Канахкон - Ольга Рубан

- медленно и мягко начал я, разглядывая свои ладони, но вскоре поднял на нее глаза и перешел на крик, - Что ты позволила местным аборигенам истребить всю нашу семью во славу пресловутого Ктулху?!

- О ком ты? – старуха нахмурила седые брови.

- Об идиотском Ктулху, который, мать его, спит в глубинах и чего-то там нафл фтагн!

Бабушка озадаченно дернула плечами и издала недоуменный звук.

- Только не говори, что не знаешь, о чем речь! У прадеда целый стеллаж отведен под это чтиво!

- Кто бы он ни был, я его не читала, - бабушка уже справилась с растерянностью и перешла на свой обычный тон, - Более того, сомневаюсь, что его читали местные, как ты их назвал, аборигены. И еще более сомневаюсь, что его читал твой давний предок – Ястреб - живший более ста пятидесяти лет назад.

- Так кто же тогда спятил? Дед?! Или его отец?! И запудрил этими бреднями головы местных?!

- Тебе надо успокоиться, Пьерри, - строго промолвила бабушка и позвонила в старомодный колокольчик, стоящий на столике у дивана. В гостиной мгновенно появилась Виситасьон.

- Принеси Пьеру попить, дорогая, - попросила бабушка, - думаю, ему как раз подойдет чудный успокаивающий отвар из трав, который ты мне готовишь.

Я их не слушал и метался из угла в угол, как шелудивый пес, страдающий от поноса.

- Их что?! Порубили в той пещере топориком?! Или утопили, как котят?!

- Никто их не топил, внук. Все они добровольно ушли на глубину – как и было обещано. Озерный Посланник оказался прав – Каниенкехака держат свое слово.

- Добровольно?! Мой брат тоже ушел добровольно?!

- Конечно. Никто насильно его не тащил.

- Ах, ты черт! – Я схватился руками за свою разметавшуюся шевелюру и в сердцах выдрал клок, - а те, которых кончили на берегу? Я же нашел записи! Они что? Не захотели добровольно?

- В них не было нашей крови, Пьерри.

Появилась Виситасьон с утренним графином и стаканом. Я тут же вышиб его у нее из рук. Графин ударился о стену и разлетелся на мелкие осколки. Обе женщины на мгновенье застыли. Потом бабушка многозначительно кивнула индианке, и та, кивнув в ответ, испарилась.

- Всех этих прихлебателей отпустили бы с миром, поверь. Если бы не твоя мать. Впрочем, винить ее тоже нельзя. Женщины Кремня свято чтят волю мужа, даже если она идет вразрез с вековыми традициями племени.

Я, наконец, прекратил беготню и застыл. Неожиданно я вспомнил, что последовало за мучившим меня всю жизнь видением - папа в лодке, его встревоженный взгляд.

- Он сказал: «Выводи машину, а я заберу Анри», - произнес я медленно, словно во сне, - а потом добавил: «Ждите нас по ту сторону скал. Если мы не появимся через час, забирай Пьера и уезжай». Это было, когда лодки стали возвращаться… пустые. Не знаю, сколько мы ждали, но, думаю, гораздо дольше. Мама спрятала машину в густом ельнике за выездом, усадила меня на спину и забралась на скалу. Оттуда мы и наблюдали. На небе уже стали появляться первые звезды, когда начался переполох – нас не досчитались. Помню, как мама дико завыла, зажимая рот руками, когда на поверхность озера всплыл папа – лицом вниз, раскинув руки. Он… это был единственный труп, который всплыл…

- Твой папа был из пришлых, - мягко произнесла бабушка, - Он не имел отношения к Уговору, и тоже остался бы жив и здоров, если бы не спутал все карты. Может даже, у них с твоей мамой потом появились бы еще дети. Уже свободные от Уговора.

Сквозь слезы я глядел на бабушку, мирно сидящую в уголке дивана. Так вот какое воссоединение с родней, оказывается, ждало меня здесь?

- Я правильно тебя понял? В тот день я должен был оказаться в одной лодке с прадедом, дедушкой Бертом, дядей Люка́ и Анри? Но папа спутал все карты, уведя сначала нас с мамой в лес, а потом наказав маме уезжать?

- Ты единственный Каниенкехака, кто не последовал Уговору, крошка Пьерри, - бабушка грустно улыбнулась, - Но ты не должен корить себя за это, ведь ты был слишком мал…

- Я и не собираюсь себя корить, старая ты ДУРА! – завопил я и рванулся к ней. Уж не знаю, хотел ли я ее только напугать, встряхнуть, или же все-таки свернуть к чертям ее дряхлую шею. И никогда уже не узнаю.

Очнулся я здесь, в подвале, с раскалывающейся головой. Видимо, эта индейская ведьма – Виситасьон – вовремя вырубила меня, шарахнув сзади чем-то тяжелым. Не удивлюсь, если очередным графином.

В подвале очень холодно. Он был когда-то вырублен в скальной породе, так что зарешёченные полукруглые окошки находятся вровень с уровнем воды в озере. Если встать на цыпочки, я могу в эти окошки выглянуть. И даже высунуть руки по локоть. Очень хочется пить, но до воды слишком далеко – не дотянуться. За те несколько дней, что я здесь нахожусь, бабушка не приходила ни разу. Наверное, обиделась. Зато три раза в день приходит Виситасьон с новым графином и предлагает пить. Я отказываюсь, потому что прекрасно вижу, что это не вода, а все то же пресловутое пойло, которым она упорно пыталась меня напоить с самого момента моего приезда. Что это? Яд? Ясно, что они меня не выпустят, и я сгнию в этом промозглом узилище. Так может выпить и умереть быстрее?

…

Время от времени приходят местные женщины. Все как одна, на последнем сроке. Они ничего не говорят, только молча разглядывают. Так же, наверное, разглядывают в зоопарке какого-нибудь ядовитого ящера. Например, Дракона Камодо. Безобидного за частой решеткой, но все равно вызывающего страх и отвращение. Сейчас я знаю всю историю до конца, но все равно сочувствия к этим женщинам не испытываю.

- Чтоб вы разродились прямо сейчас, красномордые бляди! – завопил я как-то им и со злорадным удовольствием наблюдал, как они удирают в пароксизме суеверного страха, поддерживая обеими руками свои уродливые животы.

Приходил Ватер. Он и рассказал мне то, что не успела рассказать бабушка, так что белых пятен в моей голове теперь не осталось.

Ватер пришел несколько дней назад на закате. Мне показалось, что он осунулся. Мне показалось, что он единственный, кто мне искренне сочувствует. Он