Мгновение - Яна Левская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По пути напряжение и тревога понемногу отступили. Амине каким-то чудом удалось отвертеться. Сам Рун тоже отделался лёгким испугом. Корпорация теперь вряд ли найдёт кого-то подходящего на роль преступника – разве что Валттери выберет козла отпущения, чтобы отчитаться перед начальством. И как бы то ни было, Рун крайним становиться не собирался. “Главное – придерживаться того же курса. Вести себя как остальные и ни во что не ввязываться… хотя бы в ближайшее время”.
Зайдя в смотровую, историк откинулся на кресле и глубоко вздохнул. Мысли наконец перестали метаться как мячик в трёхмерном арканоиде и потекли более стройно. Он даже заставил себя поработать – посмотрел и запомнил несколько новых слепков – но настрой на научные подвиги быстро иссяк. Внимание начало рассеиваться, перелистывание файлов превратилось в чисто механическое действие. Со стороны могло показаться, что историк пристально вглядывается в проекции в поисках зацепок, но на самом деле всё было не так.
Этингер смотрел на снимки и не видел их. Ему хотелось забыть всю эту историю с мёртвым инженером, как страшный сон. Никогда он не любил корпоративные интриги, никогда не жаждал стать соучастником преступления. Сегодняшние события пугали историка и вызывали отторжение, если не сказать – отвращение. Он бы дорого дал за то, чтобы просто взять и навсегда выкинуть их из головы. Была лишь одна проблема.
Рун просто не мог ничего забыть.
Многие считают, что помнить каждую секунду своей жизни – это величайший дар, доступный лишь избранным. Их можно понять. Ведь обладая такой памятью, ты никогда не забудешь про чей-нибудь день рождения или про назначенную встречу. Не нужно ничего записывать или снимать – любое событие, любой однажды увиденный пейзаж доступны тебе во всех красках и в любой момент. Самые приятные воспоминания никогда не сотрутся и не померкнут, ты можешь просматривать их как кино, даже не закрывая глаз, стоит только захотеть…
Всё это так. Но на деле в гипертимезии плюсов ничуть не больше, чем минусов.
Дни рождения не забываются, они пропускаются умышленно: то, чего не делает милосердная память, совершает разум. Вперемешку с прекрасными пейзажами лежат грязь и ужасы, от которых бросает в дрожь, и запоминаются они ничуть не хуже. А что до приятных воспоминаний… Убегая от реальности, ты прокручиваешь их так часто, что они набивают оскомину и перестают быть особенными. Просто потому что каждая их деталь со временем превращается в ничем не примечательную серость.
Рун не питал иллюзий относительно своей избранности. Его исключительная, въедливая, жадная до каждой мелочи память ни разу не дала ему поблажки. Этингер точно знал: стоит хоть раз переступить через свои убеждения, и память будет при каждом удобном случае нахально тыкать в лицо: “На, полюбуйся! Вот что ты за человек!”.
Так и в деле с Крипалани. Если Рун закроет глаза на убийство, то каждое утро он будет просыпаться с мыслью, что корпорация может убить любого, и любой – в том числе и сам Рун – может промолчать. А жить с этим станет… слишком омерзительно.
Нет, Этингер не был настолько глуп, чтобы развязывать войну с могущественной корпорацией. Он отлично знал историю и понимал, что такое противостояние закончится, не успев начаться. Но и просто сделать вид, что ничего не случилось, он тоже не мог.
Так и не сумев сосредоточиться на работе, Рун ушёл на обед. По дороге в столовую он заметил, что встречные странно смотрят на него – будто знают, что именно Этингер повинен в сегодняшнем переполохе. Поначалу историк пытался не замечать этого, но потом в мозгу холодными червячками зашевелились сомнения: вдруг произошло что-то, о чём не знает он один?
Едва эта мысль оформилась, Рун одёрнул себя и заставил не коситься на прохожих. “Я превращаюсь в параноика. Так и выдать себя недолго… Но ведь я не вор и не преступник, даже не злоумышленник, так почему на мне вот-вот шапка загорится?”
Как ни странно, эти мысли немного отрезвили Этингера. Он присмотрелся: люди в принципе казались чем-то озабоченными и косо смотрели не только на историка, но и друг на друга.
“Конечно! – осенило Руна. – Сегодня ведь у всех день начался не очень. И почему я сразу об этом не подумал? Ох, пора брать себя в руки…”
Отчитав самого себя за излишнюю нервозность, Этингер взял обед и повернулся к ближайшему столу. За него, как назло, как раз садился Венсан. Меньше всего Рун хотел попадаться ему на глаза – если излишне ответственный лаборант свяжет их вчерашний разговор с сегодняшними проверками и доложит куда следует, доказать что-либо питбулям из службы безопасности будет очень трудно. Историк уже отвернулся, чтобы уйти в другой конец столовой, но его тут же настиг возглас старика:
– А, доктор Этингер! Садитесь к нам, здесь как раз есть место.
Мысленные проклятия на голову слишком внимательного деда не испортили добродушную улыбку, расплывшуюся по лицу Руна. Он коротко поздоровался со всеми, кто собрался за столом, и сел рядом с лаборантом, заняв последний свободный стул. Напротив историка расположился Этан Лебронн, по левую руку от него – Юрий Воронцов. Оба выглядели хмуро и неприветливо, но если для русского это было в порядке вещей, то физик явно был сам не свой.
– Сегодня всё с ног на голову, – пожаловался Венсан, покачав головой. – С этими проверками напрочь сбивается рабочий ритм.
– Вот уж не говорите, – проворчал Лебронн. – Я уже шесть часов на ногах, а поработать успел – чуть. То с тем поговори, то с другим. То одно отключи для проверки, то другое. В моём отделе каждого допросили! Я думал, что проработал здесь достаточно, чтобы не подвергаться подозрениям!
Пожилой физик вонзил зубы в синтетическое мясо и оторвал от него кусок так, будто ел настоящую конину, хотя стейк буквально сам таял во рту. Мужчина явно хотел высказать что-то ещё, но, пожевав немного, только раздражённо махнул рукой.
“Ого, – подумал Рун, глядя на соседа. – Да мне ещё повезло”.
– А долго вы здесь работаете? – спросил он.
– Семь лет. Долгих семь лет, за которые я ни разу не нарушил корпоративных правил!
– Эх, голубчик, – вздохнул Венсан. – Я здесь вдвое дольше, но и меня проверяют. Право, не думаю, что стоит из-за этого так
