Путь в революцию. Воспоминания старой большевички. - Ольга Лепешинская

В начале декабря руководящая группа «Союза борьбы» обсудила первый номер «Рабочего дела», уже подготовленный к печати. В качестве редактора газеты Владимир Ильич ознакомил присутствующих с материалами номера, а затем один экземпляр этих материалов был вручен Анатолию Ванееву, в обязанности которого входило поддерживать связь с типографией.

Но планам «Союза борьбы» на этот раз не суждено было сбыться. Приняв материалы «Рабочего дела», Ванеев отправился к себе домой. Однако едва он явился туда, как был арестован. И в ту же ночь, с 8 на 9 декабря, полиция схватила значительную часть центральной группы «стариков»— Ленина, Старкова, Кржижановского, Запорожца. Одновременно был арестован и Лепешинский.

Подготовленные к печати материалы газеты «Рабочее дело» попали в руки жандармерии.

Я хорошо помню ту тревожную ночь. В комнату вбежала со слезами Тоня и стала меня будить.

— Что случилось?..

— Вставай скорее, несчастье… Арестованы Глеб, и Василий Васильевич, и Ульянов… все наши… И к нам могут прийти с обыском.

Не теряя ни секунды я вскочила и быстро оделась. История получалась скверная. В нашей комнате скопилась куча нелегальщины. И среди нее немало экземпляров марксистского сборника со статьей Тулина, спасенных от конфискации[1]. Нельзя было мешкать ни минуты. Не дав себе времени на размышления, мы решили всю литературу уложить в подушечные наволочки и укрыть ее в общежитии, между вещами курсисток. Изданиями небольших размеров мы начинили чулки. Часть приготовленных таким образом узлов и узелков подвесили под шубы, рассчитывая, что на них не обратят внимания; а что касается сборника с ленинской статьей, представлявшего особую ценность, — то мы спрятали его на себе и, опасаясь личного обыска, всю ночь бродили по улицам Петербурга.

Нас с Тоней жандармский набег миновал. Но в течение нескольких дней мы находились в напряженном состоянии, с часу на час ожидая, что к нам могут пожаловать «гости».

Памятным был для меня и всех моих друзей декабрь 1895 года, декабрь, в который самодержавию удалось нанести русскому социал-демократическому движению чувствительный удар. Пришлось вскоре и мне побывать на «Шпалерке» — в тюрьме, где содержались под стражей Ленин, Кржижановский и другие. Но не в качестве арестованной.

Произошло же это вот каким образом.

Я СТАНОВЛЮСЬ

«НЕВЕСТОЙ»

По существовавшим тогда тюремным порядкам, заключенных разрешалось посещать только близким родственникам. К последним относились и… невесты. Но в буднях революционной борьбы наши товарищи — мужчины меньше всего думали о невестах, так же как мы не помышляли о женихах.

В этой связи мне вспоминается забавный эпизод.

Как-то (еще тогда, когда я жила в общежитии Рождественских курсов) шли мы с Лидой Бархатовой вечерним часом после нелегальной вечеринки и вели пресерьезный разговор о Мальтусе и мальтузианстве. Речь шла о рождаемости, о росте народонаселения, о буржуазных теориях на этот счет… Какой-то фат из категории прожигающих жизнь буржуазных сынков, услышав обрывок нашего разговора, пошел рядом и пытался завести легкомысленный разговор. Бог весть за кого он нас принял, хотя внешность у нас была самая что ни на есть «курсистская». Мы сначала были несколько озадачены такой атакой. Затем Лида прервала излияния уличного донжуана и сказала насмешливо:

— Эй вы, мальтузианец, горизонт расширять надо!

Услышав такую реплику, наш недалекий кавалер опешил, остановился, разинув рот, и бочком-бочком поспешил в сторону. Мы хохотали…

Возвращусь к воспоминаниям о «женихах» и «невестах».

Для поддержания постоянной связи с арестованными революционные круги использовали обычно так называемых фиктивных невест. Я знала, что в качестве таковых посещают: Владимира Ильича — Надя Крупская, Кржижановского — Невзорова, к Ванееву ходит Труховская, к Старкову — Тоня. Поэтому когда политический Красный Крест предложил мне в качестве невесты посещать арестованного Лепешинского, я приняла это как необходимое и тут же согласилась.

Прежде чем пойти на первое свидание, я посоветовалась с теми, кто уже имел опыт в роли «невест».

— Возьмите на первый раз, — сказали мне, — несколько книжек невинного содержания, кое-что из лакомств, и достаточно. А там — обстановка покажет…

Обстановка и в самом деле показала, хотя не обошлось без недоразумения, едва не испортившего всю затею.

В Красном Кресте мне сообщили, что Лепешинский заключен в одиночную камеру, что условия содержания в тюрьме — суровы, с волей никакой связи у него нет, и это усиливает тягость заключения.

Идя по Шпалерной, где находилась тюрьма, я волновалась, словно перед первым выходом на сцену, и спрашивала себя — что и как сказать своему «нареченному», совершенно не ожидающему прихода «невесты»?

Придя в тюрьму, я попросила свидания со своим женихом Пантелеймоном Николаевичем Лепешинским. Мне в этом не отказали и предложили обождать. Пока надзиратель ходил за ним, я сидела в тревоге и думала: «А вдруг он не поймет, зачем я пришла, и тогда с самого начала все рухнет?.. А вдруг…» Но прежде чем я успела решить, что же надобно делать в случае если провалюсь, появился и сам Лепешинский.

Снова я увидела знакомое мне худощавое лицо, обрамленное темно-каштановой бородой, к которому так шла простая холщовая косоворотка.

Увидев меня, он приветливо улыбнулся и протянул руку. Но улыбка у него получилась какая-то неуверенная. По-видимому, он лишь смутно припоминал, что где-то встречался со мной.

— Где это мы с вами встречались? — спросил он мягко.

От этих его слов у меня на лбу проступила холодная испарина, а сердце так и упало. Было совершенно очевидно, что надзиратель обратит сейчас внимание на всю нелепость вопроса, — и свиданию будет тут же положен конец. Стараясь никак не проявить минутного замешательства, я сказала, придав голосу максимально нежный оттенок:

— В последний раз мы веселились у Вареньки. Разве вы забыли?..

Я покосилась на стража, маячившего в углу комнаты; но он рассеянно смотрел в сторону, видимо не обращая на нас внимания. Ух, пронесло!

Видимо, и Пантелеймон Николаевич понял свою оплошность. Мгновенно изменив тон, он заговорил как близкий, хорошо знакомый мне человек. Кажется, все сошло хорошо…

ВСТРЕЧИ

В «ПРЕДВАРИЛКЕ»

Потом мы оба — и я, и Лепешинский полностью вошли в свою роль. Внешне мы вели разговор о каких-нибудь пустяках, о книгах, о том и о сем; но, в сущности, мы научились передавать друг другу многое, не вызывая при этом подозрений сидевшего между нами жандарма.

Мне доставляло большое удовлетворение сознание, что Лепешинский уже не чувствует себя в тюрьме таким одиноким, оторванным от борьбы и от жизни, как вначале. В меру своих сил и умения я старалась поддерживать его связь с волей.

В беседах с ним я возможно ясными намеками и иносказаниями давала ему понять, что и после ареста Ульянова и других «стариков» работа организации продолжается. И это в действительности было так. Ленин, находясь в тюрьме, продолжал руководить деятельностью «Союза борьбы». В заключении он написал ряд листовок, получивших распространение среди рабочих и студенчества. Даже новые аресты, произведенные полицией, не смогли парализовать революционное движение. «Союз борьбы» не прекращал своей работы в пролетарских массах.

Лепешинский до ареста принадлежал к числу активных членов народовольческого кружка. Социал-демократом он стал только в тюрьме. Прокурор, не выяснив принадлежности Пантелеймона Николаевича к народовольчеству, обвинил его в социал-демократической деятельности. Как видно, основанием для такого обвинения послужила написанная Лепешинским листовка, в которой содержались, по словам прокурора, — «резкой формы оскорбления величества».

Но народовольчество Пантелеймона Николаевича было своего рода детской болезнью, от которой он быстро излечился. Он твердо встал на позиции марксизма. Поэтому-то мы с ним быстро и легко находили общий язык и общие точки зрения на самые различные проблемы.

При очередном свидании он встретил меня несколько витиеватой, но искренне звучащей фразой:

— Во мне клокочет торжествующее чувство жизни! Вы, Ольга Борисовна, — мои глаза, мои уши и руки… Благодаря вам я забываю о тюрьме… — Сделав небольшую паузу, он многозначительно добавил: — Между прочим, имею к вам просьбу. Я приготовил белье, отдайте его, пожалуйста, на воле постирать.

— Да, да, конечно, — в тон ему ответила я. — А у меня для вас небольшой гостинец — вишневое варенье… Вы ведь, кажется, любите его?..