Непредумышленное - Олег Скользящий

Художественное

 Сегодня опять начинаю охоту с нуля.Сегодня я выйду из дома на поиски слов,Где весна атакует город моих котов,И под шагом ее беззвучно дрожит земля.Отправлюсь туда, где нельзя ни о чем жалеть,И не нужно на «больно» делать еще больней,А если и есть какая-то малость — Бог с ней,Ведь сегодня Лукавый, кажется, навеселе.От вихрей цветных рапсодий нельзя уснуть,И видится на пост-зимнем земном ковре,Что снег розовый от оранжевых фонарей,И синие тени мне перечертили путь.А образы бьются в черепе рикошетом,Проверяют боевую мою готовность,Запас оттенков, пачкающих условность,И дротики перьев, и жала карандашей.Косыми мазками сплетают россказни кисти,Несется по глади листа пурпурная лента,Из красок остались лишь Блэк, Циан и Маджента,А ночь рассыпала черный бензиновый бисер.Я рисую весну, хотя ее еще вовсе нет,Я иду в это место, не выходя из дома,С этой весной мы пока еще незнакомы,И ласковость мира ранит еще сильней,Потому что осталось так много причин для воя,А в творчестве постоянно живет январь.Окунаю перо в свою теплую киноварьИ рисую себе тот сад, где я успокоюсь.

Детское

Не обижайся, я больше не буду тебе писать.Это просто такая сезонная полоса —Как наматывать на катушку последний срок.Это дождь наизнанку врывается в небеса,Это в банке засохли последние чудеса,Оставив нам только дым и тяжелый рок.Ты сама это видишь — хлопая дверью лет,Шурша разноцветными фантиками конфет,Расставляя по полкам плюшевых медвежат…Это зАмки песочные смыло чужой волной,Это просто детство заперто за стеной,И от сказок пароль крепко в руке зажат.Крылья сгорают, дым от пожара едкий —Просто мы больше не бабочки-малолетки,Из междустрочия смыслы ушли на юг.Это просто стихи, как теплое солнце, редки —Холодно чувствам в рифмах размерной клетки.Не проси меня больше чувствовать боль твою.Последний серебряник звонко упал в копилку.В закрытые веки целуешь легко и пылкоИ знаешь — внутри по венам течет вода.Страшные сказки сменились на быт в квадрате.Раньше чувствовал, верил — огня на полмира хватит,А теперь обхожу сожженные города.В салочки, в прятки — игры уже не с нами,Между игрушками, праздниками и снами,Детство ласкает чьих-то чужих ребят.Есть вязи рун и привычка не спать ночами.Есть плащ-невидимка, хлопающий за плечами,И есть просто мы, вывернутые в себя.В участи взрослых мысли теплей не стали,Давай тогда станем бабочками из стали,И останется только в мире любви и лжиСбрасывать с сердца каменных мыслей глыбы,И всякой душе ответно шептать «спасибо»,Если слышится вслед: «надеюсь, ты будешь жив».

Прощальное

В этом доме удушливый запах лекарств и надежд.Ведущий, вошедший сюда, теперь будет ведом.Здесь роятся предчувствия траурных черных одежд —Это смерть приходит в мой дом.В этом доме тяжелый осадок несбывшихся слов,Отгремевшее эхо когда-то веселых фраз,Но мечты теперь стоят дешевле, чем барахло —Это смерть к нам идет сейчас.Она не спешит, по пути заходит к знакомым,И кровью пятнает следы на белом снегу,И хотя мой рассудок ожиданьем набит до оскомин,Я могу только ждать, но уже почти не могу.В этом доме предчувствие боли вьет сети в углах,Паутиной на плечи ложится груз прожитой лжи,И хотя будут силы, и раны покроет зола —Я чувствую стыд за то, что остался жив.В этом доме кощунственен смех и улыбка — грех,В этом доме на слезы нет сил, а золото — медь,Неотвратимость, как ртутный пар, заражает всех —Они знают, что в этот дом направляется смерть.Она молча кивает в ответ на мои молитвы,Улыбается грустно на «Только бы пронесло…»И делает жизнь надуманной и разбитой,Окуная в реку Аида свое весло.Я удерживаю в руках жар чужих ладоней,Не могу прощаться, слова застревают в горле,Я прошу передать привет всем, кого я помню.Я тоже там буду, как только вырвусь на волю.Появляется молча, не роняя ни звука, ни слова,Я ввожу ее в наш кенотаф, отходя на край,Колдует неслышно, как врач у постели больного,И страшна только тем, что всегда и во всем права.Ускользает бесшумно, не слышу ее шагов.Она знает — теперь у меня другие дела.В истерике бьется сердце, острее вины любовь.Я не слышу ее, но знаю — она ушла.Я зову ее в дом, потому что она — честней,Она чище горячечных снов и тяжелых мук,Но после ее ухода не выпустить теплых рук,Которые становятся холодней…

Мэри

У Мэри сегодня дрожь в руках,Но Мэри не слышит выстрелов.Мэри не сложно — за шагом шаг,Под ногами ее блестит стекло.Тартар театром вокруг кричитЕще со времен Бастилии,Франции больно, ее бы лечить,Но в гороскопе у Мэри бессилие.Мэри идет через шум и гам,Сквозь праздник и балаган,Страшной чумой болеет страна.Мэри тоже давно больна.Трехцветной лентой судьбу очертя,Паяцы вокруг злорадствуют.Мэри послали ко всем чертям —И Мэри идет сдаваться им.Мимо гниющей нации,Взяв гордость и веры толику,Живой королевой Франции,Вперед, по стопам Людовика.Конвоиры с ней очень бережно,Прикидываются вельможами.Мэри вступает в Консьержери —Последнюю в жизни «прихожую»……Я бы спас тебя, Мэри, я бы смог,Но это — не замок Иф.Ты бы шла любой из земных дорог,Но тебе дороже обрыв.Укутана запахом лилий и пыли,Мэри, чего ты ждешь?Завтра утром тебя поцелует навылетКосой треугольный нож.Откликнутся камни у Сен ДениСтоном надгробных плит…Мэри послали в кромешный Ад,Но Мэри идет в Аид.Мэри спокойна, как водная гладь,Смела, как австрийский лев.С детства учат в Аиде гулятьБудущих королев.Кровавую Мэри просит Париж,Для пьянки Париж готов.И Мэри завтра взлетит выше крыш,Избавится от оков,Чтобы в Аиде, от жара немея,В лицо мне легко сказать:«Я пришла за супругом. Я не умеюОглядываться назад».

Крылья

…Фельдшеры в скорой втыкают в него иголки, он понимает — это уже серьезно,Друзья замечали кровь на его футболках, он все отшучивался, мол, просто упал на гвозди,«Заживет до свадьбы», и «мы же давно не дети»… Как и все остальные, далекий от суеверий,Но последнее время жаловались соседи — в водосток у него забиваются птичьи перья,Стал загадочен и далек, как рассвет над Сеной, и какой-то бледный, бабушке отдал кошку.Можно подумать, он точно на что-то подсел, но в конце концов просто вызвали неотложку.…Он мечется: «Доктор, мне слышатся птичьи крики!» Он стонет: «Доктор, зря вы меня раскрыли!»Сейчас он знает то, что не знает «Вики»: что двадцать — возраст роста молочных крыльев.В карантинном отсеке глупые шутки вроде: «Для тебя у Элизы совсем не нашлось крапивы?»Они думают, что заботятся об уроде, он почти уже не надеется на справедливость.…Они очень долго спорили, зубоскалили, исследовали с головы и до пят его,Он понял: они уже наточили скальпели, а крылья слабые и не помогут с пятого…Они уверяют, что будет совсем не больно, что он будет таким как все и без отклонений.В шесть тридцать по Москве и не-божьей воле его приговор приводится в исполнение.А потом он лежит на кровати и смотрит в небо — небо покрыто трещинами и побелкой.Ему не плохо. И не хорошо. Он просто не был еще никогда такой качественной подделкой.Вокруг слезы радости, сладости и гирлянды, и он как будто живой и как будто в норме,Только вскрыли его какие-то дилетанты и сшили как-то неправильно, не по форме…Не те рычаги, шарниры не те, и кожа какая-то слишком живая и липнет к телу,Ампутация душ проходит у них без дрожи в руках, но до душ им нет никакого дела.Ему трудно дышать и жить, он не смотрит новости, не верит в свой пульс и все еще бледен, ноЕго завтра спишут, точнее, наверно, выпустят. Поставят на постоянное наблюдение.Предлагают заняться вязанием или батиком. Он начинает употреблять наркотики.Они считают, что это психосоматика, прописывают какие-то антибиотики.Его снова учат, как правильно делать выдохи, как надо справляться с депрессией и апатией,Позже ставят диагноз — он из другого вида и выписывают ему на листок пять стадий.…Он жует фастфуд и смотрит хоккей по ящику, не особо волнуясь, кто выиграет: те ли, эти ли…Они режутся. Эти крепкие, настоящие, главное — чтобы в этот раз не заметили.Ему говорят, что проблемы с белками и инсулином, дают сильнодействующие препараты,Он их не слушает, он смотрит куда-то мимо, куда пролегла дорога другим крылатым,Там какие-то белые тянутся рваным клином. «Спасибо, Элиза, но мне крапивы не надо».Ему все кажется — скоро он будет с ними…

Цветочки