Санктпетербургские кунсткамеры - Александр Говоров

— Опять пойдут сборы да поборы, — уходя сказал Весельчак буфетчику. — Ради передач любезному атаману опять последнюю копейку выкладывай!

— Да уж она у тебя последняя! — ответил буфетчик. — С каждого дела львиную долю получаешь!

— Не велит Цыцурин полицейского брать, — с досадой покривился Весельчак. — А с того корпорала хорошенький бы выкуп получился!

Уходивший Цыцурин не расслышал, о чем перешептывались два его клеврета. Однако у него было безошибочное чутье вожака, и он поманил Весельчака в сторону.

— Ты любишь разные самовольства. Так вот, предупреждаю тебя насчет того полицианта. Забыл, что ли, как барыня тебя за самоуправство велела в колодец на веревке на всю ночь опустить?

Весельчак состроил обиженную мину, взял жезл мажордома и отправился на свой пост.

5

Там они увидели предмет своих переживаний. Максюта был одет в узенький академический кафтанчик, который одолжил ему Миллер. Руки торчали из обшлагов. Все ему здесь было непривычно, и сидел он на краешке стула, озираясь по сторонам.

В пасти огромного камина пылало целое бревно. Поваренок в колпаке поворачивал висящую на цепях тушку барана. На буфетной стойке позванивал хрусталь. Шум голосов создавал ощущение приятной тревоги.

Над буфетом высилась грубая деревянная фигура в зубчатой короне. Это был король Фарабуш, покровитель мореходов. Фигура эта некогда украшала бугшприт португальского купеческого барка. Лет пять тому назад, в одну из осенних ночей, португалец, везя груз соболей и Мамонтова зуба, в Финском заливе налетел на песчаную банку. Пока собирались его снимать, груз оказался растащенным, а судно развалилось под ударами балтийской волны. Так король Фарабуш переселился в буфетный угол Чистилища.

Максюта с изумлением смотрел на его желтые бока, отполированные морем и ветрами.

— Сударь! — раздался над его ухом вежливый голос буфетчика. — У нашего подъезда застряла карета. Не поможете ли ее вытащить?

С воспитанной в армии готовностью исполнить приказание или просьбу Максюта вышел на крыльцо. Неправдоподобный свет небес без теней равномерно освещал все в природе. И застрявшая карета возле крыльца смотрелась так, будто ее вырезали из бумаги.

Он наклонился, чтобы плечом приподнять облучок кареты, как чьи-то вонючие ладони грубо закрыли его рот. Шею захлестнула петля, и вот уж он понял, что ни дышать, ни кричать больше не может.

Но это с ним уже случалось в урочищах старой Москвы в его далекой юности. Он сжался в пружину, готовую развернуться, стараясь, однако, показаться размякшим, покорившимся. И вдруг выпрямился, отбросив врагов, скинув проклятую петлю. Но тут же десяток рук с удвоенной яростью вцепились в его тело.

Вертоград полнощный сиял огнями в три жилья. Из верхних окон слышалось неторопливое: «Пасс!», «Прикупаю!», «Козыри трефы!» Двигались тени, звучала странная музыка, а у крыльца ожесточенно дрались люди, сыпались удары кулаков, слышались ругательства, всхлипы.

Максюте удалось раскидать нападающих — сколько их было? Он побежал огородами, между грядок с укропом стремился к Мойке.

Река Мья, или в просторечии Мойка, в те годы не была проточной. Начинаясь средь болот Царицына луга, она лениво петляла, образуя заводи. Царь Петр повелел прорыть каналы, спустить ржавую воду, а берега укрепить бревнами. Всюду валялись эти бревна.

Максюта бежал по тропинке и слышал за собой настигающий топот: видимо, враги решили с ним покончить. Раненая нога не давала ему бежать скорее. Соображал на бегу, что попадает меж канав и ничего ему не остается, как броситься в вонючую воду.

У берега он круто повернул и побежал вдоль речки, распугивая диких уток, которые там гнездились. Добежав до старой ивы, склонившейся к воде, он увидел совсем невдалеке мостик, и по этому мостику шли, разговаривая, какие-то прохожие.

Но поворачивать было поздно. Он схватился за корявый ствол ивы, а преследователи вцепились в него. Академический кафтанчик затрещал. «Бедный Миллер!» — подумал Максюта.

Между тем люди, проходившие по мостику, услышали шум схватки.

— Глядите! — крикнул шедший впереди. — Тут кого-то избивают!

— Брось, Антиох, — отвечали ему товарищи. — В Санктпетербурге вечно кого-нибудь избивают. Лучше досказывай про Остермана!

— Ой, братцы, — не унимался тот. — Здесь пятеро нападают на одного!

— Экий ты рыцарь! — засмеялся один из его спутников, самый высокий, и крикнул нападавшим на Максюту: — Остановитесь! Всем немедленно подойти сюда!

— Ишь командир! — с досадой сказали державшие Максюту. — Ты что, тоже из полиции?

— А вы что, ослепли? Не так темно, чтобы мундиров не видать. Мы преображенцы!

— А нам наплевать! — нагло отвечали ему. — Преображенцы, так и ступайте своей дорогой!

Накинув петлю, они спешили покончить с Максютой.

— Ах, наплевать? — в один голос вскричали на мостике. — А ну, преображенцы, затронута наша честь!

Вжикнули шпаги, выдираемые из ножен, раздался топот ног. Максюта почувствовал освобождение, жадно глотал воздух.

— Евмолп, не кипятись! — кричали где-то за спиной. — У них ножи!

Но преследователи Максюты боя не приняли, ринулись наутек.

— О-го-го! — смеялись преображенцы. — От тебя, Евмолп, от одного все пятеро разбежались.

— Да это лакеи, — презрительно отвечал тот. — Нет ли лучше кусочка тряпки, руку перевязать?

— Ты ранен!

— Пустяки, царапина. Я вырвал нож у одного татя, который хотел его в жертву свою засадить.

Преображенцы подозвали слуг, следовавших в почтительном отдалении. У них в сумках были все лекарства, необходимые на случай дуэли или потасовки.

— Вас ограбили? — участливо спрашивали освободители.

Максюта все еще обнимал ствол ивы, уткнувшись в шершавую кору. Дрожь его била, хоть он и в боях бывал, и видывал всякое.

— Дайте ему в себя прийти, — говорил самый высокий из преображенцев, горбоносый и с турецкими усами. Он рассматривал кривой нож, вырванный у противника. — А ты, Евмолп, герой настоящий. Прямо Дон Кихот гишпанский, хотя в своей сельской простоте, наверное, ты и не знаешь, кто он есть.

— Лекарство ему! — указал тот на Максюту. — Да побыстрее. Лакрицу или что-нибудь мятное. А насчет Дон Кихота мы тоже кое-что знаем, как он с ветряными мельницами сражался. И все же, господа Кантемиры, скажу по-прежнему: плевал я на все ваши книжки! Не будь я мценский дворянин Евмолп Холявин!

Услышав это имя, Максюта поднял лицо. Перед ним действительно стоял его сосед по домику вдовы Грачевой.

6

— Ба, что за встреча! — вскричал Холявин, тоже разглядев, кого он выручил. — Это же не кто иной, как бравый корпорал градского баталиона, предмет воздыханий моей служанки!

— Господни Тузов! — воскликнул и Антиох Кантемир, узнав унтер-офицера, которого накануне граф Рафалович выставил с лекции.

Третий преображенец, черноусый как янычар, подумал, что его товарищи встретили доброго приятеля, и поспешил представиться:

— Сербан Кантемир, бездарный старший брат гениального младшего. — Он толкнул Антиоха локтем и захохотал.

— Вот бы знал, кого спасаю, — сказал Евмолп, — вовек бы клинка не вынимал.

— И одет как-то странно… — размышлял Антиох, глядя на порванный миллеровский кафтан. — Неужели правда он шпион и его за это били?

— Хо-хо! — сказал Холявин. — Скорее всего, он с девицей здесь гуляет, оттого чуть вилы в бок и не заработал!

— Оставьте! — провозгласил Сербан, который вдруг почувствовал симпатию к удрученному Максюте. — Шпион! Девицы! Этого не может быть, потому что… потому что… Как это по-русски? Рожа у него честная.

— Так не желаете? — предложил Антиох. — Мы дадим вам своих людей, и они проводят вас домой.

— Благодарствуйте, — вымолвил наконец Максюта, отрываясь от дерева. — Но я должен тотчас вернуться в тот вертеп.

— Куда, куда? — воскликнули князья Кантемиры.

— Туда же, куда идем мы, — усмехнулся Холявин. — И я знаю, что ему там надо. Философский камень он там ищет.

— Философский камень!

— Ну да! У нас вся слободка только и говорит, что украденный тот камень надо искать в одном из вольных домов.

— Чушь!

— Для чистой науки, может быть, и чушь. Но для него-то это служба. Шумахер его в Сибирь упечет.

Все принялись обсуждать горестное положение Максюты.

— Ну, любезный Тузов, — сказал Евмолп, — я знал, что ты, братец, хамоват, господского сословия не чтишь. Но что ты еще и глуп, этого, прости, я не знал.

Оба Кантемира схватили его за рукава, прося быть терпимей.

— А что? — продолжал Холявин. — Ну как же не глуп? Идти в логово татей одному, без плана, без страховки? Да и зачем? Надеется увидеть камень тот где-нибудь на буфете, схватить его и бежать? Ха-ха-ха!