Санктпетербургские кунсткамеры - Александр Говоров

— Читайте лекцию, — потребовал Кантемир.

Рафалович на это ничуть не обиделся, раскрыл потрепанные конспекты и уткнул в них свой аристократический нос.

— Антиквитас рутениорум индестината эст, — начал он высокопарно и гнусаво. — Ин скрипторум сциенцие нон конклюзис… Древность России непостижима, в ученых трудах не описана, источников достоверных не имеет…

Далее граф распространялся о диких скифах, о разбойных роксоланах, о свирепых грабителях гуннах и иных таинственных народах, кои были предками нынешнего российского племени, кои передали ему по наследству все свои черты. Граф усиленно доказывал, что и истории-то, по существу, у этого скопища нет, а есть нагромождение злодейства. Он тыкал пальцем вниз, как бы пригвождая варваров-русских.

— Не кажется ли тебе, — спросил Кантемир, наклонясь к уху коллеги, — что он так и чешет по той гнусной статейке из «Гамбургских курантов», помнишь, в позапрошлом году?

— Так и чешет, так и чешет! — сокрушенно ответил Миллер.

— Встань и скажи ему, — посоветовал Кантемир.

— Ой, что ты! Он же граф… А моя бедная матушка…

— Ну, тогда гляди, как я этого ретивого скакуна укорочу.

Юный Кантемир встал без позволения и стал поправлять кружевные брыжи под обшлагами форменного кафтана.

— Что такое? — остановил чтение Рафалович.

— Как подданный и слуга ея величества императрицы российской, я не могу здесь слушать такое… Венерабилис доциссиме, экстракта коммуниците, то есть ученейший преподаватель, сообщите нам источники всего, что вы тут наговорили.

Рафалович на дубовой кафедре пришел в настоящее неистовство, стукнул кулаком, отчего его модный парик сполз на сторону. Как! Он имеет дипломы двадцати семи ученых корпораций Европы, и нигде еще у него не смели требовать источников!

— Вы затронули честь России! — сказал Кантемир.

— И русского народа! — выкрикнул Миллер, захлебнувшись от собственной храбрости. — Который пока не в состоянии ответить вам достойно на языке науки!

— Да вам то что, — вдруг совершенно спокойно сказал Рафалович, собирая свои конспекты. — Что вам эта Россия, что вам ее народ? Вы же оба для нее чужеземцы!

Он сердито хлопал бумажками, а из-за окна доносились звуки слободского лета — бабы галдели у пруда, били вальками, полоскали белье.

— Мы поможем этому великому народу, — сказал князь Кантемир, сверкнув угольными глазами. — Поможем вырваться из мрака невежества. У него великое сердце; освободившись, он поможет нам.

4

Солнце еще светило, а царский токарь Нартов, перебравший камчужной настойки, спал сном праведным. Тихо отомкнулась дверь, и в его мазанку вошла Алена Грачева. Прислушавшись к хозяйскому храпу в опочивальне, перекрестилась на огонек лампадки.

Повернулась и позвала кого-то из сеней:

— Заходите, не сомневайтесь. Его теперь и пушкой не разбудишь.

В горницу вступил Максим Тузов, одетый, однако, не в форму, а в какой-то кургузый кафтанчик с чужого плеча.

— Не желаете ли откушать? — предложила Алена.

— Лучше приступим безотлагательно, — ответил Максим.

Но Алена никак не могла угомониться — да отпейте кваску, да присядьте, передохните.

— К делу! — повторил Максюта. — Мне, милая, семь дней жизни только отпущено, из них, считай, два уже позади.

Тогда Алена подвела его к раскрытому окошку, откуда из-за резной листвы клена был хорошо виден полнощный вертоград.

— Значит, хозяйка его и есть та самая Сонька? — недоверчиво спросил Максюта.

— Не сомневайтесь! Весь Сытный рынок так говорит. А какие у нее на службе монстры! Что ваша Кунсткамера!

Максюта усмехнулся.

— А почему ты думаешь, что философский камень взяла именно она?

— Я уж вам сказывала, что знакома кое с кем из Сонькиных монстров. Они меня все расспрашивали про Кикины палаты. Какая там стража да что там есть…

Максим приподнял треуголку и почесал в затылке.

— Максим Петрович! — Алена засматривала в лицо Максюты. — Послушайте меня! Может быть, мне переговорить для начала с Сонькиной оравой? Там один есть, по прозвищу Весельчак, в гайдуках[19] стоит. Он, конечно, тать татем…

Максюта сделал движение, будто хотел ее остановить, а она схватила его за руку.

— Только вы не сомневайтесь во мне, Максим Петрович! Только не сомневайтесь!

В это мгновение что-то тяжелое упало и покатилось.

— Хозяин! — встрепенулся Максюта.

Алена тоже вздрогнула, но, заглянув к хозяину, убедилась, что тот по-прежнему во власти сна. Тогда она распахнула дверь в сени. Там повалился и заскулил карлик Нулишка.

— Ах ты, чертенок! — вскричала Алена, хватая его за ухо. — Так это ты роняешь кадушки?

— Отпусти, Аленушка! — выворачивался карлик.

— Поглядите, Максим Петрович! — подтолкнула его Алена. — Ведь он мой жених. Суженый-ряженый! Так и ходит везде за мной, да еще твердит, что он-де не из простого рода, отец его был царем шутов!

— Истинный крест! — божился карлик. — О-ой, больно! Отпусти же!

— Говори, будешь еще за мной таскаться?

— Не буду! — заверил Нулишка.

— Врешь, конечно. Ну, иди!

Почувствовав свободу, карлик исчез. Алена же, поднявшись на цыпочках к самому уху Максима Петровича, принялась ему толковать, как поступить с Сонькиными молодцами.

А Нулишка, таясь за кустами, пересек двор и проник в вертоград, где полным ходом шла подготовка к вечернему действу.

— Ой, Весельчак, беда! — охнул карлик, утыкаясь в живот ливрейному гайдуку огромного роста, который заправлял фонари у подъезда. На спине гайдука был вышит огромный геральдический лев в короне с бубенчиками.

— Что за беда?

— Он здесь, он здесь! — нервничал карлик. — Он идет сюда! Сей минут он будет здесь!

— Да кто он-то? — спросил Весельчак.

Тут начали подъезжать кареты, высаживая господ посетителей. Гости оглядывались на плаксивый писк Нулишки. Весельчак сперва пытался зажать ему рот, потом отпустил подзатыльник и велел спуститься в Ад, там подождать.

На жаргоне вертограда полнощного самое верхнее помещение называлось Рай. Туда допускали самых счастливцев. Среднее жилье занимала столовая палата с камином и буфетом резного дуба. Это называлось Чистилище. Но уж нижний этаж был Ад — сводчатые закоулки и тупички, где пировали те, кто желал уединения.

Там Нулишка и поведал свои страхи собравшимся вокруг него слугам.

— О! Так это тот самый капорале! — сказал с итальянским акцентом слуга по имени Кика. — Тот полицейский унтер-офицер? Отлично, ты его покажешь. Он не уйдет от нас.

Кика играл здесь на клавесине.[20] Это был старый заморыш с непомерно длинными руками и пальцами, похожий на птенца летучей мыши. Настоящее имя его было Ламармора, что в Санктпетербурге превратилось в Кикимору, откуда уж и Кика.

— Чего рассуждать? — заявил слоноподобный Весельчак. — В петлю его да в воду.

— Пьяно, пьяниссимо! — Кика показал ему нос. — Потише, дорогой! Синьора наказывала тебе, чтоб ты не портил дела пер суо темпераменте… Умерил бы свой пыл!

Слуги заспорили, а карлик повизгивал, предвкушая развлеченье. Вдруг из Чистилища прибежал буфетчик.

— Цыцурин идет, Цыцурин!

Спустился господин суровый, будто невыспавшийся навек. Одет он был модно — в кафтанец с завернутыми назад фалдочками, с бриллиантовой брошью. Цыцурин был банкомет, и вся роскошь вертограда зависела от его искусства возбуждать иллюзии игроков.

— По местам! — объявил он.

Все стали расходиться, потому что знали: если Цыцурин сложит рот в куриную гузку, шутить с ним нельзя. Весельчак мял в руках треуголку, докладывая ему о сообщении Нулишки.

— И что? — раздраженно спросил Цыцурин. — Полицейский чин к нам жалует на ужин? Так накормите его посытнее, платы не берите, а кланяйтесь пониже.

— Он шпион! — убежденно сказали слуги.

— Э, бросьте! Мне иное нынче спать не дает.

Он поманил пальцем, и слуги стеснились вокруг него.

— Помните, кто был у нас атаманом с первоначалу?

— Нетопырь! — вскричали все, переглядываясь.

— Да, да. Нетопырь.

— Разве он жив?

— Жив еще! И вспомнить страшно! — воскликнул Цыцурин. — Сколько я во время оно сребра-злата перевел, чтобы ноздрички бы его пощадили, вырвали самую малость!

Он даже всхлипнул от прилива чувств.

— Ну и что же Нетопырь? — спросили слуги.

— Был он на каторге в Рогервике, теперь же со всею той каторгой сюда переведен, на Васильевский остров. Кунсткамеру какую-то строят для царицы.

Сверху послышались голоса гостей, требовались услуги.

— По местам! — вновь скомандовал Цыцурин.

— Опять пойдут сборы да поборы, — уходя сказал Весельчак буфетчику. — Ради передач любезному атаману опять последнюю копейку выкладывай!