргота.

И хотя он время от времени появлялся здесь, он всё равно заставлял девушек вздрагивать, как с непривычки. Он был будто прямиком из боя: на чешуйках гибкой брони виднелись корки грязи, от него разило потом. Плечистый воин, покрытый густой сетью шрамов, он был хорош собой и притягателен — как бывает притягателен взгляд удава для кролика.

Молочно-белые волосы — бледные, как лунный камень, и с таким же отсветом холодного и рыжего — были растрёпаны по его плечам. Он, вероятно, только соскочил со спины своего жуткого дракона Скары. Тёмно-серые глаза были посажены глубоко и оттого смотрели на весь мир будто из тени.

Однако подвижный рот тут же изобразил улыбку.

— Дамы, — вкрадчиво молвил он. И всё застыло. Так красив был этот человек; всё лучшее от истинного носителя голубой крови было в нём. И рост, и размах плеч, и гордый профиль, и длинная королевская грива. Такими рисовали принцев на афишах бродячих театров.

Потому что по виду принца зритель должен был понимать, что он миловиден, а следовательно, он