Маленькая торговка спичками из Кабула - Диана Мохаммади

— Диана, ты хотела со мной поговорить. Так давай лее. Я специально для этого пришел. У меня мало времени.

Я все ходила вокруг да около.

— Послушай, Фархад, мне тяжело было решиться на этот разговор. Я долго сомневалась, стоит ли. Возможно, ты не знаешь, но дело в том, что мама опять побила Бассиру на прошлой неделе. Она вывернула ей руку, Бассира до сих пор носит повязку, ей очень больно. Она не пошла в школу, потому что не может писать. И теперь она не может помогать нам по дому.

Я ждала его реакции и немного волновалась. Но ведь Фархад всегда всех понимает!

— Я буду говорить с тобой как со взрослой. Мама больна, ты это знаешь, но ты не понимаешь, насколько это серьезно. Ее жестокость, которая изливается на вас, — это жестокость, копившаяся в ней годами. Конечно, это не извиняет мать, но это поможет тебе все понять. Потерпи недельку, я постараюсь чаще бывать дома с вами. Если Бассире очень больно, то пусть она больше не ездит с вами за покупками. Будем поддерживать друг друга, я попрошу братьев, чтобы приходили вам помогать.

Он сразу же встал, оплатил счет в 40 афгани, потом повернулся и добавил:

— А теперь беги на Чикен-стрит, пора работать. Жамшед младше меня на два года, но ему всегда уделяли больше внимания. Меня оскорбило, что мне на помощь может прийти мой младший брат. Мне хотелось, чтобы Фархад больше сочувствовал нам и нашим условиям жизни. Чтобы он сказал мне, что я правильно сделала, что позвала его на помощь. А вместо этого у меня осталось неприятное ощущение, как будто я поговорила с ветром. Как будто я заставила его терять время. Я в здравом уме? Может, я раздула из мухи слона специально, чтобы провести немного времени с Фархадом? В глубине души я так не считаю.

Я прошла через парк Шар-э-Нау, чтобы выиграть время. В парке какой-то мальчик учился кататься на велосипеде, это была одна из тех моделей, которые привозят из Китая. Другие ребята занимались на брусьях возле Синема-Парка, одного из восьми кинотеатров Кабула. Я остановилась посмотреть, как они делали штопор и сальто. Один из них мог подняться на руках и удерживать равновесие, вытянув прямые ноги параллельно брусьям. Старик предлагает за один афгани мелкой дробью пострелять из карабина по спичкам. Молодые чистильщики обуви с деревянными ящиками за плечами и черными от гуталина пальцами поджидают клиентов. Если не хотите, чтобы вам навязали эту услугу, никогда не садитесь на скамейку. Когда сядете, сказать «нет» будет уже невозможно. Мальчик быстренько снимет с вас обувь, хвастаясь тем, что он «лучший чистильщик во всем Кабуле». Обует вас в пластиковые сандалии весьма сомнительной чистоты: кажется, их надевала половина земного населения, и ноги у этой половины были гораздо грязнее, чем ваши! Пройдя через парк, я выхожу на Шараи-Ансари, рядом с Сити-Центром. Это огромная стеклянная башня, принадлежащая инвесторам — семье Сафи. Однажды я зашла туда из любопытства. Там везде зеркала, лифты и эскалаторы. Я очень горжусь этим центром. Мне бы хотелось, чтобы моя жизнь менялась так же быстро, как облик Кабула. А у меня такое впечатление, что моя жизнь — это сплошной застой.

18

Признание

Если у мамы действительно есть причины быть такой нервной, так это потому, что несколько лет назад она совершила преступление, которого никогда не сможет себе простить. Я говорю «преступление», потому что она его воспринимает именно так. Тогда как по афганским меркам в ее поступке нет ничего предосудительного. Наоборот, такое довольно часто случается. По совету бабушки мама продала Фарзану одному талибу, который уже давненько поглядывал на мою сестру. У нас тогда совсем не было денег, есть было нечего. Поэтому когда Рашид пришел к нам сватать Фарзану, у мамы не было другого выбора, и она сказала «да». Фарзане было тринадцать. Как мне сейчас. Я часто об этом думаю.

Я хорошо помню их свадьбу. Она была не совсем обычной. Хотя у нас свадьбы никогда не бывают веселыми. Невеста в день свадьбы ходит мрачная и даже плачет иногда, чтобы показать родителям, как ей не хочется от них уезжать. Моей сестре не пришлось делать усилия, чтобы заплакать. В традиционном свадебном платье зеленого цвета ее лицо казалось еще более бледным. Она сильно не красилась, как обычно делают невесты, потому что у талибов это запрещено. Она казалась такой маленькой, когда сидела на полу, поджав ноги и накрыв их подушкой. Она так низко наклоняла голову, что мы почти не видели ее губ, она поджимала их изо всех сил, чтобы не заплакать. Музыки не было. Танцев тоже. Мама сделала нам, девочкам, красивые прически. На обед по случаю торжества подавали мясо. Папа улыбался. Мама тоже. Она говорила Фарзане:

— Ты будешь с ним счастлива. Это уважаемый человек. Он сохранит твою честь и будет заботиться о тебе.

Фарзана покорно смотрела на маму, как будто тоже хотела верить в этот маскарад, изображающий сцену семейного счастья. Но все это была ложь.

Сейчас я понимаю, почему мама в глубине души так страдает, оттого что продала свою дочь. Фарзане пришлось сразу же распрощаться с детством и погрузиться в грубую взрослую жизнь, в жизнь молодой жены. И все это за две тысячи долларов. Мне сейчас столько же лет, сколько тогда было Фарзане, и я понимаю, какой жестокостью было для нее это принудительное замужество, срочный отъезд из дома. Она была всего лишь маленькой девочкой, а взрослые не смогли ее защитить. Мы немного украсили такси пластиковыми цветами и гирляндами. Свадьбу никто не фотографировал и не снимал. Потому что жених моей сестры — яростный сторонник иконоборческого ислама — был против какого бы то ни было воспроизведения образа человека или животного. Моя сестра села в такси вместе со своим мужем, мужчиной на двадцать лет старше ее. Она все говорила мне:

— Я не могу, Диана, я не умею… я не умею быть женой.

А я была еще такой маленькой. Что я могла ей сказать? Проданной за две тысячи долларов, похоронившей свое детство Фарзане, чтобы забеременеть, понадобилось два года. Ее муж сказал, что мы ему продали плохую невесту. А на самом деле она просто еще не достигла половой зрелости! Мама, конечно же, хотела быть хорошей матерью, как другие. Матерью, которая может защитить своих детей от жестокости этого мира. Но у нее не было выбора. Пожертвовав одной дочерью, она спасла тринадцать оставшихся детей. Наверно, так она говорила себе, чтобы оправдать этот немыслимый поступок. Большинство девушек в Афганистане выходят замуж раньше положенных по закону шестнадцати лет. У пуштунов, народа, живущего на юге и востоке страны, часто бывает так, что девочка пяти лет уже обещана мужчине гораздо старше ее. Если говорить без обиняков, то мы, афганские девушки, — не что иное, как товар. Мне это так противно, что лучше не выходить замуж вообще. Не знаю, удастся ли мне противостоять этой традиции, ведь обычаи существуют для всех! Но, так или иначе, я буду бороться изо всех сил, замужество — это слишком тяжелое страдание.

По этому поводу я совершенно не согласна с Халедой. Мне хотелось бы, чтобы моя старшая сестра нарушила традицию. Но у Халеды нет другой мечты, кроме как поскорее выйти замуж и бросить школу, она не очень хорошая ученица. В этом году ей будет шестнадцать, и она все время просит мать найти ей мужа. Даю руку на отсечение, она выйдет замуж за первого, кто придет ее сватать. У Халеды грубые черты лица, круглые щеки и нос картошкой. Она не очень красива. Зато она хорошо готовит, она каждый день совершенствуется в приготовлении пищи, чтобы возместить свои физические недостатки. Жестоко так говорить, я знаю, но я из тех, кто называет вещи своими именами. В нашей культуре много всяких предрассудков, связанных с языком, устав от них, мы перестаем друг другу что-либо говорить. Это мой маленький ежедневный протест — говорить то, что думаю, и отвечать за это.

Кроме не очень приятной внешности, у моей сестры есть еще одна особенность, которая появилась после того, как она однажды упала. В детстве вместе со старшими братьями она запускала с крыши воздушного змея, поскользнулась, упала на землю и ударилась головой. Поэтому теперь ее каждый день мучат мигрени. В школе она пропустила четыре года, поэтому сейчас отстает от меня на один класс. После уроков мы присматриваем друг за другом.

Халеда — моя полная противоположность, она настолько проста, насколько я сложна. Например, когда мальчики приходят к воротам школы, чтобы на нас посмотреть, она запросто позволяет им подходить к ней. Мама считает, что она стала такой после падения. А я думаю, что Халеда простушка, вот и все. Она хочет побыстрее выйти замуж, и она выйдет. Не думаю, что мама будет против. Потому что Халеда вряд ли сможет доучиться в школе. Кроме приготовления пищи и уборки в доме от нее нет никакой финансовой помощи. У нее слишком быстро выросла пышная грудь. Она такая заметная и соблазнительная, что Халеда не может больше работать на улице, как раньше. Я молюсь, чтобы со мной такого не случилось. Меня бы это жутко смущало.