Пассажир - Жан-Кристоф Гранже

Что было тому виной? Ее новая повадка? Ее неврозы, прорывающиеся в рубленой речи, слишком бурной жестикуляции и взглядах исподлобья? Или ее пугающая профессия? Задавая самой себе все эти вопросы, вместо ответа она просто пожимала плечами. Какая разница? Так или иначе, но уже ничего не изменишь — слишком поздно. Она утратила женственность, как теряют девственность, — безвозвратно.

Время шло, а она так и не продвинулась дальше сайта знакомств.

Три месяца дерьмовых встреч и бесплодных разговоров с явными козлами. В результате — ноль, если не считать унижения. Из каждой очередной истории она выбиралась чуть более уставшей, чуть более подавленной мужской жестокостью. Она искала товарищей, а находила врагов. Она мечтала о «Никогда не говори никогда», а ей подсовывали «Грязную дюжину».

Она подняла глаза. Слезы высохли. Теперь она слушала «Right where it belongs»[5] группы «Nine Inch Nails». Сквозь туман на нее пялились горгульи с крыши собора. Эти каменные монстры напомнили ей всех мужчин, с которыми она имела дело, всех беззастенчивых врунов, которые пытались ее подцепить. Студент-медик, на деле оказавшийся разносчиком пиццы. Основатель собственного предприятия, перебивавшийся на минимальную зарплату. Холостяк в поисках родственной души, чья жена ждала третьего ребенка.

Горгульи.

Бесы.

Предатели.

Она повернула ключ зажигания. Лексомил сделал свое дело. Но главное, к ней вернулся гнев, а вместе с ним — ненависть. Эти стимуляторы сильнее любого наркотика.

Трогаясь с места, она размышляла о главном событии этой ночи. В ее городе неизвестный убил невинного человека и нацепил ему на голову бычью башку. На этом фоне тускнели все ее девические страдания. Ну не глупость — переживать из-за такой ерунды, когда по улицам Бордо шастает маньяк-убийца?

Сжав зубы, она вела машину в сторону улицы Франсуа-де-Сурди. В кои-то веки ночь не пропала зря.

У нее есть труп.

А это куда лучше, чем живой козел.

— Вчера ты говорил, что тебя зовут Мишелль.

— Угу. Паскаль Мишелль.

Фрер записал имя. Истинное или ложное, не важно. В любом случае это дополнительная информация. Погрузить ковбоя в гипнотический сон оказалось проще простого. Амнезия словно подталкивала его отключиться от внешнего мира. Сыграл свою роль и фактор доверия, которым он проникся к психиатру. Нет доверия — нет расслабления. Нет расслабления — нет гипноза.

— Ты знаешь, где ты живешь?

— Нет.

— Подумай.

Великан сидел на стуле, выпрямив спину, положив руки на колени. Шляпу он так и не снял. Фрер проводил сеанс у себя в кабинете, там, где обычно принимал пациентов. Идеальное для воскресного дня место, где никто их не потревожит. Он опустил шторы и запер дверь на ключ. В комнате царили полумрак и тишина.

Было 9 часов утра.

— Мне кажется… Да, точно. Город называется Оданж.

— А где это?

— Неподалеку от Аркашона.

Фрер записал.

— Кем ты работаешь?

Мишелль ответил не сразу. Лоб под полями стетсоновской шляпы наморщился, выдавая глубокое раздумье.

— Вижу кирпичи.

— Строительные?

— Да. Я их беру в руки. И укладываю.

Пациент, не открывая глаз, как слепой, принялся показывать руками, как он укладывает кирпичи. Фрер вспомнил, что на руках и под ногтями у него обнаружили мелкие частицы какого-то вещества. Кирпичная пыль?

— Ты строитель?

— Я каменщик.

— Где ты работаешь?

— Я… По-моему… Сейчас я работаю на стройке в Кап-Ферра.

Фрер продолжал делать заметки. Он не собирался принимать эти признания за чистую монету. Память Мишелля вполне могла исказить правду, создать вымышленные воспоминания. Полученные сведения служили психиатру скорее индикаторами, указывая направление поиска. Все это нуждается в проверке.

Он отложил ручку и немного посидел молча. Не следует задавать слишком много вопросов. Пусть действует обстановка кабинета. На него самого напала сонливость. Великан не произносил ни слова.

— Ты помнишь, как зовут начальника стройки? — снова заговорил Матиас.

— Тибодье.

— Можешь продиктовать по буквам?

Мишелль с готовностью исполнил его просьбу.

— Больше ничего не помнишь?

После паузы ковбой промолвил:

— Дюна… Со стройки видна Пилатова дюна…

Каждый ответ был равнозначен новому штриху на карандашном наброске, над которым трудился врач.

— Ты женат?

Снова пауза.

— Нет, не женат. Но у меня есть подруга.

— Как ее зовут?

— Элен. Элен Офер.

Это имя Фрер тоже попросил его продиктовать по буквам, после чего начал задавать вопросы с пулеметной скоростью:

— Кем она работает?

— В мэрии.

— В деревенской мэрии? Или в мэрии Оданжа?

Мишелль прикрыл лицо рукой. Рука тряслась.

— Я не… Я больше ничего не знаю.

Фрер предпочел прервать сеанс. Следующий проведет завтра. Необходимо бережно относиться к способности памяти пробивать себе дорогу сквозь мрак.

Он произнес несколько слов, выводя пациента из состояния гипнотического внушения, и отдернул шторы. Его ослепил яркий свет. Левый глаз мгновенно отозвался на это острой болью. От тумана не осталось и следа. Над Бордо сияло зимнее солнце. Белое, холодное, как снежный ком. Фрер счел это добрым предзнаменованием для работы с потерявшим память пациентом.

— Как ты себя чувствуешь?

Ковбой не шелохнулся. На нем была полотняная куртка того же цвета, что и брюки, — и то и другое ему выдали в больнице. Не то пижама, не то арестантская роба. Фрер потряс головой. Он был ярым противником больничной одежды.

— Хорошо, — ответил Мишелль.

— Помнишь, о чем мы говорили?

— Смутно. Я рассказал что-нибудь важное?

Отвечая, психиатр взвешивал каждое слово. Он употреблял принятые во врачебном жаргоне выражения, но не уточнял, какие именно сведения только что получил от пациента. Вначале он должен проверить каждое из них. Фрер через стол смотрел в лицо Мишеллю. Произнеся несколько обнадеживающих фраз, он поинтересовался, снилось ли ему что-нибудь.

— Опять видел тот же сон.

— С солнцем?

— Ага, с солнцем. И с тенью.

А что снилось ему? После истории с людьми в черном он камнем ухнул в беспамятство. Заснул на диване, даже не раздевшись. Как последний клошар…

Он поднялся и обошел кругом сидящего великана.

— Ты пытался вспомнить, что с тобой произошло той ночью… На вокзале?

— Конечно. Дохлый номер.

Фрер мерил шагами комнату у него за спиной. Вдруг до него дошло, что это может напугать пациента — в конце концов, он не следователь, вызвавший заключенного на допрос, — и он встал справа от ковбоя:

— Ни одной детали?

— Ничегошеньки.

— А разводной ключ? А телефонный справочник?

Мишелль несколько раз мигнул. Лицо дернулось нервным тиком.

— He-а. Вообще ничего не помню.

Психиатр снова уселся за стол. На сей раз он явно почувствовал сопротивление собеседника. Тот боялся. Боялся вспомнить. Фрер дружески улыбнулся ему. Это означало конец сеанса и одновременно желание подбодрить пациента. Пожалуй, Фрер повел себя с ним недостаточно осторожно. Его память походила на скомканный лист бумаги: начни разворачивать — и, чего доброго, порвешь.

— Ну, на сегодня достаточно.

— Нет. Я хочу рассказать тебе о своем отце.

Итак, механизм заработал — с гипнозом или без гипноза. Фрер снова взялся за блокнот.

— Слушаю.

— Он умер. Два года назад. Он был каменщик. Как и я. Я тебе говорил, что работаю каменщиком?

— Да, говорил.

— Я очень его любил.

— А где он жил?

— В Марсаке. Это деревня близ Аркашона.

— А твоя мать?

Он не ответил и отвернулся. Казалось, он что-то высматривает в струящемся из окна льдистом свете.

— Она держала бар с табачной лавочкой, — наконец выдавил он из себя. — На главной улице Марсака. Она тоже умерла. В прошлом году. Сразу за отцом.

— Ты помнишь, как это произошло?

— Нет.

— У тебя есть братья и сестры?

— Я… — Мишелль заколебался. — Не знаю.

Фрер встал. На сей раз он твердо решил закруглиться. Вызвал медбрата и велел сделать Мишеллю инъекцию седативного препарата. Главное — отдых.

Оставшись в одиночестве, он бросил взгляд на часы. Почти десять. Дежурство в отделении скорой начиналось в час дня. Он вполне успевал съездить домой, только что ему там делать? Пожалуй, лучше навестить своих стационарных больных. Потом можно будет вернуться в кабинет и попытаться проверить те сведения, что сообщил ему Паскаль Мишелль.

Уже шагая по коридору, он вдруг осознал одну простую истину.

Сам того не замечая, он стремится большую часть своей жизни проводить здесь, в больнице. Надежно укрытый за ее стенами. В точности как его пациенты.