Таинственное наследство (сборник) - Понсон дю Террайль

– Медицина иногда ведь тоже ошибается, – попробовал было утешить его Арман.

– О, нет, – ответил старик, – мой врач не может ошибиться. Но дело не в том, – продолжал старик, – я – барон Кермор де Кермаруэ и вместе со мною угаснет моя фамилия, по крайней мере, в глазах света; но во мне живет тайное убеждение, что в этом мире есть еще существо моей крови – мужчина или женщина. Я не оставляю по себе ни родных, ни знакомых, и вообще меня некому будет оплакивать, так как я уже двадцать лет не выхожу за порог этого дома. Итак, в последние часы моей жизни мне стало грустно при мысли, что никто, кроме этого старика слуги – моего единственного собеседника этих последних пятнадцати лет, – никто не закроет мне глаз и что все мое громадное состояние за неимением наследников перейдет к государству. Мое же состояние громадно – в полном и точном смысле этого слова, и происхождение его столь же странно, как тягостна и ужасна для меня кара, которую господь Бог наслал за грех моей жизни.

Арман слушал его, не проронив ни одного слова.

– Выслушайте меня, – говорил барон де Кермаруэ, – мне на вид уже около семидесяти лет, а на самом деле мне только пятьдесят три года. В 1824 году, когда я был еще простым гусарским поручиком и когда вся моя будущность заключалась только в шпаге, мне пришлось однажды возвращаться из отпуска в свой корпус в сопровождении двух гусарских офицеров.

В тридцати двух километрах от Тулузы, у самой подошвы Пиренеев, нас застигла ночь, невдалеке от дрянной гостиницы посреди дикой и уединенной местности; о продолжении пути нечего было и думать, а потому мы и покорились необходимости провести ночь под ее кровлей.

В гостинице было уже много посетителей и, между прочим, две дамы с погонщиком ослов, которые возвращались откуда-то с купаний и были тоже застигнуты ночью.

Одна из них была старуха, а другая прехорошенькая двадцатилетняя девушка.

Мы были молоды, милостивый государь, притом же достаточно пьяны и притом считали себя в завоеванной стране.

Один из нас, бельгиец по происхождению и человек без всяких правил, предложил нам такое дело, которое бы мы, будучи в здравом смысле, наверное, с негодованием отвергли бы, – но мы были пьяны и приняли его со смехом.

Я не буду говорить о том, что происходило затем, но скажу только, что наутро мы были уже далеко от этой гостиницы, оставив в ней мать и ее опозоренную дочь, о которой я знал только, что ее зовут Терезой и имел на память от нее только один медальон, который сорвался у нее с шеи.

Мы достигли Барселоны через несколько дней и как раз накануне большого сражения, в котором были убиты оба мои сотоварища по этому гнусному делу.

Но меня бог спас и сохранил, и во мне возникло тогда странное убеждение, что провидение щадило меня для того, что приготовляло мне более страшное возмездие, чем мгновенная смерть.

По окончании войны я поселился в Мадриде у одного старого еврея, торговавшего кожей. Он был французский выходец 1709 года; однажды ночью меня разбудили. Оказалось, что мой хозяин отчаянно болен и что он находится в ужасном бреду. Я знал, что у него нет никого близких и потому немедленно отправился к нему и стал ухаживать за ним. Через несколько времени он пришел в себя; поблагодарив меня за мои хлопоты, спросил, как меня зовут.

– Кермор де Кермаруэ, – был мой ответ.

– Кермаруэ! – закричал тогда он каким-то странным голосом.

– Ну да!

– Перо! перо! – стал он умолять, указывая на свой письменный стол.

Я исполнил его желание, хотя решительно не понимал, что он хочет делать.

Старик написал две строчки и подписался.

В них было сказано: «Завещаю г. Кермаруэ все свое состояние».

Через четверть часа после этого его уже не было больше в живых.

В бумагах его мы нашли разъяснение его поступка. Мой дед – барон де Кермаруэ, эмигрируя из Франции, оставил ему на сохранение двести тысяч ливров.

Террор вынудил еврея удалиться из отечества; он приехал в Испанию, занялся торговлей и при помощи денег моего деда нажил громадное состояние. Дед оставил ему двести тысяч ливров, а он возвратил мне двенадцать МИЛЛИОНОВ. Я немедленно уехал из Испании в Париж и, право, готов был бы перевернуть весь мир, чтобы отыскать Терезу и предложить ей свою руку, но здесь, в Париже, меня ожидало достойное возмездие.

Бог покарал меня.

Двадцать лет уже, как я страдаю этим недугом и не выхожу из этой комнаты, а сегодня, когда мне остается всего несколько часов жизни, я решился обратиться к вам. Кто знает, может быть, опозоренная мной девушка еще жива… может быть, даже я отец… Теперь понимаете ли вы меня?

– Да, – прошептал Арман.

– Я узнал, – добавил умирающий, – что вы посвятили себя на добрые дела.

У вас есть свои агенты и своя полиция; вы отыскиваете самые скрытые бедствия. Я надеялся и думал, что вы можете найти ту, которой я завещаю все свое богатство.

– Но, – заметил скромно Арман, – сумею ли я…

– Постарайтесь.

– А если эта особа умерла и если у нее нет ребенка?

– Тогда я вас делаю своим наследником. Но, милостивый государь, я… Богатство мое пригодится на ваши добрые дела. Вот ключ – когда я умру, снимите его с моей шеи и отворите шкатулку: в ней вы найдете два завещания, составленные в разное время, – одно, делающее вас моим наследником, а другое – Терезу или ее ребенка, если вы их найдете; к этому завещанию приложен медальон, бывший на ней в роковую ночь. В этом медальоне волосы и портрет женщины – по всей вероятности, ее матери, вот что я вам могу дать для указаний.

Голос умирающего слабел, час кончины близился. «К шести часам, – прошептал он, – я пригласил священника».

В эту самую минуту раздался звонок: это был священник.

Спустя два часа после этого барон де Кермаруэ скончался.

Полицейский комиссар немедленно все опечатал, а Арман воротился домой, унося с собой два завещания.

При покойнике остался только один комиссионер, принесший графу де Кергацу письмо от барона де Кермаруэ.

Оставшись один, Коляр улыбнулся.

– Ах ты, старикашка, – пробормотал он, – ты, брат, умер спокойно. Я пришел к тебе нищим и вымолил у тебя позволение пожить для того, чтобы узнать, что можно извлечь из богатого человека, умирающего без наследников.

– Да… мы посмотрим теперь, – продолжал он, – кто из нас скорее найдет Терезу – ваш ли добродетельный граф де Кергац или наш капитан Вильямс. Нам достанутся, старикашка, твои миллионы…

И при этом Коляр расхохотался самым наглым образом.

Через две недели после свидания капитана Вильямса с Коляром в один солнечный январский день в пятом этаже одного из домов улицы Темпль, у окна, выходившего во двор, прилежно работала молодая девушка. Она была высока, стройна и бела, как лилия, между тем как волосы ее были цвета воронова крыла.

Ее прозвали в магазине, где она училась делать цветы, Вишней.

Вишня открыла окно и, продолжая работать, беззаботно распевала один из модных романсов Альфреда Мюссе.

При последнем куплете хорошенькие ручки молодой девушки докончили стебелек пиона.

– Ну, – заметила она при этом, – через десять минут моя работа будет кончена, и тогда я отнесу ее, а на обратном пути постараюсь побывать и в мастерской господина Гро.

И при этом Вишня улыбнулась.

– Да, наконец-то пришло воскресенье, – мечтала она, – если завтра будет такая же погода, как и сегодня, то я буду одна из самых – счастливейших женщин! Мой жених повезет меня обедать со своею матерью в Бельвиль.

– Бедный Леон, – проговорила девушка, принимаясь снова за работу, – как ему не хочется ехать домой за бумагой для продажи своей маленькой земельки. Ах! Если бы г. Гро не обещал назначить его через месяц в подмастерья, то он уже давно бы уехал.

И при этих словах Вишня полупечально улыбнулась и взглянула на клетку, в которой порхала маленькая синичка.

– У тебя, милочка, будет скоро прехорошенький хозяин, – сказала она при этом и встала со своего места, – мы будем тогда уже вдвоем насыпать тебе корм. Но это будет только через два месяца… А как это долго, когда кого-нибудь любят!..

И Вишня опять вздохнула.

В это время на лестнице раздались чьи-то шаги, и чей-то голос, не менее свежий, но гораздо звучнее, чем у Вишни, запел одну из арий Надо.

– Суббота, – подумала Вишня и подвинулась к двери. – Опять Баккара, зачем это моя важная сестрица повадилась так часто жаловать ко мне?

Дверь Вишниной комнаты отворилась, и вошла женщина.

Это была родная сестра Вишни, она была так же хороша, как и ее сестра, но отличалась от нее только тем, что была блондинка, ее звали Баккара.

За шесть лет перед этим она бежала от своего отца, резчика на меди, и против его воли сошлась с бароном д'О., который нарочно для нее построил дом; целых пять лет она не виделась со своей сестрой, так как отец проклял ее.

Когда он умирал, она возвратилась к его смертному одру, и он простил ее.