Анархизм и другие препятствия для анархии - Боб Блэк

Когда был произведен полный подсчет по расширенному определению Ли, оказалось, что средняя рабочая неделя для мужчин равна 44,5 часам, а для женщин — 40,1 часам.

Исходные цифры Ли, которые использовал Салинс, были достаточно неожиданны — но позднейшие данные еще усиливают их, позволяя сравнить не только работу по поискам пропитания, но и работу по дому. У нашего трудового мира есть грязная тайна — работа по найму обеспечивается незаменимой, но неоплачиваемой «теневой работой». Тяжелый труд домохозяек — уборка, готовка, покупки, уход за детьми — вся эта безвозмездная тягомотина в буквальном смысле слова не учитывается статистикой занятости. И у нас, и у сан эта работа в основном женская, у нас — в гораздо большей степени, чем у них. Много ли мужей хотя бы два часа в день занимаются домашней работой? Много ли жен проводят за ней, как сан, менее трех часов? Тем более, в обществе Сан не встретить такого печального зрелища, как женщины, работающие по найму в дополнение к традиционной Домашней работе — причем за зарплату, до сих пор демонстрирующую половую дискриминацию.

Поздние данные Ли из других областей подтверждают теорию изобилия — например, дневная норма потребляемых калорий, ранее недооцененная, теперь поднята на более чем адекватный уровень. Излишки превращаются в подкожный жир, страхующий от случайных перебоев с пищей, отдаются собакам или поглощаются, чтобы дать людям силы для целебных гипнотических плясок, которые происходят от одного до четырех раз в месяц и продолжаются всю ночь. И несмотря на потрясающее разнообразие животных и растительных видов пищи, многое из того, что другие находят съедобным, сан не едят. Работа приносит так много потребительских товаров, что они как общество могут позволить себе выбор и действительно его позволяют. Описывать такие общества как «экономику выживания» не только фразеологическая глупость — какая экономика не занята выживанием? — более того, как замечает Пьер Кластр, это значит вносить оценочное суждение в якобы бесстрастную констатацию факта. Неявно предполагается, что эти общества не смогли стать ничем иным — как будто и подумать нельзя, что кто-то сам предпочтет расслабленную жизнь, свободную от начальства, священников, принцев и нищих. Но у сан есть выбор. В 60-е и 70-е, когда политическая ситуация в Ботсване и соседней Намибии становилась все хуже и хуже, многие сан отказались от собирательства и пошли работать на скотоводов-банту или на южноафриканских фермеров. Все это время сан могли работать по найму — но не хотели.

Как отмечал Иван Иллич, «экономисты понимают в работе примерно столько же, сколько алхимики — в золоте». Предполагая как двойственные неизбежности бесконечность потребностей и конечность (ограниченность) ресурсов, они воздвигают унылую науку на аксиомах, которые любой человек в здравом рассудке сходу отвергнет. Своим образом жизни охотники-собиратели демонстрируют лживость гоббсовского обмана. Ресурсов достаточно, сан потребляют их со вкусом; но, будучи разумными гедонистами, а не свихнувшимися аскетами, они находят удовлетворение в сытости: если у всех все есть, значит, работать больше не нужно. Пример собирателей настолько скандален для экономистов и попавших от них в наркотическую зависимость, что вызывает настоящие пароксизмы проповеднического лицемерия, особенно у либерального экономиста МюрреяРотбарда и у Давида РэмзиСтила, автора ругательной рецензии на мою книгу, провозглашавшую отмену работы. Журнал «Свобода» (как он себя называет) выкинул из моего ответа Стилу 90 процентов. Позвольте мне в отместку процитировать его, только цитируя меня: «С юмором, возникшим против воли автора, Стил объясняет, почему охотники-собиратели большую часть времени бездельничают: «Если у вас есть одна туша, которой хватит на неделю или на две, то искать другую — трата времени; что же еще делать, кроме как рассказывать байки?» Мерзавцы слишком богаты, чтобы работать. Добрые дикари бесчеловечно лишены возможности накапливать капитал, и что им остается — творить, трепаться, трахаться, танцевать, пировать и петь?»

За ослиным этноцентризмом Стила прячется страх дикости и дикой природы, тоскливый страх перед Зовом Леса, страх перед свободой как она есть.

Собиратели вроде сан или австралийцев — не единственные процветающие первобытные люди с обильным досугом. Земледельцы, практикующие перемещающуюся («подсечную») систему, работают куда меньше, чем мы, современные люди. На Филиппинах занятыеортикультуройхануноо в год тратят от 500 до 1000 часов на то, чтобы пропитать одного взрослого. Если взять верхнюю оценку, в день выходит меньше, чем 2 часа 45 минут. Для большинства индейцев на востоке Северной Америки основным занятием в момент появления европейцев было огородничество, дополненное охотой и собирательством. Столкновение культур рассматривали с миллиона разных позиций — но как столкновение систем организации работы оно получило куда меньше внимания, чем следовало бы.

Индейцы вовсе не жили день ото дня — напротив, они производили излишки: иначе первые поселенцы в Плимуте и Джеймстауне умерли бы с голода. На ранних английских наблюдателей вроде капитана Джона Смита, индейцы вовсе не производили впечатления истощенных людей, постоянно скитающихся в поисках пропитания — скорее их жизнь казалась изобильным раем, почти не требующим работы. Смит полагал, что поселенцы смогут жить, установив трехдневную рабочую неделю, включая рыбную ловлю как «приятный спорт». В 1643 году судьи колонии Массачусетс-Бэй приняли в подчинение двух сахемов из Род-Айленда. «Чтобы разъяснить им, на каких условиях мы считаем возможным их принять, — заметил губернатор Джон Уинтроп, — индейцам сказали: «В Господень День, в пределах собственно городов, не делать никакой работы, кроме необходимой». Не беспокойтесь, ответили сахемы, «для нас отдыхать в этот день совсем несложно: нам в любой день делать почти нечего, так что в этот день мы ничего делать не будем».

По словам колониста из Роанока, чтобы вырастить зерно, потребляемое одним виргинским индейцем за год, требовалось 24 часа работы. (Разумеется, индейцы ели не только зерно; индейцы Новой Англии имели обильную разнообразную «диету для превосходного здоровья», более питательную и менее монотонную, чем то, что стало стандартом, скажем, в глухих углах американского Юга — или, позднее, в промышленных городских районах.)

«Чем бы еще ни была ранняя Америка, — пишет современный ученый, — она прежде всего была миром работы». Америка индейцев была чем угодно, только не этим, и роанокский колонист — не единственный, кто это заметил. Неудивительно, что и он, и другие, судя по всему, превратились в туземцев, покинув свое самое первое из английских поселений и оставив лишь надпись, вырезанную на дереве: «Ушли к Кроатану». Это были первые дезертиры, оставившие цивилизованный труд ради варварского безделья — но не последние. В течение всего колониального периода сотни евроамериканцев, занятые сельским хозяйством, уходили к индейцем либо, будучи захвачены в плен, отказывались вернуться после наступления мира. Дети и женщины просто неумеренно часто принимали индейский образ жизни, с легкостью отбрасывая свои подчиненные роли в обществе белых; но и взрослые мужчины искали и находили новую жизнь среди язычников. Без сомнения, важнейшим мотивом сделанного выбора была работа. В Джеймстауне Джон Смит установил режим трудовой дисциплины, по суровости приближавшийся к условиям в концлагере. В 1613 году некоторые англичане были «назначены к повешению, некоторые к сожжению, некоторые к колесованию, другие к посажению на кол, а другие к расстрелянию». За какие проступки? Историк повествует, что все они «убежали жить к индейцам, но были снова захвачены в плен».

Антропология работы не показывает никакого уменьшения в количестве или улучшения в качестве работы по мере перехода к более сложным обществам. Тенденция скорее обратная. Для мужчин-индейцев в Виргинии, как и для мужчин сан, охота была скорее «спортом», чем трудом, но их жены, судя по всему, работали больше, чем женщины сан, хотя и меньше, чем их белые современницы. С другой стороны, огородники работают даже меньше, чем сан, но некоторые виды деятельности — например, прополка или расчистка новых площадей — более трудоемки. Водораздел, однако, проходит по точке возникновения цивилизации, с ее правительствами, городами и классовым разделением. Крестьяне работают больше, потому что их заставляют — потому что надо платить оброк, налоги и десятины. В дальнейшем рабочий класс платит все это плюс еще и прибавочную стоимость, причем она идет работодателям, заинтересованным в удлинении работы и в ее интенсификации. По словам «Театра Файрсайн», «каждому — работа потруднее, и побольше ее». Посмотрите, сколько недель в год англичанин в разные века должен был тратить на собственное пропитание: в 1495 году — 10; в 1564 году — 20; в 1684 году — 48; в 1726 году — 52. Чем дальше идет прогресс, тем хуже ситуация с работой.