Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Боеотряд, – кратко и сухо пояснил ему и сам ничего толком не ведающий Воробей.
Барабанщик поперхнулся, вдруг остановился и нагнулся застегивать сандаль.
– Да ладно, – успокоил журналист, глядя на тучного попутчика. – Смоемся, если что.
На входе их жестом остановил какой-то охранник, детина в странной униформе и с наколкой "Мать тебя не узнает" на руке.
– Приглашенные, или с какого отряда?
– Хохлымский кадетский сводный, – четко проверещал Воробей.
– А сам ты кто? – с подозрением оглядел стражник неказистого члена боеотряда.
– Снайпер-наводчик левого крыла, по поручению старшего прибыл, – не моргнув, доложил враль.
Стражник перевел взгляд на спутника Воробья, а потом уже и на барабан.
– Пройдитя, – пробурчал уже более мирно. – Припаздываете, – и опустил руку.
– Так откуда премся! – не удержался Воробей.
Внизу был обширный зал, предназначенный, видно, для каких-то анализов, и, ясно, что заполучить под сбор такое место было ох как не просто. Люди сидели тихо, все больше серьезные, среднего возраста и одеяния, все как один мужчины. Единственно, кого пораженные вновь прибывшие отметили, так это непонятно с чего оказавшегося здесь оратора из рабочей пивной Гафонова в белой длинной рубахе с подвязкой-шнурком, как раз и вещавшего:
– Семиты, узбеки и другие чернявые всосались. Негра доколь по медучилищам девок наших будет поганить. Желтая косоглазая заря подымается бусурмацкой тучей на задворках империи. Доколь? – и чуть покружил на узком пятачке, там, где за столом президиума, крытого черным сукном, сидели двое.
Гафонов раскинул руки в белых хламидах рукавов:
– Мы покамест держимся дисциплины с порядком. Мы покамест стройно с хоругвями в небесах слышим их оголтелые языки. Но придет предвозвестник Первомай, язычный праздник, и уж тогда " кого хочешь выбирай".
– Садись, – тихо сказал белобрысый высокий человек из президиума, по виду хорунжий или штабс-капитан, с серым мертвенно бледным лицом.
– Что? – не понял припадочный, собравшись еще покружить.
– Сядь, – тихо повторил из президиума.
И сам обратился с заявлением прямо с места:
– Соблюдать строгую координацию, субординацию и конспирацию. Связь та же. Лишних выявлять. По мелочам с инородцами, пьяными фабричными, блатными и пенсионными не цапаться. Вокзалы и телеграф под контролем, в пельменных и закусочных установим к событиям посты. Горячее питание и влага – самостоятельно. Сейчас сочувствующий, теневой комиссар финансов раздаст очередные походные.
Из президиума поднялся второй мужчина, в котором пораженный Воробей узнал вице-губернаторова собеседника, похоже, хозяина "Красного мотальщика" Евграфа Евграфыча Бодяева. Бодяев в полном молчании зала обошел всех и роздал каждому по пять хрустящих тысячных банкнот.
– Расписываться в какой ведомости надо? – вдруг выкрикнул какой-то получатель, по виду командировочный из других мест.
– Вы что, майор, в купели ошпарились, – шутканул из президиума.
Слегка пробежал смешок. Перед барабанщиком Бодяев на секунду остановился, рука его сама вместо полной суммы отсчитала тысячу, и он пытливо глянул на без спроса влезшего на собрание. Но барабанщик не дрогнул, даже не поднял глаз, а лишь дважды треснул палочками по сломанному инструменту.
– Трудись, сынок, – добавил Бодяев недостающую сумму и положил на барабан пять фабричной чистоты бумажек.
– Теперь особое внимание, – поднялся во весь рост хорунжий, одетый в строгий английский серый костюм, раньше скорее гребец или гандболист. – Сейчас раздадим каждому две фотографии. На одной – выданной для оказания уважения, наш славный делами губернатор. На другой – увеличенное другое лицо. Задание: встретив в любом месте уважаемое лицо – глубоко культурно приветствовать наклоном головы. Вот так, – и хорунжий щелкнул черными штиблетами и опустил голову, ловко сидевшую на спортивных печах. – И тут же сообщить о встрече старшему…Встретив второе лицо, повторяю, встретив лицо ничего не наклонять. Не ерзать, отойти спокойно якобы к пиву или мороженному, стремглав доложить с любого места связи старшему и следовать за фотографией. Выявленные в невыполнении будут выявлены, – добавил он, глядя исподлобья. – Все.
– Вопрос можно? – встрял какой-то, похоже, говнюк-начальничек из хохтамышского образования, ныне отставленный от местных щедрот районный активист.
– Ну?
– Говорят подошла подмога. Рота опытных приднебугских стрелков. И разыгрывает поисковые игры на местности, в пионерлагере, поодаль.
– Этого мы не знаем, – широко улыбнулся хорунжий и как-то так по цирковому развел руками, что в зале раздались и смешки, и одобрительный кряк. – Все, разошлись по одному.
Однако собрание не удалось завершить с толком. С треском лопнуло толстое стекло, зарешеченное у потолка в подвале, хлынули внутрь осколки, искрой полыхнула тут же гнилая проводка, и сернистый дым полез по помещению.
– Нападение! – в ужасе закричал Евграфыч, залезая в шкаф-сушку для особых бактерий. – Атака.
– Всем наверх. Поймать, – четко скомандовал хорунжий. – И ко мне.
Люди повалили наверх, а с ними, от добра подальше, и наши молодые герои.
Но где там было, улица сквозила пустой и зябкой вечерней апрельской мглой. Давно уже испарился тот маленький бузотер или просто охальник, метнувший крупный камень в приглянувшееся низкое окно.
А Воробей и несколько дрожащий член правого крыла рядком поплелись по домам, разглядывая с недоумением и – один: с брезгливой опаской незаслуженно полученные банкноты, а другой: с интересом и волнением репортера странные фотографии, случайно залетевшие в его руку.
* * *Вначале, кажется, было слово. Слово это – «эй!» – само выпрыгнуло, сухое и недожеванное из-за угла коридорного застенка, после две подтухшие лампочки слабого накала дернули вялый свет и выпустили на жухлый линолеум расходящиеся топыркой тени, и из этого угла, откуда и раньше доносились попискивания дежурной аппаратуры и переругивания «матюгальников», наконец появился теней этих сопровождающий старшина, пожилой усатый дядечка с переросшими возраст руками, с короткими кривыми даже на линолиумной карикатуре ногами и с пышной серо-рыжей шевелюрой. Дядек повторил:
– Эй, Полозков.
Потом аккуратно стряхнул с газеты хлебные крошки, влетевшие в отсек "обезъянника" вечерним скромным прикормом, сморщился, подергал звякнувшие прутья двери, тряхнул осторожно замок, будто удивляясь, что все это еще держится, и с откровенным сожалением поглядел на временно зарешеченного:
– Ты не сиди. Содют разных, с которых ни дать, ни взять. Чужой ты здеся, шел бы, откудова выпал. Содют таких, а маньяки разгуливаются…Ты не сиди. Вишь, тебя в особую, будто ты какая птица полета. А говорят, в школе географ. Тьфу…все по понятиям стало…без никакого мозга. Раньше околоточный человек – ого! – был. Ложись на кушетку, да спи. Почем не спать. Я бы сам, знаешь как. Упал, да задремал на пол жизни без стакана крепкой подмоги. А вот загремел в обойму, не моги! Ловят которых почем зря, а акулы шныряют, да нагуливаются…Только головой об стенки не колотись, не порть имущество, у нас уборщица через не каждый день. И вены не царапай гвоздями, если где торчат, – предупредил он, глядя на газету и словно сверяя заключенного с памятью. – Наследишь только. Хлопот много, а толку зря.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});