Черный Маклер - Ольга Лаврова

- Накануне арестов... все сидели на террасе. Мы тогда жили на даче. Шутиков приехал прямо от ревизора, очень не в себе... Он хотел идти с повинной... На него кричали, на кухне было слышно. Потом там утихли, я понесла им выпить и закусить. Получилось случайно, потому что я не сразу вошла... остановилась в коридоре, чтобы состроить улыбку... я их не любила - этот Преображенский, Волков...

Она задохнулась. Знаменский не торопил.

- Все были на террасе, а рядом в комнате муж... он разговаривал о Шутикове. Слышу: "Другого выхода нет. Даже времени нет. Придется его убрать".

- Кому он это говорил?

- Не знаю... Мне стало плохо, я пошла обратно на кухню... вызвали врача.

- Шахову известно, что вы слышали?

- Нет. Потом его арестовали.

Не собиралась она разводиться. Носила в Бутырку вкусности с рынка. Но вот поди ж ты - в каком-то коридорчике души полузабытая совесть брала свое.

- А как удалось вытащить его из дела?

- Понятия не имею.

- Даже не подозреваете, кто мог это организовать?

Последние колебания - и:

- Один раз мелькнуло прозвище Черный Маклер.

- Туманно... Шахов не догадывается о ваших подозрениях? Будьте осторожны. Если он способен ликвидировать Шутикова, то...

Шахиня резко встала и выпрямилась с оскорбленным видом, к ней мигом вернулась ее величавость.

- Меня?!

"Я пал в ее глазах: ляпнул сущую нелепицу, ведь муж ее обожает".

- Вы все-таки поостерегитесь. На всякий случай - мой телефон.

Она не взяла...

Ну и что мы имеем? Моральную победу, а еще? Он набрал внутренний номер.

- Иван Тимофеич, Знаменский приветствует. Вам говорит что-нибудь кличка Черный Маклер?

Этот старик числится при архиве и служит живым справочником. Дивный старик!

Беседы о Черном Маклере увлекли Знаменского и Ивана Тимофеевича на много десятилетий назад. После работы они застревали в маленькой комнатке (тоже с диваном) и при свете настольной лампы ворошили и ворошили былое. Рекордный срок прослужил Иван Тимофеевич в угрозыске - сорок пять лет. Болел дважды один раз до войны, другой раз после, оба раза из-за ранений при задержании. Был неопределимого возраста, сухощав и незапоминаем - идеальное свойство для оперативника.

В любой хорошо организованной криминалистической службе есть такой пожилой, а то и совсем престарелый человек, к которому обращаются только при крайней нужде. Часто нельзя: задергают, и он утратит способность быть полезнее самой изощренной картотеки.

Перипетии преступлений, сведения о событиях, происходивших в тот же день, кто что тогда сказал и даже какие слухи роились вокруг дела - все это Иван Тимофеевич с простотой ясновидящего извлекал из прошлого. Людей с феноменальной памятью психологи знают, изучают, но природа их дара темна. Кое-кто попадает и на эстраду - демонстрирует публике чудеса запоминания.

Иван Тимофеевич сверх того обладал бесценной способностью ассоциативно увязывать факты, которые ни у какого программиста не сошлись бы вместе. Жизнь давала ему необъятный материал для анализа, и представление, что человек кузнец судьбы и прочее, он отметал начисто. Слишком часто видел, как мелкое, случайное толкало кого-то поступить наперекор своему характеру и намерениям. По Ивану Тимофеевичу, Наполеона, например, подвигли на знаменитые сто дней не положение Франции и собственные невыветрившиеся амбиции, а какое-нибудь замечание караульного офицера плюс три вечера подряд невкусный ужин.

Иван Тимофеевич любил собирать разные курьезы вроде того, что известнейший наш конферансье в молодости служил в казино в качестве крупье или что Керенский учился в гимназии у отца Ульянова.

Пора же Черного Маклера относилась к области почти интимного увлечения Ивана Тимофеевича, так как у него имелась своя концепция структуры преступного мира. Ее Знаменский услыхал впервые - пока ему доводилось общаться с Иваном Тимофеевичем более эпизодически и не углубляясь в историю. Теперь, видя его заинтересованность, не ограничивал старика временем. Да и много любопытного тот рассказывал.

У Ивана Тимофеевича пахло бумажными залежами и еще счастливым детством: шоколадом и молоком. К приходу Знаменского он варил на плитке какао. Пышной шапкой перла пена, важно было укараулить момент, когда снять кастрюлю. Иван Тимофеевич довольно пыхтел. Пили практически без сахара. Знаменского пристрастие к какао смешило.

Тишина вечерами стояла в архиве глухая. Почти беззвучно покачивался маятник в высоких напольных часах. Их Иван Тимофеевич приволок из одного начальственного кабинета, несколько месяцев рыскал по Москве и области, пока нашел мастера, способного починить бездействующий механизм. Часы пошли, начали густым чистым голосом бить каждые пятнадцать минут, и Иван Тимофеевич жаловался, что дома ему их не хватает. Перед боем внутри футляра уютно кряхтело, приготовлялось. С ними в комнате было как бы трое. И еще те, кого воскрешали рассказы Ивана Тимофеевича.

Семнадцатый год разметал среду серьезных уголовников. В гражданскую войну, в голод, разруху, бандиты подались в банды, грабители туда же или к стенкам ЧК, карманникам и домушникам стало нечего красть, потеряла смысл отработанная механика мошенничеств и афер. Но тогда же закладывались кое-какие фундаменты будущей организованной преступности, ее материальные основы.

Когда во дворцы врывались яростные и несведущие обитатели хижин, туда же проникали и сметливые, и жадные. Они растаскивали ценности, которые надолго ушли в подпольный кругооборот. Что там находится - и посейчас неизвестно. Например, в начале 70-х патруль милиции, как принято выражаться, по подозрению задержал двух субъектов "без определенки". Один другому передавал бриллиант невиданных размеров. Субъекты, явно бывшие лишь чьими-то посыльными, не сказали ни слова правды. Дело поручили следователю по важнейшим делам, но и он уперся в тупик при попытке выяснить первоначального владельца камня. Ни один реестр, включая перечни камней в царской короне и личной сокровищнице Романовых, подобного алмаза не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало быть, относится к тем незнаемым сокровищам, что были разграблены под залпы Авроры.

- Ты подумай, Знаменский, кто-нибудь заботился, к слову, беречь императорские сервизы? А ведь семья-то царская обедала каждый день на новой посуде. Их, получается, было 365 - сколько дней в году! Куда делись? Нету. Бесценный фарфор!.. А великие картины? Исчезли бесследно в тогдашние времена. Я тебе сейчас назову.

Он называл целыми сериями.

- Немыслимые деньги! Двое-трое грамотных сторожей могли сэкономить стране целую электрификацию!

Знаменский слегка сомневался - чтобы не расхолаживать собеседника пассивностью.

- Точно говорю! - убеждал Иван Тимофеевич. - Ведь нэп объявили - не керенки в оборот пошли. Откуда капиталы? Из темноты. Не помещики, не фабриканты вылезли - новые дельцы. Вмиг оперились! Я не беру честный народ, работящий, в нэпе много было здорового, еще спохватимся...

Часы неспешно били, а Иван Тимофеевич живописал, как время менялось и нэпманов начала забирать ЧК: сдавайте золото, меняйте на выпущенные бумажные рубли. Самых трезвых это не захватило врасплох, в угаре нэпа они не угорели. Выдали приготовленные золотые заначки и освободились, оставшись баснословно богатыми людьми.

Только в одной Москве Иван Тимофеевич мог насчитать десяток таких "знатных фамилий". В просторных квартирах, порой в собственных особнячках по Арбатским и Пречистенским переулкам благополучно пережили они и войну. Держали телохранителей, личных врачей, юристов, дети их кончали хорошие вузы. Все они - чудом? или умело откупаясь? - оказались не затронутыми репрессиями 30-40-х годов.

В послевоенные годы во взлете безумных хищений в артелях мозговой трест и элиту составляли выходцы из миллионерского подполья. Позже они снова стушуются и уже дальше будут орудовать через такую сеть посредников, что до них самих не доберется следствие ни по одному процессу. Лишь одиночки-пираты, которым без риска жизнь не в жизнь, станут изредка выныривать на поверхность за добычей.

Из их числа, по мнению Ивана Тимофеевича, был как раз и Черный Маклер, зубр нэповских времен, никогда официально не состоявший, не привлекавшийся и не участвовавший. Правда, он давно затих за высоким забором двухэтажной дачи в Малаховке, и Иван Тимофеевич не знал, жив ли. Но в конце 50-х был уверен, что он стоял за спиной очень шустрого мальчика из тех, что покупали-продавали валюту, проделывая ритуальный вояж после утреннего кофе в "Национале" до "Якоря", где обязательным обедом завершался трудовой день.

Пытался Иван Тимофеевич найти подступы к Малаховке, да не сумел. Пытался через продавщицу тамошнего магазинчика, которая, возможно, вела хозяйство Черного Маклера, а возможно, была и его любовницей, даром что тому под семьдесят подкатывало.