Избранные произведения в трех томах. Том 3 - Всеволод Кочетов

Да, Андрею это было известно. На жизнь и на смерть дядя его, Дмитрий Ершов, нагляделся: в первые же дни оккупации города немцы расстреливали его прямо на заводе. Еще кто–то из гитлеровцев штыком в лицо ударил. И не их вина, что он воскрес и жить остался.

— Я тебе не объясняю, — сказал Андрей. — Я рассуждаю.

Дмитрий погасил лампу, в доме стало темно. Только через кухонное окно к боковушке Андрея пробивался свет взошедшей луны. Что бы ей раньше–то взойти, еще когда плыли на лодке! Какая красота на море при луне!

Снова думал о Капе, разговаривал мысленно с ней, называл нежными именами. Ворочался. Спать не мог, хотя и подремывал. Но если засыпал, то тут же просыпался.

Под утро даже и дрема рассеялась. За окнами вставал рассвет, валяться в постели стало невмоготу. Осторожно, чтобы не разбудить дядю Митю, оделся, мыться не стал, вышел за калитку, отправился на завод самой длинной дорогой. Прошел через центр города, где несколько часов назад, прощаясь с Капой, держал ее озябшую узкую руку в своей жесткой ладони; даже к морю свернул, к лодочной станции»

Но как ни долго путался по городу, в цех пришел на полчаса раньше времени. Поднялся по железным лесенкам к своей печи. Еще шла смена мастера Козаковой. Ревел горячий воздух в трубопроводах, вдуваясь через фурмы в печь. Через смотровые глазки, если приложить темное стеклышко, было видно, как металось и клокотало в печи, кипя и плавясь, то, что через час будет чугуном. Там происходили гигантские, первобытные процессы, подобные тем, при которых из огненной массы рождалась наша Земля. Толком никто по–настоящему в доменную печь еще не заглянул — и как заглянешь в такое пеклище? Многое в ее жизни еще не изучено и не ясно человеку. Еще много она приносит неожиданностей металлургам. Случаются и такие неожиданности, после которых везут человека на кладбище. Зевать возле печей никак нельзя.

— Что так рано, Андрей Игнатьевич? — спросила Искра приветливо. На лице ее была та особая усталость, которую причиняет ночная работа: синяки под глазами, припухлость и желтый блеск щек. Но Искра преодолевала усталость, старалась держаться бодро.

— Будильник подвел, — ответил Андрей. — Ну что тут было на печи? Рассказывайте.

Инженер Козакова сдавала Андрею печь, она подробно рассказывала обо всем, что было ночью. Но Андрей слышал совсем не ее голос, и слова слышались не о чугуне и коксе…

7

Чтобы сменить на доменной печи фурму, нужны немалая выдержка и сноровка; рассчитано все при этом не только до минут, но и до секунд. Через стальную трубу — соплό, — пропущенную сквозь особое отверстие внутрь печи, под давлением идет горячий воздух. Сопло в работе раскаляется до малинового свечения. Для охлаждения оно окружено специальным устройством, подобным конусообразной втулке, изготовленной из меди и сделанной так, что меж стенок ее — полое пространство, в котором циркулирует вода. Втулки эти и называются фурмами. Стенки их время от времени прогорают, тогда фурму надо менять. Вот тут и начинается. Извлекают сопло из печи, извлекают прогоревшую фурму, вставляют новую и вновь вводят сопло. Фурм на печи полтора десятка — окружают ее поясом. Прогорают они довольно часто, так что смена той или иной из них — в цехе ежедневно.

Платон Тимофеевич стоял в сторонке, наблюдал. Он видел, как боевые его ребята, в мгновение ослабив болты, выхватили из пекла огненную трубу — сопло, как извлекли прогоревшую фурму. Открытое отверстие в печи ослепительно пылало, огонь длинно и зло выхлестывал наружу. За этим отверстием кипел тот чугунно–коксовый ад, который еще так мало известен человеку. Всему этому аду противостояло несколько мужчин и одна маленькая, полненькая женщина. Работали они бегом, предметы не брали, а хватали. В секунду была отброшена старая фурма, в секунду вставлена в плещущее пламенем отверстие новая; введено сопло; крепятся болты.

Инженер Козакова запястьем откинула со лба прядку каштановых волос, завившихся от жары, отошла к шлангу с теплой водой, стала мыть руки, с них бежали угольно–черные струи. Печь вновь заревела: вновь дали воздух, перекрытый на те короткие минуты, в какие происходит смена фурм.

— Васильевна! — Подойдя к Искре, громко, потому что из–за рева печи иначе тут не услышишь, заговорил Платон Тимофеевич. — Ручки–то твои, гляди, какие стали. Муж недоволен поди? Сердится?

— Не говорите, — ответила Искра с огорчением. — Муж, правда, молчит. Но самой неприятно. Не руки, а рашпили… Все бы хорошо, только вот это очень плохо. Я уж думала–думала, ничего придумать не могу. И, наверно, не придумаю.

— Тимофеич, Тимофеич! Привет! — Прямо через литейный двор, перешагивая через желоба, к рабочей площадке шел директор завода Чибисов. Он подал руку Платону Тимофеевичу, Искре, горновым, которые устроили перекур перед тем, как начать разделывать летку для выпуска металла, отвел обер–мастера в сторону. — Слушай, ты знаешь этого типа — Крутилича?

— Крутилича? — Платон Тимофеевич взял в горсть свои усы. — А кто такой?

— Понимаешь, звонит секретарь горкома, Горбачев, говорит: «Что у вас там с централизованным ремонтом в доменном цехе?» Что у нас, Тимофеевич, с этим централизованным ремонтом?

— Так ведь сам же знаешь, Антон Егорович, что. Два года, как мы решили поработать без него, экспериментально. И министерство с этим согласилось — в порядке опыта. И результаты хорошие. А Крутилич тут при чем?

— Я понял так. Крутилич пришел к Горбачеву, нарасписывал про централизованный ремонт, про ремонтно–монтажный цех, который должен бы вести все ремонтные работы, сказал, наверно, что мы его предложением зажимаем. Ты не зажимал, а?

— Вспоминаю, — сказал Платон Тимофеевич. — Точно, заходил сюда раз или два со студентами один ниженер. Он из техникума?

— Из техникума.

— Мы что–то такое тут делали, ремонт какой–то. Он и говорит: «Отвлекаетесь от прямых своих дел, ремонт вам обуза». Ничего, говорю, справляемся. Потом пришел ко мне с проектом возврата к РМЦ, выдавая его за свое открытие. Я объяснил ему что к чему. Он к начальнику цеха сходил. Тоже, видать, от ворот поворот.

— Вот и у меня он, вспоминаю, был. Не помню в точности, но, должно быть, и я от него отмахнулся.

— Вот люди, вот люди! И слов не хочет понимать, и в дело не вникает, а прицепился к одной формалистике.

— У каждого своя точка созерцания мира и своя правда.

— Горбачев разберется. Он, верно, не металлург — строитель, хорошо его помню. Он мартеновский цех строил, прорабом был. Еще знаешь когда? В тысяча девятьсот тридцатом, аккурат четверть века прошло. В землянках жили. На месте прокатки тогда еще камыш шумел. Утки пролетом перепутье устраивали.

— Значит, что? — спросил Чибисов. — Не обращать внимания на этого Крутилича?

— А ты, Антон Егорович, подыми для верности архив. Там есть полное обоснование, почему мы от централизованного ремонта отказались. Будешь при оружии.

— Ладно, подыму. Хочешь сигару? — Чибисов извлек из кармана пиджака два длинных коричневых веретена, туго скрученных из темных табачных листьев. — Смотри марку: «Веб Нортак табакфабрикен. Нон плюс ультра». Выше, как говорится, некуда. Кусай этот конец, выплевывай, теперь бери другим концом в рот. Вот спичка… Тяни, тяни сильнее! Что? Дерет? Это, брат, настоящее доменщицкое курево!

Он был доволен, сам потягивал крепчайший сигарный дым и с сочувствием следил за тем, как трудно с непривычки дается это Платону Тимофеевичу.

— Слушай, — сказал он. — Из мест не столь отдаленных возвратился по амнистии инженер Воробейный, был вчера у меня. Доменщик. Возьми к себе, а?

— Воробейный? Вернулся? Да ты знаешь его или нет, Антон Егорович?

— Откуда же я его буду знать? Из бумаг только. Я до вас далеконько, в Запорожье, работал. Ваших довоенных кадров не знаю.

— Зато мы знаем. Воробейный у немца остался, когда мы отходили. Это еще, допустим, ладно. Не он один оставался. Отец мой вот, Димка — брат. Да мало ли! Но он, этот Воробейный, не просто остался. Он на немца работал. Хотя это, конечно, тоже еще не все. Другие тоже работали, кого на завод согнали. Но он — особенное дело. Он, подлец, добровольно печи им восстанавливал.

— Ну, видишь ли, Тимофеич, что было, то было, да и быльем поросло. Человек свое получил, не век же его казнить. В общем, мы обязаны обеспечить инженера Воробейного работой. Пошлю к тебе, а?

— Некуда ко мне! — решительно ответил Платон Тимофеевич. — Не посылай. Весь штат полный. Не возьму. А пошлешь — увольняй меня к такой–то Фене!

— Чего ты разгорячился? Давай рассуждать спокойно.

— Спокойно! У меня батьку родного вот тут, в скиповой яме, замучили. Люди говорят, узнать было нельзя. А инженер Воробейный в это время разносолы с немецких столов получал.