Константинопольский Патриархат и Россия. 1901–1914 - Лора Герд

Крымская война 1853–1856 гг., поводом к которой опять-таки послужила защита интересов православия на Ближнем Востоке, явилась переломным событием в истории восточного вопроса. Поражение в Севастополе было во многом и крушением великодержавных амбиций России на Ближнем Востоке. После 1856 г. Россия, лишенная своего черноморского флота, в значительной степени потеряла и авторитет среди христиан Османской империи. Десятилетия после Крымской войны были для России временем восстановления утраченных позиций. Деятельность дипломатии, в том числе посла в Константинополе Н. П. Игнатьева, подготовила почву для будущих попыток решения восточного вопроса военным путем. Победоносная русско-турецкая война 1877–1878 гг. привела к созданию полунезависимого Болгарского княжества, которое должно было стать опорой русской политики на Балканах. Вместе с тем Берлинский конгресс 1878 г. показал со всей очевидностью, что Россия не имеет возможности воспользоваться плодами своих побед и проводить на Ближнем Востоке самостоятельную политику; западные державы не допустили создания сильного большого южнославянского государства под русской эгидой. В этом в очередной раз сыграла свою негативную роль непоследовательность русской внешней политики и старание дипломатии угодить западным державам.

1860-70-е годы – время трансформации в России первоначального философского славянофильства в политическую идеологию. Внешнеполитическая сторона славянофильства, выразившаяся в творчестве Ф. И. Тютчева и Ф. М. Достоевского и нашедшая пространное теоретическое обоснование в трудах И. С. Аксакова и Н. Я. Данилевского, по сути, была модификацией византийской идеи на славянской почве. Освобождение южного славянства, общеславянское единство во главе с Россией знаменовало собой очередной шаг на пути к осуществлению идеи восстановления православного царства со столицей в Константинополе. То, что русские войска остановились на пороге Великого Города, так и не решившись войти в него, рассматривалось лишь как временная остановка на пути к осуществлению великого исторического предназначения России[93].

После русско-турецкой войны, и особенно после воцарения Александра III, в 1881 г. всеславянская идеология сменяется на национально-русскую. Миротворческая политика 1880-90-х гг., отчасти вынужденная невозможностью немедленных дальнейших действий по решению восточного вопроса, провозгласила самодостаточность России и ее невмешательство в дела Ближнего Востока. Двадцатилетний период после 1878 г. был временем выжидания, подготовки – дипломатической и идеологической – более деятельной политики, которую, как надеялись, будет возможно проводить в последующие десятилетия. В это время предпринимаются попытки к преодолению неблагоприятных, мешающих России факторов в жизни православного Востока, в частности болгарской схизмы. В 1882 г. было создано Императорское Православное Палестинское Общество, в цели которого входила как научная деятельность по изучению истории христианства на Востоке, так и активная работа по поддержке православных арабов Палестины и Сирии, организация школ, деятельная помощь русскому паломничеству[94]. В 1880-90-е гг. по-новому осмысляются идеи византийского наследства, консервативная общественно-политическая мысль разрабатывает идею Третьего Рима на новом этапе. Теперь акцент ставится уже не на освободительной миссии России в отношении народов Османской империи, а на идее translatio imperii. Россия призвана воплотить и развить в себе все лучшее, что было достигнуто византийской цивилизацией.

Среди факторов, способствовавших укреплению и развитию неовизантийской государственной идеологии, одно из первых мест принадлежит русской школе византийских исследований, которая в конце XIX – начале XX в. переживает подлинный расцвет[95]. Конечно, здесь не идет речь о прямом идеологическом заказе – ученые-византинисты придерживались разных политических взглядов и не стремились согласовывать свои исследования с правительственным курсом. Тем не менее, многие из них были убежденными монархистами, которые в силу своих профессиональных интересов не могли не оглядываться на опыт Византии. Некоторые из них, преимущественно историки церкви, принимали деятельное участие в церковно-политической жизни России своего времени. Так, профессор Петербургской духовной академии И. Е. Троицкий в течение 20 лет был ближайшим советником обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева по восточной политике Русской церкви[96]. Большое значение для укрепления авторитета России на Ближнем Востоке имела деятельность Русского археологического института в Константинополе (основан в 1894 г.)[97]. Хотя институт преследовал преимущественно научные цели, его директор, академик Ф. И. Успенский не мог оставаться в стороне от политики; он являлся ближайшим советником русского посольства в Константинополе, с его участием происходили все заседания по церковно-политическим вопросам. По своим убеждениям Успенский принадлежал к новому поколению, представители которого считали, что Россия на Востоке должна преследовать исключительно свои собственные национальные цели.

Начиная с середины XIX в. русская имперская идея входит в столкновение в другой имперской идеей византийского происхождения – греческой великой идеей (Μεγάλη ιδέα), идеей объединения всех исторически греческих областей в одно царство со столицей в Константинополе. Корни великой идеи восходят к XIII в., когда разоренная сельджуками и крестоносцами Византия впервые осознает необходимость объединения своих земель под скипетром греческого императора. Постепенно происходит отождествление Византии именно с греческим народом, с эллинизмом; империя теряет свое наднациональное вселенское значение. Понятия «эллин» и «православный» становятся почти синонимами, и задача греческого царства теперь состоит не в завоевании новых территорий, а в возвращении своих исторических земель. Эта идеология доминирует в сознании греческого народа на протяжении всего османского владычества, которое воспринималось как временное состояние. По мере успехов русско-турецких войн, ослабления Турецкой империи и особенно после образования независимого Греческого государства в 1830 г. греческая национальная идея крепнет и получает дальнейшее развитие. Середина XIX в. – эпоха роста национального самосознания всех балканских народов, которое очень быстро преобразовалось в агрессивный национализм. Османская империя и Балканы представляют собой характерный пример постепенной замены старой идеологии, основанной на религиозном принципе, новой идеологией эпохи национализма. При этом знаменем национальной борьбы стало православие, что привело к отождествлению нации и религиозной принадлежности и в то же время к подмене церковных понятий национальными[98]. В это время в афинских интеллектуальных кругах происходит теоретическое обоснование великой идеи. Греция – родина европейской культуры, основа византийской цивилизации; от нее получили христианскую веру все православные народы, утверждали афинские профессора и публицисты. Поэтому возвращение доминирующего положения греческого народа в восточном Средиземноморье и на Балканах является восстановлением исторической справедливости, победой культурного начала над варварством[99]. Не последнюю роль в развитии великой идеи сыграли британские филэллины – как романтически настроенные почитатели античной Эллады, так и трезвые политики, постепенно подчинившие Грецию английскому влиянию. Ко второй половине XIX в. греческие политики, уверенные в успехе осуществления великой идеи с помощью западных держав, видели непосредственную угрозу для эллинизма в русской имперской идеологии, которую они называют обобщающим словом «панславизм»[100].

Термин «панславизм», который до сих пор является базовым в греческой и западной историографии, посвященной участию России в восточном вопросе, по сути, некорректен, а в ряде случаев и прямо неверен. В XIX в. его использование было, как правило, очень удобной политической ширмой, за которой стояло сопротивление любым русским инициативам на Балканах. По справедливому замечанию слависта А. Н. Пыпина, „опасности панславизма" – только политическая уловка, за которой скрывается просто вражда к России… Остается возмутительным факт, что ради „опасностей панславизм" несчастное балканское славянство осуждалось и еще осуждается на рабство; что ради этих опасностей отвергались безобразия турецкого правления»[101]. Если в период до 1878 г. понятие «панславизм» еще было в какой-то мере применимо к русской политике на Балканах, то в 1880-90-е гг. оно становится просто условным ярлыком в устах противников России. Вряд ли возможно говорить о политике панславизма России на Ближнем Востоке и Балканах в 1900-10-е гг., когда лишь некоторая часть русских общественных и политических деятелей придерживались славянофильских (вернее, неославянофильских) взглядов, в то время как большинство, разочаровавшись в идее опоры на южных славян, проповедовали русскую национальную политику; кроме того, в России всегда были сторонники филэллинского направления, которые ратовали за всеправославное единство во главе с греческим народом.