Мир от Гарпа - Джон Ирвинг

Дженни удивленно смотрела на возникшую в ярком свете фонаря теннисную туфлю Гарпа — такую маленькую и насквозь промокшую. Яркая вспышка встревожила и напутала птиц. Рассвет, который так внезапно обрушился на них, оказался не из самых приятных. Гомонящая стая, как видно, созрела для решительных действий, о чем свидетельствовала неистовая воркотня и царапанье в желобе.

Тем временем внизу, на лужайке, мальчишки в белых больничных халатах носились вокруг машины директора. Ребята вконец обалдели то ли от всего происходящего, то ли от резких команд Боджера: бежать туда, бежать сюда, принести то, принести это. Боджер имел обыкновение называть школьников „юноши“. „Юноши! — приказывал он. — Разложить матрасы под лестницей. Одна нога здесь, другая там. Быстро, быстро!“ Прежде чем стать директором, Боджер двадцать лет вел в Стиринге немецкий и приказы свои отдавал, точно выпаливал спряжение немецких глаголов.

„Юноши“, сложив из матрасов целую гору, таращились сквозь ребра пожарной лестницы на ослепительно белое одеяние Дженни, насквозь пронизанное ярким светом. Один из ребят, стоя вплотную к стене дома, прямо под площадкой четвертого этажа, поднял глаза, и вид, открывшийся снизу — белая юбка Дженни, высвеченные прожектором ноги, — поразил его так, что он застыл, позабыв обо всем. „Шварц!“ — рявкнул Боджер, но парень не отозвался, тем более что фамилия его была Уорнер. Оторвать мальчишку от захватывающего зрелища было невозможно. „Тащи сюда еще матрасы, Шмидт!“ — крикнул Боджер, пихнув его в бок.

Что-то попало Дженни в глаза, соринка или кровельная труха, и, чтобы сохранить равновесие, ей пришлось пошире расставить ноги. Водосток дрогнул, еще немного — и он отделится от крыши. Голубь, угодивший было в сетку Гарпа, выпорхнул из надломившегося конца желоба и суматошно пронесся мимо Дженни. Она чуть не умерла от ужаса: ей почудилось, что это упал Гарп. Но ладонь ее по-прежнему ощущала лодыжку сына, и она еще сильнее сжала ее. В тот же миг большой кусок желоба, в котором застрял Гарп, обрушился на нее, она присела, даже упала боком на площадку. И лишь когда до нее дошло, что оба они в безопасности, Дженни выпустила его ногу. И крепко прижала к себе тельце. У него потом неделю не сходил синяк, в точности повторявший отпечатки ее пальцев.

Внизу разобраться во всей этой кутерьме, происходившей под самой крышей, было непросто. Директор Боджер увидел внезапное движение на площадке, слышал треск обломившегося желоба. Сестра Филдз упала, отвалился конец водосточной трубы, фута три[11] в длину, и исчез в темноте. Но ребенка не было. Внезапно сноп света высветил силуэт, похожий на птицу, однако из-за слепящих лучей фонаря директор не заметил, куда птица упала. А с голубем приключилось вот что: он ударился о железную перекладину лестницы и сломал шею. Крылья его обвисли, и он спикировал вниз, как упругий футбольный мяч, в сторону матрасов, которые Боджер распорядился сложить на случай непредвиденного поворота событий.

Когда несчастный голубь появился в поле зрения директора, он принял его за летящего вниз ребенка. Надо сказать, что директор Боджер был человек храбрый и решительный, к тому же отец четверых детей, которых воспитывал в строгости. Его приверженность к полицейским методам в педагогике вызывалась вовсе не желанием испортить людям удовольствие, а искренней убежденностью в том, что можно избежать любых неприятностей, если вовремя проявить расторопность и смекалку. И нет ничего удивительного, что Боджер решил поймать ребенка; он был уверен, что поймает, поскольку в глубине души был давно готов к подобной ситуации — к нему в руки с неба падает маленький мальчик. Коротко остриженный, коренастый, он походил на бульдога. Особенно сближали его с этой породой собак вечно воспаленные, красные поросячьи глазки-щелочки. У него и повадки были бульдожьи, что он сейчас и продемонстрировал: сделал мощный скачок вперед и выбросил вверх сильные руки. „Я поймал тебя, малыш!“ — крикнул Боджер, чем насмерть перепутал мальчишек в больничных халатах. Такого они не ожидали.

Птица шмякнулась на грудь Боджеру с неожиданной силой, он успел схватить ее, но потерял равновесие и упал навзничь. От внезапного падения у него перехватило дух, и он лежал на земле, ловя ртом воздух. Истерзанная птица, которую он сжимал в руках, ткнула клювом щетинистый подбородок поверженного директора. Один мальчишка опустил на машине фонарь и направил его на Боджера; тот увидел, кого прижимает к груди, вскочил на ноги и, размахнувшись, швырнул злосчастную птицу, которая пронеслась над головами оторопевших зрителей и исчезла где-то за стоянкой машин.

В приемной изолятора стояла ужасная суета. Срочно вызванный доктор Пелл осмотрел поврежденную ногу маленького Гарпа. Рана оказалась неглубокой, несмотря на устрашающий вид. Дело ограничилось обработкой и промыванием, не пришлось даже накладывать швы. Пока доктор удалял крошечную частичку, застрявшую у Дженни в глазу, сестра Крин сделала мальчику противостолбнячный укол. От долгого стояния в напряженной позе с тяжелой ношей на руках у Дженни одеревенела спина, а в остальном все было в порядке. В приемном покое царило радостное возбуждение. Но, встречаясь глазами с сыном, Дженни понимала, что, хоть он и старается на людях быть молодцом, на душе у него кошки скребут. Гарп боялся, что ему здорово влетит от матери, когда они останутся вдвоем.

Директор Боджер был, пожалуй, одним из немногих в Стиринге, к кому Дженни относилась с искренней теплотой. Он отозвал ее в сторонку и шепотом сказал, что готов самым суровым образом отчитать Гарпа, если, конечно, Дженни считает, что разговор с директором больше подействует на мальчика, чем ее собственная нотация. Дженни поблагодарила его, и они вместе обсудили, чем припугнуть малыша. Боджер стряхнул остатки перьев с груди и заправил внутрь рубашку, вылезавшую из-под тесного жилета, словно крем из пирожного. К удивлению присутствующих, он объявил, что хотел бы остаться наедине с маленьким Гарпом. В комнате стало тихо. Гарп увязался было вслед за матерью, но на этот раз Дженни сказала твердое „нет“. И добавила: „С тобой хочет поговорить директор“. И они остались вдвоем. В ту пору Гарп еще не знал, что такое „директор“.

— У твоей матери дел по горло, — начал Боджер.

Гарп не понял, что он хочет сказать, но на всякий случай кивнул.

— Дел у нее тут по горло, и она отлично справляется с ними. Ей нужен такой сын, которому можно доверять. Ты знаешь, что такое „доверять“, малыш?

— Нет.

— Если ты сказал, что будешь играть во дворе, твоя мама должна быть уверена: что бы ни случилось, она отыщет тебя там, что ты никогда не сделаешь того, что тебе запрещено. Это и есть „доверие“. Как ты считаешь, может ли твоя мама доверять тебе?

— Да, — кивнул Гарп.

— Нравится тебе жить у нас? — продолжал Боджер, прекрасно знавший, что Гарпу хорошо в Стиринге. Этот ход подсказала ему Дженни.

— Нравится.

— А ты слышал, как меня называют мальчики?

— Бешеный Пес, что ли? — предположил Гарп.

Он слышал, как мальчишки в изоляторе называли кого-то Бешеным Псом, и более всего, на взгляд маленького Гарпа, эта кличка подходила директору. Удивление отразилось на лице Боджера. Прозвищ у него было множество, но этого он еще не слыхал.

— Я хочу сказать, ты слышал, как мальчики называют меня „сэр“? — поправил директор.

— Да, сэр, — подтвердил Гарп.

Боджер оценил чуткость ребенка, угадавшего обиду в голосе взрослого.

— Так тебе нравится здесь? — повторил директор свой вопрос.

— Да, сэр.

— Тогда запомни, если еще хоть раз тебя заметят на пожарной лестнице или я хоть раз услышу, что ты лазил на крышу, ты здесь больше жить не будешь. Понятно?

— Да, сэр.

— Ну вот, слушайся маму и больше не огорчай ее, иначе тебе придется жить в другом месте. Далеко отсюда.

Беспросветная тьма и полная отрезанность от всего навалились на Гарпа; возможно, он чувствовал то же самое, зависнув на высоте четвертого этажа над незыблемым, безопасным миром. Гарп заплакал, но директор, зажав подбородок мальчика между кургузым большим и указательным пальцами, повернул его лицом к себе.

— Никогда больше не расстраивай маму, — сказал директор. — Расстроишь еще раз, и тебе всю жизнь будет так же скверно, как сейчас.

„У бедняги Боджера были самые лучшие намерения, — писал Гарп. — Но мне почти всю жизнь из-за этих слов было довольно скверно. Я, конечно, расстроил свою мать еще не раз. Директор Боджер, как многие другие, имел довольно смутное представление о действительности“.

Гарп намекал на заблуждение, которым тешил себя Боджер до конца дней: он свято верил, что с крыши в его объятия упал Гарп, а не голубь. Нет сомнения, с годами в его добром сердце родилось убеждение, что поймать в свои руки упавшего с неба голубя — в принципе все равно что спасти мальчишку.