Кармен и Бенкендорф - Сергей Тютюнник

Сейчас редколлегия будет, выпьем..." Я ему в ответ: "Там в приемной уже Маша (жена)

дежурит. Ты в своем уме?" - "Не волнуйся, - улыбается. - У нас тут все отработано".

Смотрю несут большой самовар, чашки с блюдцами, баранки... Расселись все за столом, и пошел разговор. И все это параллельно с чаепитием. Я даже не сразу заметил, что пар не идет. Потом уже все понял, когда чашку наполненную получил и принюхался. Коньяк был в самоваре... Сильно мы тогда напились на этой редколлегии.

Трифоныча так даже под руки вывели и домой повезли. Маша потом так ругалась... В общем, ничего хорошего... Просто национальное бедствие какое-то это пьянство. И я тоже в этом смысле грешный человек...

Повисает пауза.

- Слава Богу, легче стало, - говорит Соломин, кладя руку на свою вялую грудь. - А то сегодня днем потрепали мне нервы... Много было говорено, а затем и выпито. А к вечеру пошел отходняк, как выражается Андрей. У меня сердце и придавило. Сейчас отпустит.

- Не жалеете вы себя, - с вызовом говорит Кармен, - все положили на алтарь Отечества.

- Кстати, об Отечестве, - сверкает очками дед, и я вижу его усталые выцветшие глаза. - Ты пресс-релиз составил по итогам угасшего ноне дня?

- Так точно, Ваше превосходительство! - отвечаю с наигранным задором. Ситуация в нашем неспокойном углу Отечества такова: обстреляны два блок-поста, подорвана на фугасе военная автомашина, трое раненых из Минобороны, двое - из МВД.

- Ох, кровью пахнет, - вставляет Анна с нездоровой радостью.

- Но в целом, - не сбиваюсь я, - обстановка в регионе - под контролем федеральных сил!

- Ну, и слава Богу! - кивает дед и вздыхает, хрипя грудью. - Но завтра утром все же загляни в Дом правительства и собери данные за неделю. Мало ли что еще наколобродят эти архаровцы!

- Все-то вы в трудах, все в заботах великих, - ёрничает хмелеющая Анна, и мы с дедом переглядываемся, недоумевая.

- Ладно, - поправляет Соломин галстук старческой желтой рукой. Наливайка, Андрей, по третьей.

- Святой боевой тост, - объявляет он маргинальной Анне, - пьется молча за тех, кого с нами нет, за убиенных, - и опрокидывает в рот рюмку.

- За убиенных, - повторяет она и пьет по-мужски, залпом.

В душе моей тает праздничный настрой. Я чувствую, как над столом повисает напряженность.

- Хотите, анекдот расскажу? - собираю я в кулак остатки бодрости.

- Любопытно, - поощряет меня шеф и тянется к сигарете.

- Идет Иисус Христос по городу. Видит, толпа побивает камнями женщину, привязанную к позорному столбу. Иисус протискивается сквозь скопище людей, закрывает своим телом несчастную и говорит: "Кто из вас без греха - пусть первым бросит в меня камень!" Все затихают, задумываются... И вдруг откуда-то сбоку в Христа летит булыжник. Он потирает ушиб, вглядывается в толпу и, тяжело вздохнув, говорит: "Мама, ну сколько раз вас просить? Не вмешивайтесь в мои дела!".

Кармен хмыкает, а Соломин, выпустив изо рта струйку дыма, протяжно говорит:

-Да-а...

- Виктор Алексеевич! - удивляюсь я его реакции. - Так ведь никто не унижен:

ни Бог, ни Дева Мария. Просто тонко схвачено противоречие в Святом Писании.

- Так-то оно так, - вздыхает дед. - Но все равно есть в нем некое скрытое богохульство... Какой-то одесско-еврейский анекдот. Это я вам как цензор говорю...

- А вы больше кто: цензор или антисемит - а, господин генерал? - ехидно выпаливает Анна и гордо задирает свой многонациональный нос.

- У нас, деточка, - спокойно пускается в объяснения мой шеф, - у старых чиновников, антисемитизм был эдаким правилом хорошего тона. Но в глубине души абсолютное большинство антисемитами не являлись. Вот у меня, например, Исаак Бабель - один из любимейших писателей. Какой же я антисемит при таких вкусах?..

Манеры у нас были другими. Это как за столом: можно есть вилкой и ножом, а можно и руками. Суть процесса не меняется. Лишь бы куски изо рта друг у друга не вырывали.

- А сейчас, по-вашему, вырывают? - не отстает Анна.

- Сейчас рвут, - грустно кивает Соломин. - Мало того: животы друг дружке вспарывают, чтоб уже проглоченное вынуть.

- Страсти-то какие! - восклицает Кармен. - А разве лично вам не приходилось принимать решения - в рабочем порядке, так сказать, учитывая национальный признак?

- Господи, как ты мудрено сказала! - вскидываюсь я. - Вопрос - как на прессконференции.

- Аня хочет знать, зажимал ли я писателей-евреев, - дед выразительно смотрит на меня поверх очков. - Если плохо писали, то зажимал.

Соломин говорит добродушно, но это его добродушие подкручивает Кармен еще больше, чем сами ответы.

- Что значит - плохо? - недобрый огонь начинает плясать в ее глазах, и она хватается за сигарету.

- Какой-то странный у нас разговор, - искренне недоумеваю я, чувствуя тайну, и беру бутылку чтобы налить.

- Ладно, молодежь, - начинает подниматься с кресла дед. - Пойду-ка я заночую. А вы гуляйте. Мешать не будете, - и нетвердой походкой направляется к деревянной стене-гармошке, отделяющей спальню от гостиной.

Водка, легшая на старые дрожжи, делает походку старика еще более неуверенной. Он с трудом сжимает "гармошку", чтобы пройти к постели, и я поднимаюсь помочь.

- Ничего, Андрюша, я сам, - кивает Соломин и захлопывает створку прямо перед моим носом.

- Ты чего это на деда наехала? - возмущенно набрасываюсь на Кармен.

Рука Анны с зажатой в пальцах сигаретой дрожит. Я вижу, что Кармен волнуется, но не могу понять - почему?

- Сходил бы ты лучше за кассетой в киоск, - наводит на меня Анна прицел черных своих глаз. - А то праздника что-то нет.

- Какая кассета?! Дед спать лег. Мешать будем.

- Не будем, - настойчиво, будто сдерживая какую-то темную силу, говорит Анна. - Сходи. Умоляю! - и с остервенением давит в пепельнице окурок.

Выходя из номера, я оглядываюсь. Анна сидит на диване, выпрямив спину и уперев невидящий взгляд в стену-гармошку, скрывающую Соломина.

В коридоре нос к носу сталкиваюсь с рыжим Прокуратором.

- Ты чего здесь? Подслушиваешь?

- Нет, что ты! - растерянно моргает Олег. - Я, понимаешь, тут с народом поговорил... Оказывается, твой шеф - такой большой человек! Его тут многие знают. - От Прокуратора несет перегаром, и я стараюсь дышать ртом.

- Ну, и чего ты хочешь, - я начинаю раздражаться, - засвидетельствовать ему свое почтение?

- Ну да. Решил извиниться за свое поведение. А то еще нажалуется. Тогда мне кранты. Говорят, его даже в Кремле знают и уважают... А с пистолетом, старичок, я решил так: скажу, что потерял в бою, а взамен привезу трофейный - пусть примут на баланс...

Пока он это говорит, я начинаю звереть.

- Да затрахал ты уже со своим пистолетом! Два часа ночи! - я перехожу на громкий шепот, чтобы не сорваться и не перебудить постояльцев гостиницы и дежурную.

Договорить не успеваю. Из соломинского номера выскакивает Кармен и, уткнувшись с разбега в мою спину, вскрикивает: "Ой! Вы чего тут?"

- Беседуем, - теперь смущается уже Олег.

- А я это... в ванную сбегаю, - говорит Анна и, чуть замешкавшись, направляется в мой номер.

Мы с Прокуратором провожаем ее взглядами...

- Олег, иди спать! - вздыхаю я наконец. - Завтра извинишься перед дедом.

Завтра и поговорим об оружии.

- Понял, понял, понял, - кивает в такт словам следователь и уходит.

Я не двигаюсь с места, пока Олег не ныряет в свои апартаменты.

XI

Кассету я добываю долго. Уже полтретьего ночи. Киоск закрыт. Но в вестибюле бурлит жизнь. Вояки и милиция бодрствуют. Два знакомых омоновца помогают мне найти вахтершу тетю Гулю, которая подменяет киоскершу. Тетя Гуля в конце концов находит ключи от киоска и выкладывает передо мной товар. Я выбираю пару кассет с испанскими народными песнями и отрывками из опер и балетов. Вся эта музыкальная операция длится долго, и в моей душе нарастает тревога.

На свой пятый этаж взлетаю по лестнице, не дождавшись лифта. Комната пуста.

И сердце мое замирает. Через какое-то мгновенье обнаруживаю, что стена-ширма приоткрыта и в широкую щель видна спальня Соломина. Подхожу ближе и каменею...

Поставив ногу в черном сапоге на дедову постель, над Соломиным нависает Кармен. Как черно-красная туча. В правой руке ее - пистолет. Рука дрожит от напряжения.

- Ты хочешь убить меня, деточка? - слышу я спокойный старческий голос, и наконец срываюсь с места.

- Не смей! - кричу на бегу и напираю плечом на сдвигающуюся стену. Маньячка! - И со всего размаха бью ее по лицу ладонью.

Анна боком падает на пол и переворачивается на спину. Я хватаю ее за ноги и выволакиваю из спальни. Красный свитер задирается, обнажая упругий смуглый живот.

- Пусти! - она дергает ногами и цепляется руками за палас.

- Дай сюда пушку!

- На! - взвизгивает Кармен и бросает пистолет куда-то в угол.

- Дура! - вздыхаю я, подняв оружие, и в изнеможении падаю в кресло.

Кармен продолжает лежать на полу, широко раскинув руки от внезапно нахлынувшего бессилия. Ноги ее вытянуты в струнку. Лицо обращено к потолку. Она похожа на крест.