Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы - Семён Кирсанов

Богдан Гринберг

ЭКСТРАКТЫ«Аки обре…»

При чтении летописиврезалосьбеспощадное: «Погибоша, аки обре».Обры!..Почему и когда погибошаэти обры?Может быть, обры были прекрасные люди —пастухи, хлебопашцы, охотники?..Именно обры, может, чуралисьнабегов, поджогов, сдирания скальпови воинственных плясок на мертвецах?Может, именно они потому погибоша?Или, может быть, где-нибудьходит единственный сохранившийся обр?Какая чудесная мысль:найти и оживить погибшее племя!Дать ему письменность и язык,вышивки, резьбы и сразу современные нравыи взгляды!О! Я приехал в Обрскую область!Здравствуйте, обры!Как прекрасно, что вы существуете,из пепла возникшее племя!Теперь уже никто не «погибоша, аки обре»,ибо сами обры не погибоша!

Русь

Ни в одном из еврейских погромовты не замешана, Русь.Ни пушинки из местечковых подушек,ни кровинкина твоей домотканной совестинет.

Сошла с молодого лицачерной сотни черная оспа.

Ты есть и была снеговаясестра милосердьяраненых и пропавших без вестинародов.

Оттепель

Опять, опять задышалопрощальными морозамии первыми мимозами,и не можем мыне ступатькаблуками в павлинью грязь,и не можем мыне влипатьв паутину лиловых глаз,и не можем мы быть вельможами,потому что весенний пародинок без весенних пар,потому что Арбат мне брат,и у стен есть тень,и надо прижаться намв подворотнях к своим теням,за которыми мы, как тени,ходим в день весенний.

Увлечение

Девочка из сверхуральских редкостейв десятом классе учиттригонометрию.Счастливая тригонометрияее рукою ежедневно трогается.Напрасно я прошу:— Читай меня, решай,немедленно возьми себе в учебники!Я буду очень верная тригонометрия.

Увеличение увлечения

Передо мной ребро вопроса:выбрать меньшее из зол —мысль о тебеили зубную боль.

Зубную боль окаплешь мятной ваткой,нерв утихает отдыхать.Зубную боль заговоришь ночною сказкой,а мысль о тебедаже за чтением Дюмаи то царапается, копается в себе.О, никакой гудящей больюне успокоишь мысли о тебе,а мысль о теберукой снимает самую чудовищную боль!

Как несовершенна медицина —не могут человеку устроить порядочную боль,чтоб высверлить из жизнимысль о тебе.

Еще больше

О, телефонные монтеры!Невыносимо!Снимите аппарат за неуплату в срок,сорвите все щебечущие провода,и пусть не будет этого убийцы встреч.

Все дни мои нанизанына проволочку золотого голоса.Жизнь начинается у трубки тут,кончается у трубки там.Тащу ее к себе зеленою косичкою шнура,никак не вытащу все остальное к голосу.

Так оно и будет.Явлюсь в милицию с охапкой проводовотрезанных,где в каждом миллиметре проволочкиесть мое:— Иди ко мне!

Вяжите.

Другая любовь

Если были у меня увлечениясреди бреда болезни «никогонелюбить» —было одно исключение,исцелительными письмами лечениесумасшедшей и любящей девушки,письмами,которых никогда не забыть,лечение.

Из Ленинграда в казенных конвертахсо сноской на мост Грибоедоваони приезжают ко мне…Я ее не «люблю», она слишком высокая,кареокая,большая лицом и глазами,а хочет казаться мне по плечо.

И еще,она подгибает колени и голову набок,и живет в Ленинграде, чтоб не мучитьсяблизко около злого меня.

Письма на бумаге для денег(она служит в Гознаке, где печатаютденьги).Я ни разу ей не дарил ничего,ни духов, ни чулок,не был с нею в кино и в театре,яблок не приносил из буфетав торжественный зал.

Два чудовищных года любит меня,а могла бы любить Владислава(это жених,инженер,двадцать восемь лет,на пять сантиметров выше меня).Когда она пишет, мне кажется,я душою похож на ее слова.

А любить —нет и нетнаотрез.Она слишком высокая,и мне неудобно с нею стоять в антракте.Я не тот человек, я ломаю две жизни,две любви, две семьииз-за восьми сантиметров разницы в росте.

Но письма! В целительных письмахя нахожу целебный экстракт,я пользуюсь ею,пользуюсь больше, чем можно.

Она, вероятно, умрет,как девушка-донор во время переливаниякровибольномув письмахиз Ленинграда в Козловск.

Когда…

Когда я делюсь желаньемс товарищем,а он отдаряет меня исполненьем желанья;когда «воскресенье» похожена «понедельник»и работают шесть воскресений в неделюподряд;когда все уступают друг другу дорогуи поэтому нет толкотни;когда не остается в городе ни однойжелающей стать домашней работницей;когданикто не говорит «никогда»;когда исчезает взгляд на вещикак взгляд покупателей;когда крикнуть «люблю тебя»можно при многих прохожих,не опасаясь усмешек;когда «человеку грустно»звучит,как «человек заболел»,и имеется скорая помощь для несчастливых;и когда еще и ещедругое, о чем я еще напишу, —это мой взгляд на вещи.С глаз долой, базарные жадные вещи,не на вас мой взгляд.

«До сих пор»

Мы обязательно будемстаринными.Даже и я,новый, как металлическая детальв целлофане,буду древним,как кладбищенский римлянин.

Жил я в годы грубых машин,первобытного радио,примитивно-сложных моторов,на заре примененья атомных сил.Будущее не похожена настоящее будущее,как гороскоп на биографию.Прошлое —крошечное, как дверная щель.

Мы — урок,отмеченный крестиком школьника:дсп(до сих пор).И это так далеко —в глубине веков!

Обнимитесьи поцелуйтесь,и усните —щекой па плече.Так придумаламолодая глубокая древностьи дсп —до сих пор,до сорок пятого века,не изменила человеческая мысль.

Забытое слово

Война во Франции приноситмного новых рифм.Особенно на слово «умер».Когда уже и ротот смерти сиз —лежит у провода связист,а буквы все выстукивает зуммер.Как тольконемцы применили миномет,поэты кинулись записывать в блокнотынеполный ассонанс на слово «мертв».Везет на рифмысмерти —их сбрасывают вниз десантамив Бизерте.Безрезультатно я сижу ночаминад новой рифмой к слову «жизнь».На оккупированной территориииз словарей исчезлоэто слово,замаранное черным:жизнь.

Начало войны

Когда птицы летели,этого не было.Птицы только садились на шпили,птицы пилифонтанную воду,клевали кленовые пропеллеры.Побудут на карнизах,дождь переждут,исполнят чириканье на бульваре —и дальше, расшаркиваясь серым крылом,летят,не сделав больно городу.

А этипролетели —не стало города.Флюгерные вышкиупали в фонтаны.Рукотворною молниейрасщеплены клены,залетные птицы прибиты к карнизам,а карнизы обрызгали штукатуркой асфальт.Кстати,нет бульвара —есть четыре воронкис обгорелыми скамьями по краям.

Идет черный угольный дождь.Тяжелыминефтянымикаплями.Это траур неба по городу.

Дождь, почерневший от взрывов,из черного крепа скорбящих туч.Черноетечет по фаянсовой ванне,повисшей на обрушенной стене.А ниже висит березовая спальня,и к зеркалу прислонился телеграфный столб.Зачем, зачем разбитому зеркалувисеть на водостоке вниз головой?Зачем платяному шкафуприкрываться вывеской «Кафе»?К чему это — рваться надвоекомнате, где жили влюбленные двое?

Не понимаю,не понимают даже птицы,крича, улетающие оттуда,куда прилетают тяжело дышащие,беспощадные убийцы,лишь издалека похожие на птиц.

Неизмена

Я пою,о чем никогда не пели поэты.Я пою твою неизмену.Об этом нет романсов, нет романов,нет картин.Измена и ревность,вздувшиеся кровеносные сосудыбешеных глаз:— Изменила! Змея! —Я же хочу воспеть твою неизмену.

Ухожу —твои глаза без меня не ищут чужогоосторожного взгляда.Руки не боятся обнять хорошего парня —друга по школьной парте.Измена боится тебяи ходит другим переулком.Я пою твою неизмену,которую ты привозишь ко мнеи с сочинских пляжей,и со спортивной площадки,и с кружка диамата,и отовсюду,всегдаверна себе неизменно!

Упрек

Упрек:— Ты ни разу мне не сказал:«Люблю тебя!»— Верно.Я не сказал.А разве земля говорит:«Я верчусь»?Нет, она просто вертится,не подкрепляя это словамии голову нам не кружа.Вертится так же точно, верно,ежедневно и неустанно,как ялюблю тебя.

Глеб Насущный