Добывайки (сборник) - Мэри Нортон

– Я ему немного помог, – сказал мальчик, – тогда, с чашкой. Он весь дрожал. Я думаю, он испугался.

– Папа испугался?! – сердито воскликнула Арриэтта. – Испугался тебя?!

– Может, он не любит высоты? – сказал мальчик.

– Он любит высоту, – возразила Арриэтта. – Чего он не любит – так это портьер. Я же тебе сказала. Он от них устаёт.

Мальчик сидел на корточках, задумчиво жуя травинку.

– Добывать – вы так это называете? – сказал он наконец.

– А как иначе это можно назвать? – спросила Арриэтта.

– Я бы назвал это – красть.

Арриэтта рассмеялась. Она смеялась до упаду, до слёз.

– Но нас же зовут – добывайки, – объяснила она, – как вас – человеки – или как там? Мы часть этого дома. Ты ещё скажи, что камин крадёт уголь у ведёрка для угля.

– Тогда что такое воровство?

У Арриэтты сделался серьёзный вид.

– Предположим, дядя Хендрири добыл часы с изумрудами с Её туалетного стола, а папа забрал их и повесил у нас на стене. Вот это воровство.

– Часы с изумрудами! – воскликнул мальчик.

– Неважно что; я сказала «часы», потому что у нас висят такие часы в столовой, но их папа добыл своими руками. Это может быть что угодно – кусок сахара хотя бы. Но мы никогда ничего не воруем.

– Только у людей! – сказал мальчик.

Арриэтта снова рассмеялась. Она до того досмеялась, что ей пришлось спрятать лицо в цветок.

– Ой, умора! – чуть не плача от смеха, сказала она. – Ну и чудак же ты! – Она подняла глаза на его недоумевающее лицо. – Людей нарочно сделали для добываек… как хлеб для масла!

Мальчик несколько минут сидел молча. Под порывом ветра зашелестели вишни, закачались розовые цветы.

– Нет, я этому не верю, – сказал он наконец, глядя, как слетают вниз лепестки. – Я не верю, что нас сделали для вас, ни капельки не верю; и не верю, что мы вымираем!

– Ну какой ты непонятливый! – нетерпеливо воскликнула Арриэтта, глядя ему в подбородок. – Где твой здравый смысл? Ты – единственный человек, которого я видела, хотя я знаю, что есть ещё трое – Она, миссис Драйвер и Крэмпфирл. Но я знаю кучу добываек – Надкаминных, и Клавесинов, и Захомутников, и Утюгов, и Плинтусов, и Подсундучных, и… и… и преподобного Джона Стаддингтона, и…

Мальчик посмотрел вниз.

– Джона Стаддингтона? Но это же наш двоюродный дедушка.

– Эта семья жила за его портретом, – продолжала Арриэтта, слушая его вполуха, – а ещё здесь жили Запечники, и Гонги, и…

– Хорошо, – прервал он её. – А ты их видела?

– Я видела Клавесинов. А моя мама сама из Гонгов. Другие жили здесь ещё до моего рождения…

Мальчик наклонился ещё ниже.

– Так где же они теперь, ну-ка, скажи.

– Дядюшка Хендрири живёт за городом, – холодно произнесла Арриэтта, отодвигаясь от его огромного лица, она заметила, что оно было покрыто светло-золотистым пухом. – Вместе со своими детьми Клавесинами и Курантами.

– Ну а где другие?

– Кто где, – сказала Арриэтта, а про себя подумала: а правда – где? От мальчика падала на неё наискосок большая тень, и Арриэтта вдруг вздрогнула, словно от холода.

Он снова отодвинулся, его большая светловолосая голова закрывала от неё небо.

– Так вот, – медленно произнёс он, и глаза его были холодны как лёд. – Я видел только двух добываек – твоего отца и тебя, но я видел сотни, и сотни, и сотни, и сотни…

– Нет, – прошептала Арриэтта.

– …Людей. – И он снова сел.

Арриэтта застыла на месте. На мальчика она не глядела. Немного погодя она сказала еле слышно:

– Я тебе не верю.

– Ну так слушай, – сказал он.

И мальчик рассказал ей о железнодорожных станциях и футбольных матчах, об автогонках, о демонстрациях и о концертных залах. Он рассказал ей про Индию и Китай, Северную Америку и Великобританию. Он рассказал ей про летние ярмарки.

– Не сотни, – сказал он, – а тысячи, миллионы, миллиарды больших, огромных, громадных людей. Теперь веришь?

Арриэтта испуганно глядела на него; она так задрала голову, что у неё заболела шея.

– Не знаю, – прошептала она.

– А что до вас, – продолжал он, опять наклоняясь к ней, – я думаю, на свете больше нет добываек. Я думаю, вы трое – единственные, кто остались в живых, – сказал он.

Арриэтта спрятала лицо в чашечке первоцвета.

– Этого не может быть, – прошептала она. – А дядя Хендрири? А тётя Люпи и двоюродные братцы?

– Все перемёрли, спорю на что хочешь, – сказал мальчик. – Мало того, – продолжал он, – мне никто не поверит, что я видел даже тебя. И ты будешь самой последней, потому что ты самая молодая из вас. Наступит день, – торжествующе улыбаясь, сказал он, – когда ты будешь единственной добывайкой на свете. – Он сидел неподвижно, ожидая ответа, но Арриэтта не подняла на него глаз. – Ну вот, теперь ты ревёшь! – заметил он через минуту.

– Они не умерли, – сказала Арриэтта сдавленным голосом; она шарила в кармане в поисках носового платка. – Они живут в барсучьей норе через два поля отсюда, за рощей. Мы не ходим к ним в гости, потому что это для нас далеко. И нам могут встретиться горностаи, и коровы, и лисы, и… вороны…

– За какой рощей? – спросил мальчик.

– Не знаю! – Арриэтта чуть не кричала. – Туда надо идти вдоль газопровода… по полю, которое называется Паркинс-Бек! – Она высморкалась. – Я пошла домой, – сказала она.

– Не уходи, – попросил мальчик, – побудь ещё здесь.

– Нет, пойду, – сказала Арриэтта.

Мальчик покраснел.

– Погоди, пока я принесу книжку, – умоляюще произнёс он.

– Я не стану читать тебе, – сказала Арриэтта.

– Почему?

Она сердито посмотрела на него.

– Потому…

– Послушай, – сказал он, – я пойду на то поле. Пойду и найду дядюшку Хендрири. И двоюродных братцев. И тётю, как там её зовут. И если они живы, я тебе об этом скажу. Ну как, хочешь? Ты можешь написать им письмо, и я отнесу его в норку…

Арриэтта взглянула на него, широко открыв глаза.

– Правда? – радостно прошептала она.

– Провались я на этом месте! Можно я пойду принесу книгу? Я пойду с чёрного хода.

– Хорошо, – не слушая его, сказала Арриэтта. Глаза её сияли. – Когда мне отдать тебе письмо?

– Когда хочешь, – сказал мальчик, вставая во весь рост. – Ты где живёшь?

– Под… – начала Арриэтта и вдруг замолчала. Почему её вдруг снова охватил озноб? Только ли из-за его тени, которая загораживает от неё солнце, – ведь он стоит, как башня, у неё над головой. – Я положу его куда-нибудь, – торопливо сказала она. – Я положу его под ковёр в холле.

– Под который? Тот, что у входа?

– Да.

И он исчез. А Арриэтта осталась сидеть на солнце, по самые плечи в траве. То, что с ней произошло, было так невероятно, так огромно, что она не могла охватить это мыслью, не могла поверить, что это действительно случилось. Её не только увидели – с ней говорили; с ней не только говорили, она сама…

– Арриэтта! – послышался голос.

Она испуганно вскочила на ноги и обернулась – на дорожке стоял Под и глядел на неё.

– Спускайся вниз, – шепнул он.

Несколько мгновений она глядела на него во все глаза, словно не узнавая; какое круглое у него лицо, какое доброе!

– Быстренько, – повторил он.

На этот раз голос его звучал тревожнее, и она послушно юркнула в траву и скользнула вниз по крутому склону, не выпуская цветка из рук.

– Положи эту штуку, – сердито сказал Под, когда Арриэтта наконец стояла с ним рядом. – Ты не можешь тащить с собой такой большой цветок. Тебе надо мешок нести. Зачем ты туда забралась? – ворчливо продолжал он, в то время как они шагали по гравию дорожки. – Я бы мог тебя там и не заметить. Надо торопиться, у мамы давно готов чай.

Глава одиннадцатая

Хомили уже поджидала их у последних ворот. Она причесалась и благоухала дегтярным мылом. Она выглядела моложе, чем всегда, и как-то празднично.

– Ну как?! Ну как?! – несколько раз повторила она, забирая у Арриэтты мешок и помогая Поду запереть ворота. – Ну как, понравилось тебе? Ты хорошо себя вела? А вишня расцвела? А куранты играли? – Казалось, она хочет прочитать ответ на лице Арриэтты, но кругом было слишком темно. – Пошли скорее. Чай давно готов. Дай мне руку…

Чай и правда был готов, стол накрыт в столовой, в очаге пылал яркий огонь. Какой привычной была эта комната, какой уютной… и вдруг она показалась девочке незнакомой! В отблесках огня возникла строка на стене: «…было бы так чудесно, если бы…» «Если бы что?» – часто спрашивала себя Арриэтта. Если бы наш дом был не таким тёмным, подумала она, это было бы чудесно. Она смотрела на самодельные свечи, наколотые на перевёрнутые кнопки, которые Хомили поставила как подсвечники на стол, на старенький чайник из пустого жёлудя с носиком из гусиного пера и ручкой из проволоки – время отполировало его до блеска. Чего только не было на столе! Два поджаренных ломтика каштана, которые они будут есть с маслом, как гренки, и холодный варёный каштан, который Под нарежет, как хлеб, целая тарелка сушёной смородины, как следует набухшей у огня, крошки от булочки с корицей, хрустящие и золотистые, чуть присыпанные сахаром, и – о восторг! – перед каждым из них на тарелке – консервированная креветка. Хомили поставила парадные серебряные тарелки (шиллинги для Арриэтты и себя и полкроны – для Пода).