Солнечный круг - Кондратий Урманов

Володя не смущается и не возражает — это к нему не относится…

Второй день на Уень-реке мы начали с того, что снова взялись за удочки. Володе, как и вчера, везло на мелочь, он положил удочку и удалился к палатке. Я понял это так: чем заниматься чебаками, лучше посидеть за дневником, завтра этого уже не будет, а чебаков можно ловить в любом месте…

Я видел, как он достал из палатки дневник и уселся на кочке рядом с кострищем. Какие открытия он заносил на чистые страницы, я не знал, но мне казалось, что Володя видит и слышит все проявления жизни в окружающем нас мире. Вот на вершинах сосен Могильного борка появились первые лучи солнца, потом они упали на кусты, на травы, и всюду засверкали игривым блеском капельки росы. Голос маленькой зорянки уже трудно было различить в огромном хоре ее певчих друзей: трещали где-то в кустах серые дрозды, звонкой флейтой выражала свою радость иволга, пикали и свистели щеглы, тонким и ровным пунктиром чичикали камышевки-кузнечики, перекликались чечевицы: «Ваньку видел?», взлетали и падали с песней лесные коньки, заливались варакушки, присваивая себе некоторые коленца соловьиной песни. А по камышам и прибрежным кустам, где я сидел, бесшумно перепархивали мухоловки и о чем-то тихонько разговаривали.

Как сумеет Володя записать весь этот хорал, от которого звенел воздух, я не знал, но решил не мешать — пусть наблюдает, все равно мне придется после отвечать на его многочисленные вопросы.

Я и сам заслушался и залюбовался этим звонким утром, красками проснувшейся природы. Заслушался, забыл об удочках и прозевал поклевку, а когда глянул на воду — одного поплавка не было на поверхности.

Пока я возился с первым окунем, второй поплавок пошел ко дну. Прибежал Володя и, желая мне помочь, схватил удилище. И тут получилось так: окунь тянул в глубину, а Володя на себя; на сопротивление рыбы отвечал всей своей силой. Окунь показал полосатый бок, красные плавники — и ушел. Не выдержал крючок.

Володя очень расстроился. Его первый окунь «показал хвост»…

— Это тебе не щуку тянуть на шнуре, — сказал я, — надо было действовать осторожно, он никуда бы не ушел. А теперь можно сматывать удочки — твой окунь всю стайку за собой увел, это я часто наблюдал… Но ты не печалься: уха у нас обеспечена, а окуни еще побывают в твоих руках…

Пока я готовил уху, Володя сидел за дневником. Мне каталось, что самым сильным и волнующим событием утра был упущенный окунь и, ясно, оно должно было найти место на страницах дневника. Но… нам обоим суждено было пережить в это утро еще более сильное…

Впрочем, об этом надо рассказать по порядку…

Уха удалась на славу, и Володя, даже ставши взрослым, часто вспоминал о ней. После завтрака мы свернули палатку, уложили все хозяйство в лодку и тихонько двинулись вверх по реке.

Здесь Уень делает крутую луку. Правый берег постоянно находится под напором воды, и вся растительность: камыши, лилии, рдесты — переселилась под левый берег. Там им спокойнее.

Мы плывем посредине, и я еще издали замечаю: от правого берега маленькая уточка чирушка ведет свое семейство к левому берегу. Там от всякого хищника можно укрыться, да и человек проплывет — не заметит.

Володя только что собирался опустить блесну за борт лодки, посмотрел вперед и… замер.

— Папа… уточки… — шепчет он, словно боится напугать маленьких, еще не оперившихся утят.

Я задерживаю лодку. Пусть понаблюдает…

— Видишь ли, на чистом месте на утят может напасть коршун. Они маленькие, не сообразят нырнуть — и какой-нибудь попадет в лапы хищнику. Вот мать и хочет укрыть их в камышах, а потом перевести на соседнее озеро. Здесь по обе стороны — озера…

Стоим любуемся, как дружно плывет эта семейка — мамаша впереди, а шестеро утят, будто привязанные к ее хвосту, тянутся за ней. И вот когда чирушки уже были на середине реки, неожиданно и гулко громыхнул выстрел с левого берега.

Володя вздрогнул: я рывком, что было силы, двинул лодку вперед.

Опустив голову в воду, трепыхалась и кружилась на одном месте уточка, а рядом с ней, кверху лапки, лежали четыре темных пушистых комочка: пара утят осталась в живых. Они не понимали, что случилось, плавали вокруг матери и даже при нашем приближении не бросились наутек.

На берегу, у высокого куста тальника, стоял белобрысый парень в широкой выцветшей рубашке, с непокрытой рыжей головой. Запомнился плоский нос и узкие щелки глаз. Ствол его берданки еще дымился.

— Ты что же делаешь, поганец? — кричу я. — В кого стреляешь?.. — Мы появились из-за поворота, неожиданно, он был поражен и стоял не двигаясь.

— Что же не добиваешь остальных и не лезешь за своей добычей? Взгреть бы тебя, браконьера, как следует, чтобы ты знал, когда стрелять можно… Дикий ты охотник!..

Он не смутился:

— Я думал — порядочные, а эти и заряда не стоят…

Повернулся и пошел в кусты.

Володя был страшно взволнован.

— Разбойник! Браконьер! Дикий охотник! — кричал он ему вслед.

Он никогда не видел, не знал и не мог себе представить, чтобы взрослый охотник стрелял по птенцам.

Чирушка-мать уже затихла, рядом лежали на воде четверо ее деток, а двое осиротевших плавали возле, надеясь, что мать вот-вот поднимет голову и поведет их в безопасное место. Они пикали, звали ее — ведь рядом были люди, а она учила их прятаться при приближении опасности. Но страшны были не только мы. Я заметил, как утята поворачивали головки и смотрели в небо: там, распластав крылья, плавно парил большой коршун. Острые глаза коршуна уже разглядели на воде жертву: он выжидал только, когда мы отплывем.

Я незаметно двинул лодку вперед.

— Папа, давай поймаем утят, а когда они вырастут, — выпустим, — просит Володя. — Я ухаживать буду за ними…

— Нет, сынок, поймать их нам не удастся. Видишь, как они быстро плавают…

Утята не подпустили нас, доплыли до камышей и скрылись. Я положил весло, и лодка тихо поплыла по течению.

— А как же они? — Володя указал глазами на мертвых птиц. — Так и останутся?..

— Их санитары подберут…

— Какие санитары?

Я не спешил с ответом, повернул лодку под большой куст тальника, поставил ее носом против течения и взялся за удочки. Теперь Володе не нужно было вертеться, отсюда все видно, и пусть он сам понаблюдает за работой санитаров.

Володя, казалось, забыл обо всем, не отрываясь смотрел на убитых чирушек и слушал, как пикали в камышах двое осиротевших.

Я знал — санитары не замедлят явиться, и не успел еще размотать леску, услышал шум. Это коршун, сложив крылья, с быстротой камня падал на добычу.

Володя тоже услышал шум, но не мог сразу определить, откуда он, — и увидел коршуна уже над водой, когда тот, вытянув вперед когтистые лапы, ловко подхватил с воды чирушку-мать и, тяжело махая крыльями, полетел к Могильному борку.

Это заметила сорока и застрекотала во всю силушку, сзывая подруг. Прилетели не только сороки, но и вороны. Пестрым табунком они закружились над легкой добычей, не умея или не решаясь взять ее с воды. Наконец одна ворона подхватила утенка клювом и полетела к кустам; за ней кинулось все шумливое сборище, стараясь отнять у счастливицы ее добычу. Ворона долго увертывалась от нападавших и, наконец, уронила утенка в широкий куст тальника. Словно по команде, вороны и сороки расселись на верхних ветках, каркали, стрекотали и смотрели вниз: там, в густой траве, скрылась их легкая добыча.

А пока они спорили, появились два болотных луня и подцепили по утенку. Сороки и вороны кинулись за ними, но у этих хищников не легко отобрать то, что им попало в лапы. Вернувшись в кусты, они подняли такой галдеж, что Володя спросил:

— Папа, а почему они так кричат? Может быть, — утенок ожил и убегает от них?

— Нет, Володя, утенок теперь не оживет. Пока они гонялись за лунями да спорили, видимо, нашелся еще один санитар — хорек или горностай, и уносит их добычу. Видишь, они перелетают все дальше и дальше от места, где уронили утенка…

А тем временем явился еще один коршун и унес последнего чирочка. Сороки и вороны остались ни с чем.

На широком плесе было чисто, и оно больше никого не привлекало.

И Володя сказал:

— Все!..

— Вот тебе и санитары… Так уж в природе заведено. Если бы умерших зверей и птиц никто не подбирал, — людям, да и всему живому трудно было бы дышать, могли бы появиться новые болезни. Таков закон жизни…

Я смотал удочки и вывел лодку из-под куста. Мы плыли в обратный путь и некоторое время еще слышали жалобное пиканье. Утята звали мать.

Потом голоса стихли.

Я вел лодку возле самых камышей, желая переключить внимание сына на ловлю щук, а он смотрел вперед и, казалось, совсем забыл о рыбалке…

Много видел Володя в эту первую свою поездку по реке Уень, но самое большое впечатление осталось у него от смерти чирушки и ее маленьких детей.