Дорога в небо - Виктория Шавина

— Коздем.

— Совсем глушь? — истолковал маг. — Да ты не переживай.

С обычной ласковой улыбкой он сел рядом, заглянул в лицо, любуясь, провёл ладонью, затянутой в красную кожу перчатки, по чужой щеке. Келеф какое-то время позволял к себе прикасаться. Он пытался расслабиться, но тело осталось напряжённым, словно каменным — слишком больших усилий стоила ему даже простая неподвижность. Маг хотел уже сам отступить, оставить это непредсказуемое, опасное и оттого невероятно притягательное создание в покое и дождаться более подходящего момента, но не успел — Келеф не выдержал первым. Льениз, ощутив ладонью пустоту, спокойно опустил руку и откинулся на спинку низкого дивана. Он не задавал вопросов, просто внимательно наблюдал за повадкой хищника, вдруг оказавшегося едва ли не на другом конце комнаты. Тот остановился перед окном спиной к человеку, обнял себя руками за плечи.

Маг ждал долго, пока не понял, что Келеф не выдерживает паузу и не собирается с мыслями, а если и заговорит первым, так на отвлечённую тему. Лье-Кьи вкрадчиво улыбнулся и сам спросил ласково:

— Что я сделал не так?

Сил'ан медленно выдохнул:

— Мне трудно тебе ответить.

— Попытайся, — ободрил Льениз.

— Ты говоришь как Зоа, как Вальзаар — как кёкьё.

— Что именно? — тихо рассмеявшись, уточнил маг. Серьёзность и грусть собеседника он находил очаровательными.

— «Не переживай», — Келеф произнёс эти слова как-то особенно безлично.

— Всё сначала. А какая польза от тревог? Семья заботится о тебе. И я хотел бы, если ты позволишь.

— Лие, но как же «не переживать», если я ничего не знаю? Какая уверенность возможна без оснований?

Изящное существо обернулось, и у мага перехватило дыхание — так красиво было печальное лицо, пленителен скромный взгляд и растерянный голос. Человек попытался говорить спокойно, не выдавая чувств:

— Такая же, какая была у тебя прежде, когда ты верил своим родичам: в их защиту и мудрость, когда не считал себя прозорливей их. Ты не можешь знать всё, любимый, не можешь рассчитывать только на себя. Пойми, ты больше не один, ты вне опасности, и от тебя не ждут судьбоносных решений. Мы хотим, чтобы ты перестал жить страхом — вот и всё. Хотим, чтобы ты наслаждался жизнью. Разве сам ты этого не хочешь? Зачем же стремишься и дома окружить себя тем же ужасом, что был в Лете?

Келеф ничего не ответил. Маг не смог понять, о чём он думает.

— Настой уже должен быть готов, — сказал, наконец, Сил'ан.

Келеф редко оставался надолго, но в этот раз он решил уделить магу целый день и лететь назад ночью, о чём сообщил прямо. Льениз не спрашивал судьбу о причине её даров, но принимал их с готовностью, стараясь извлечь из удачи всю возможную выгоду. Сил'ан никогда не навязывал своё присутствие. Правда, никогда и не трудился узнать планы человека, и порою маг изыскивал фантастические способы отложить и перенести в самом деле неотложные дела, лишь бы не говорить своему желанному, но всегда нежданному гостю: «Я занят» и не смотреть, как тот равнодушно уплывает прочь. Наученный опытом, он не пытался разыскивать Келефа сам — подобное проявление внимания чаще всего раздражало это неласковое создание.

Чаши, полной ароматного настоя радости и забвения, оно дожидалось, вновь устроившись на диване, всё ещё чем-то обеспокоенное и раздражённое — словно вспугнутая змея. Льениз пока не рискнул садиться рядом, хотя Сил'ан не шипел, и даже поблагодарил, принимая напиток. Тот подействовал быстро: черты разгладились, оранжевый взгляд безразлично устремился вдаль, и цепкие пальцы оказалось возможным разжать. Маг поставил чашу на пол. Зашуршал тяжёлый шёлк чужого платья: Келеф лёг на спину и уставился в потолок, украшенный изображением сцены из истории города. Льениз опустился рядом на край дивана, тыльной стороной ладони провёл по чёрным волосам, тонким и густым, подобным струям ночной реки. Сил'ан не противился, тогда маг наклонился, нежно коснулся губами шеи. И последним, что он почувствовал наяву, было прикосновение холодных пальцев к затылку. Переход никто из людей ощутить не мог, но маг точно знал: дальнейшее — лишь плод его фантазий. Здесь невозможное становилось возможным. Именно поэтому знание не могло помешать удовольствию — Льениз позабыл обо всём, кроме желаний тела, в тот же миг, как Сил'ан доверчиво опустил ресницы и ответил на поцелуй.

Эффект настоя ещё не прошёл, и двигаться было лень, но спящий человек не желал сидеть прямо и всё норовил завалиться вперёд. Какое-то время Келеф лениво играл с ним, словно с болванчиком в яркой обёртке из красной сребротканой парчи. Потом ему это надоело и он, уложив того на диване, сам перебрался на пол. Полежав там, вспомнил о камине, разожжённом в уютной второй гостиной, и какое-то время чутко дремал, свернувшись кольцами на белой пушистой шкуре у огня.

Стало легче. «Всё сначала», — как сказал Льениз. Недаром в цирке и театре зрителей не пускают за кулисы.

Келеф поднялся в библиотеку на втором этаже, отворил окна. Тихий провинциальный город пах свежим хлебом и вечерней росой. Дом окружал ухоженный сад, который прорезали мощёные дорожки, ведшие с улицы к парадным. Чирикали, провожая Солнце, птицы; доносились голоса соседей — видно, у тех тоже были открыты окна. Сил'ан подплыл к роялю, поднял крышку клавиатуры. Он не сразу начал играть, а сидел, наблюдая, как гаснут рыжие отсветы на красной черепице домов. Юность и сумерки — вот и всё, что нужно для волшебства. Вечер старел, один за другим зажигались огни в домах. Затеплились фонари, ожили тени, и Келеф, что-то припомнив, досказал вслух:

«Друг мой, друг мой, прозревшие вежды

Закрывает одна лишь смерть».

Тёмная библиотека хранила молчание, равнодушная к его откровенности — она, возможно, тоже знала это стихотворение.[11] Тогда, успокоено улыбнувшись, он коснулся клавиш.[12]

Маг появился на середине восьмого этюда. Келеф заметил его, но не перестал играть, а человек и не думал скрываться. Пересёк комнату, опустил шторы, зажёг свечи и остановился рядом с роялем справа, облокотившись на крышку. Когда Сил'ан опустил руки и вопросительно взглянул на него из под ресниц, Льениз с тихим смешком объяснил:

— Иногда мне кажется, ты приезжаешь к нему, а не ко мне.

— Он — мой, а ты… кто знает, люди переменчивы, — отшутился Келеф.

— Не все люди, — дружелюбно поведал маг, подходя ближе.

Он понимал, что сейчас прикасаться нельзя — до наступления нового дня, когда структура линий должна была обновиться. Лишь тогда Сил'ан вновь ощутил бы интерес. А Келеф, глядя на мага, заключил, что на сей раз тому привиделось нечто особенно трогательное. Настроения Льениза — склонность к приятному самообману — были единственной слабостью мага. Келеф умел ею пользоваться. Он опустил крышку и тихо подумал вслух:

— Что же, раз ты уже к вещам ревнуешь, спустимся вниз и поговорим чуть серьёзней? Без «не переживай»?

Зимень закусил губу, не переставая улыбаться:

— Кё-а-кьё это не понравится.

Сил'ан послушно согласился:

— Хорошо, как скажешь. Правда, Вальзаар бы не узнал, — он скромно опустил ресницы, — а я был бы благодарен…

— Ты ушёл бы из армии, — неожиданно предложил Льениз, усаживаясь в удобное кресло с высокой спинкой.

Говорили много, но всё пустое — вплоть до этих слов.

— Из действующей? — уточнил тогда Келеф.

— Из действующей, — повторил маг, — из испытателей. Вообще. Сейчас не лучшее время.

И насчёт птицы Лье-Кьи ничего не прояснил, но выразился осторожнее обычного:

— Ты во всём ищешь подвоха, — подосадовал он. — Ошибка перерасчёта метрологических единиц привела к тяжёлой гибели дорогого экземпляра — вот что мне известно, и это, заметь, совпадает с официальной версией. Куда ты торопишься, не понимаю? Всё равно вас это коснётся.

Потом он что-то ещё говорил, по привычке пытаясь отвлечь собеседника — люди лучше запоминали окончание разговора.

Недоброе око Сайены угасало, растекаясь туманом. Небо над огромной хищной птицей затягивалось облачной пеленой, и она парила, раскинув крылья, между облаками и туманом, в тусклой мёртвой пустоте. Келеф неторопливо обдумывал всё то немногое, что знал. Зачем светская власть поручила биологам вывести новый вид, если птицы, стоящие на вооружении, ещё далеко не отлетали своё? Обычно весенов можно было заподозрить в скупости, а никак не в расточительности. Последним серьёзным просчётом Келефу казалась летняя война. Весены тогда переоценили свои силы, оттого что готовились сокрушить невежественных дикарей, низшую расу, и не ожидали встречи с упорным противником, полным яростного нежелания поклониться чужеземцам, будь они хоть трижды учёны, вымыты и надушены. Безводье, кипящий песок, иссушающая жара, пыльные бури, палящее Солнце — и никакой тени вокруг — к таким условиям весенняя армия тоже не была готова. Её атаки не произвели впечатления на нечеловечески выносливых летней — Келеф не слышал ни одного рассказа о пехоте. Должно быть потому и летням, и самим весенам, вдохновлённым паникой и ужасом противника, стало казаться, будто воздушные силы и в одиночку могли бы одержать победу.